Фрекен Смилла и её чувство снега - Хёг Питер (полные книги txt) 📗

На ноже остается кусочек фетра, несколько зеленых ниточек, которые заметны, только если знаешь, что они там должны быть.

Фигурка полая. Она примерно восемь сантиметров в высоту, и по всей ее высоте просверлен цилиндр, полтора сантиметра в диаметре. По-видимому, это сделал не Яккельсен, они так и выглядели с самого начала. Но он использовал это. Снаружи находится кусочек пластилина. Под ним — три прозрачные пластиковые трубочки. Я вытряхиваю их. Под ними — еще четыре.

Я кладу их на место, запечатываю пластилином и приклеиваю магнит на фигурку. Я могла бы обследовать остальные фигурки, чтобы выяснить, сколько футляров помещается в пешку — два или три. Чтобы определить, какой у него запас — на четыре месяца или на шесть. Но мне хочется уйти отсюда. Одинокой даме не пристало слишком долго оставаться в каюте незнакомого мужчины.

— Это было мое первое плавание. Поэтому я отправился к своему коллеге. “Как мне доплыть до Гренландии?” — спросил я. “Плыви до Скагена”, — ответил он. — “Там повернешь налево. Когда дойдешь до мыса Фарвель, поворачивай направо”.

Я ввинчиваю штопор в пробку. Это сухое вино, желто-зеленого цвета, и Урс отправил его на кухонном лифте в самый последний момент, как будто это чувствительная к температуре икона. Когда я вытягиваю пробку, половина ее остается в бутылке. Мне приходится предпринять еще одну попытку. На этот раз пробка, раскрошившись, падает внутрь. Урс сказал, что “Монтраше” — это великое вино. Тогда, наверное, не страшно, что туда попал такой маленький кусочек пробки?

— Потом он взял морскую карту, приложил один конец линейки к Ска-гену, повернул ее вокруг его оконечности и провел линию на мыс Фарвель. “Ты идешь вот так”, — сказал он, — “то есть ты плывешь grand circle sailing. <Плавание по дуге большого круга (англ ) (Примеч В.Воблина )> А последние двое суток перед мысом ты не спишь. Тут ты пьешь черный кофе и смотришь, нет ли айсбергов”.

Это говорит Лукас. Не глядя на тех, кому он это говорит. Но его авторитет приковывает их внимание.

Кроме него, в офицерской кают-компании три человека: Катя Клау-сен, Сайденфаден и старший механик Кютсов.

В первый раз в своей жизни я прислуживаю за столом.

— Тогда отплывали в апреле. Пытались попасть в так называемый “Пасхальный восточный ветер”. Если это удавалось, то во время всего плавания тебе был обеспечен попутный ветер. Трудно представить, чтобы кто-нибудь по доброй воле выбрал время от ноября до конца марта.

Существуют правила, определяющие, в какой последовательности надо наливать вино. С ними я, к сожалению, не знакома. Поэтому я решаю рискнуть и первой наливаю женщине. Она покачивает бокал, в котором налито на сантиметр жидкости, но глаза ее прикованы к Лукасу, и она не чувствует вкуса, когда пробует.

Я пытаюсь подходить поочередно то с правой, то с левой стороны. Чтобы все остались довольны.

Они переоделись к обеду. Мужчины в белых рубашках, женщина в красном платье.

— Первый лед мы можем ждать в сутках хода до мыса Фарвель. Именно там в 59-м затонул “Ханс Хедтофт”, принадлежавший Гренландской торговой компании, когда погибли 95 пассажиров и членов экипажа. Вы когда-нибудь видели айсберг, фрекен Клаусен?

Я подаю цветную капусту и батон из дрожжевого теста, приготовленные Урсом. У стола все проходит блестяще. Но около лифта я роняю остатки капусты прямо на вареного лосося. Он лежит целиком, во всей своей шкуре, и выжидающе смотрит на меня. Урс объяснил мне, что один японский кок научил его не варить глаза, а вынимать их и вставлять на место, когда рыба уже готова, и вообще слегка смазывать все яичным белком, так что рыба приобретает слизистый блеск, как будто она попало на стол прямо из сети. Мне это не нравится. По-моему, у нее какой-то дохлый вид.

Я соскребаю цветную капусту и вношу рыбу. Они все равно не видят, что едят. Они смотрят на Лукаса.

— Айсберги — это куски глетчера, которые сползают в море, откалываясь от материкового льда. Если они массивные, то соотношение между надводной и подводной частями один к пяти. Если они полые — один к двум. Последние, разумеется, наиболее опасны. Я видел айсберги высотой 40 метров и весом 50 000 тонн, которые могли перевернуться от вибрации винта.

Я обжигаюсь о картофельную запеканку. Лукасу повезло. У берегов Антарктиды я в резиновой лодке проскочила мимо частично растаявших столообразных айсбергов высотой 90 метров и весом миллион тонн. Они могли бы взорваться оттого, что рядом начали бы насвистывать первый куплет “Прекрасного и радостного лета”.

— “Титаник” столкнулся с айсбергом в 1912 году, к юго-востоку от Ньюфаундленда, и затонул за три часа. Погибло 1 500 человек.

У себя в каюте я положила в раковину газету и, наклонившись вперед, срезала 20 сантиметров волос, так что они стали одной длины с теми, которые отросли на месте ожога. Впервые за то время, что я нахожусь на борту, я сняла свой платок. Это все, что я могу сделать, чтобы женщина меня не узнала.

Я могла бы и не стараться так. Я для нее все равно, что муха на стене, она меня не видит. Мужчина смотрит на Лукаса, старший механик смотрит на свой бокал, а Лукас ни на кого и ни на что не смотрит. На мгновение глаза женщины оценивающе задерживаются на мне. Она, по меньшей мере, на 20 сантиметров меня выше и на пять лет моложе. Она темноволосая, у нее настороженный вид, а у губ ее складка, которая рассказывает историю, возможно, это история о том, чего стоит женщине — что бы там ни говорили — хорошо выглядеть.

У меня есть надежда. На похоронах Исайи было темно. И там было двадцать других женщин. И она была там совсем по другому поводу. Она была там, чтобы предостеречь Андреаса Фаина. Ему следовало бы послушаться этого предостережения.

У нее уходит доля секунды на то, чтобы каталогизировать меня. Открыв внутри себя тот ящичек, на котором написано “обслуживание” и “один метр и шестьдесят сантиметров”, она опускает меня туда и забывает обо мне. Ей есть на чем сосредоточиться. Под столом она положила руку на бедро мужчины.

Он не прикоснулся к рыбе.

— Но у нас ведь на борту радар, — говорит он. — На “Хансе Хедтофте” тоже был радар.