Я — не Я - Слаповский Алексей Иванович (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗

Этот случай Неделина навёл на такую мысль: а не стать ли действительно сумасшедшим, вернее, стать им формально и документально — пока не свихнулся на самом деле?

Ради исполнения этого замысла он специально записался в университетскую библиотеку, взял там книги по психиатрии и стал изучать. Он понял, что полным сумасшедшим представляться трудно, почти невозможно, но достаточно сумасшествия бытового, достаточно, чтобы тебя признали психопатической личностью со склонностью к шизофрении.

Он сказал Елене, что в результате событий, о которых она знает, ему необходимо полечить нервы, она пожала плечами: ладно.

В районной поликлинике Неделин, к своему удивлению, без особого труда получил направление в психоневрологический диспансер, что на улице Тулупной: достаточно было сказать о тяге к самоубийству.

В первый же день имел беседу с лечащим врачом Матвеем Филатовичем, говорил вялым, равнодушным голосом (депрессивное состояние) опять-таки о тяге к самоубийству, о постоянной меланхолии, о тревоге за судьбы мира и цивилизации (навязчивые мысли). Матвей Филатович сказал, что случая Неделина — как раз то, чем он научно занимается, работая над диссертацией, и пообещал ему скорейшее выздоровление.

Неделину стали выдавать какие-то таблетки, наверное, успокоительные или, как сказали его просвещённые соседи по палате, — антидепрессанты. У соседей болезни были схожие, все лечились от нежелания жить, и лишь один, но фамилии Супраков, недужил, наоборот, излишним желанием, которое его измучало.

Сидя вечером на кровати, покачиваясь взад-вперёд, чтоб хоть как-то дать выход внутреннему динамизму, он рассказывает глухим голосом, взволнованно:

Я из анекдота человек, есть анекдот про одного, который курить любит, а я всё люблю, сковородку картошки съем, потом сковородку яичницы съем и ещё хочу, чай с пряниками пью, двадцать пряников с чаем съем, не могу успокоиться! Нить как люблю, в смысле выпить! День пью, два пью, неделю пью, две недели пью, на работу не иду за счёт отгулов… пять раз в реанимацию возили. После этого успокаиваюсь, а через полгода опять. Говорить люблю, час говорю, два говорю, язык уже не ворочается, самому противно, тошнит, — остановиться не могу! Петь люблю! — пока голос не сорвал, не дай Бог с утра замурлыкать, дома пою, на работе пою, таксистом работаю, пою, клиентов пугаю, вожу и пою, ночью даже проснусь — петь охота, не могу, всё, что знаю, спою, заново начинаю!

А женщин, женщин?! — подначивают сопалатники, которые, напичканные лекарствами, интересуются женщинами лишь теоретически.

Супраков даже вскрикивает:

Люблю! Не поверите: в церковь ходил, свечку ставил, Богу говорил: Господи, когда ж я на …сь?!

Ребята, ведь покоя же нет! Увижу — в ней и нет-то ничего, а мне лишь бы грудь, задница и две ноги, — не могу! Прямо падаю, упрашиваю, с ума схожу, изнасиловать готов!

И?

Жалеют пока, уберёгся… Но устал же ведь я! А как работать люблю! — вскрикивает Супраков.

Таксистом, говорю, работаю, по две смены, по три смены, как шальной, было — восемь суток подряд не спал, и всё мне в удовольствие!

Это рвачество, — сказал кто-то.

Нет! — искренне сказал Супраков. — Люблю! Не могу больше, вот — лечиться пришёл. Это же не жизнь! То пью, то работаю, то женщины, на износ, как проклятый, до пенсии не дотяну. Не хочу я этого, хочу как все. Жена уже извелась, я её тоже люблю, перед детьми стыдно!

И детей любишь?

Люблю! Младшенького Васеньку из кровати достал, целый час щекотал, мял, целовал, попку кусал, животик взасос, чуть не задохся ребёнок, еле отняли…

Мама надо любит! — нравоучительно заметил Магомедов.

Магомедов — случай особенный. Он человек приезжий и по натуре очень деловой. Активен, наверное, не меньше Супракова, занятие его — многопрофильная спекуляция. Жил он припеваючи до тех пор, пока на вопрос покупателя о цене какого-то дефицитного товара назвал стоимость не тройную, а вдруг государственную. Покупатель так удивился, что заподозрил неладное и отошёл. Магомедов с нетерпением поджидал другого, чтобы в отместку своему странному капризу заломить цену на этот раз впятеро больше действительной. Подошёл следующий, и Магомедов, взглянув в его глаза, которыми покупатель смирно и безысходно ненавидел спекулянта, — и ему назвал государственную цену. Этот покупатель оказался бессовестным — взял товар. Брали затем и другие. Компаньоны Магомедова (а без компаньонов такие дела не делаются) очень рассердились на него, он искренне хотел исправиться, но не мог. Тогда к нему прикрепили напарника, но не успевал напарник раскрыть рот, когда покупатель спрашивал о цене, как Магомедов уже ласково кричал: «Своя цена, дорогой, своя цена!». Терпение компаньонов лопнуло, они хотели изгнать убыточного Магомедова из своих рядов, и Магомедов, отчаявшись, решил лечиться, захватив с собой в презент врачам ящик коньяка. Захватить-то захватил, но простоял с этим ящиком двое суток У диспансера, с недоумением глядя то на коньяк, то на здание больницы, как бы забыв, зачем пришёл, — под дождём. Наконец его заметил всё тот же Матвей Филатович, за плечи повёл в приёмный покой. Магомедов оборачивался и дрожащими пальцами молча показывал на ящик с коньяком.

Подарок, что ли? — подсказал Матвей Филатович.

Но Магомедов только разрыдался, повторяя:

Лечи, пожаласта! Лечи, пожаласта!

И вот теперь Матвей Филатович лечит, описывая, наверное, этот случай в своей диссертации. Но ящик с коньяком он не взял, не взял! Ящик стоял неделю напротив диспансера, а надо сказать, что тут же, рядышком, находится винный магазин, алкоголики, собирающиеся к его открытию, не раз подходили к ящику, тупо стояли над ним, нагибались рассматривая, но никто не тронул ни одной бутылки — не верили. На исходе недели ящик задела колесом проезжавшая по ухабистой Тулупной машина, он перевернулся, бутылки разбились, алкоголики учуяли Запах и бросились, вырывали друг у друга полуразбитые бутылки, на дне которых что-то плескалось, обрезая руки и рты.

Мама надо любит! — с увлажнившимися глазами сказал Магомедов.

Люблю! — заплакал Супраков. — Каждый месяц к ней в деревню езжу, подарками завалил, люблю маму, люблю родное село, родину люблю, отечество! — И он неровным сиплым голосом затянул русскую народную песню, допев которую, расплакался ещё горше: — Нельзя так жить!