Правила одиночества - Агаев Самид Сахибович (библиотека книг .txt) 📗

Брахманов оказался полным, высоким человеком с породистым еврейским лицом. На все вопросы Ислама он ответил отрицательно.

— Хрен его знает, где он шляется, — сказал музыкант, на лице его сверкали бусинки пота — они сыграли несколько зажигательных латиноамериканских мелодий, прежде чем сделать перерыв. — Я его недели три уже не видел. А что случилось-то?

— Да ничего особенного, нужен он мне, по делу.

— Может, к телке какой забурился? Кстати, у него подруга постоянная на «Белорусской» живет, надо ей позвонить.

— Я там был, она ничего не знает.

— В поход, может, пошел, пеший?

— Куда? Зима на носу!

— В прошлом году он ходил в Муром пешком. У него есть пара знакомых, тронутых немного на этой почве, вот они практикуют. А дело серьезное?

— Серьезное.

— Тогда не знаю. Вообще-то он человек пунктуальный. Ислам протянул ему визитку:

— Позвоните мне, если он объявится.

— Ладно, — сказал Брахманов, пряча визитку.

— Выпьете чего-нибудь?

— Нет, спасибо, мне еще играть до утра.

— А допинг, как же без этого?

— Допинг хорош на коротких дистанциях, не на марафоне. Ладно, пойду.

Брахманов поднялся и направился к подиуму. В этот момент появился официант, неся на подносе бутылку водки. Поставил ее на стол.

— Это вам послали, — сообщил он.

— Пошли им две от меня, — машинально сказал Ислам, но тут же вздрогнул. — Кто послал?

Этот кавказский обычай был особенно популярен в Ленкорани, в конце семидесятых. Молодые парни практиковали его во время безденежья. Скидывались несколько человек по рублю, набирали на бутылку и легкую закуску. Приходили в ресторан, выбирали жертву — шапочного знакомого человека — и посылали ему единственную бутылку, которую были в состоянии оплатить. В ответ приходили две. Риск остаться вообще без водки, конечно, существовал, но бывало такое крайне редко — для этого нужна была исключительная твердость характера или жадность — обычно возвращалось две бутылки.

— Они там, на втором ярусе, — сказал официант. Ислам поднял голову: там сидела компания из нескольких человек, и один из них, глядевший вниз, приветственно поднял руки. Ислам кивнул, хотя лицо человека было в тени и узнать его с такого расстояния было невозможно.

— Иди, отнеси им две бутылки, — повторил Ислам. Кто из прошлого мог, не боясь, афишировать свою нетрадиционную ориентацию? В Ленкорани был только один явный педик: хореограф, учитель танцев, но когда Ислам был пацаном, тот был уже зрелым мужчиной — значит, к этому времени он уже успел состариться. Да Ислам и не был с ним знаком — просто его все знали.

Караев долго ломал бы себе голову, но вернулся официант и сказал:

— Они приглашают вас за свой столик.

— Сколько я должен за «перье»?

— Нисколько, все уже оплачено.

— Однако, — сказал Ислам и поднялся. «Голубое» сообщество не собиралось отпускать его так просто. Он пробрался сквозь танцующих людей и поднялся на второй этаж. Навстречу ему встал худой до безобразия, бритый наголо мужчина и обнял его.

— Садись, — наконец сказал он, выпуская его из объятий, — знакомься, это мои корешки, Корень, Штиль и Чечен.

Ислам пожал протянутые руки и сел, не сводя изумленного взгляда с изможденного лица. Когда-то смеющиеся голубые глаза утратили свое веселье, а на месте ямочек на лице образовались две вертикальные морщины, но это по-прежнему был Виталик Маленький.

— Я сто баксов выиграл, — сказал Виталик. — Они не верили, что ты две бутылки обратно пришлешь, теперь поверили. Вот как важно знать обычаи других народов.

— Ладно, — сказал один из друзей Виталика, мы погнали, — ты остаешься?

— Езжайте, мы тут с братом моим вспомним былые дни. Завтра, как договорились.

Все трое поднялись, попрощавшись, направились к выходу. Ислам поглядел им вслед. Потом перевел взгляд на Виталика.

— Неужели это ты? Не верю своим глазам! Слушай, как я рад тебя видеть!

— Я, кореш, я, — подтвердил Виталик.

— У тебя новая лексика, — отметил Ислам.

— Бытие определяет сознание, — сказал Виталик, сворачивая пробку на одной из бутылок. Все пальцы его были в наколках.

— О профессии не спрашиваю, но догадываюсь, — грустно заметил Ислам, — вероятно, что-нибудь интеллектуальное.

— Это точно, — согласился Виталик, — интеллектуальнее некуда. Надо выпить, отметить встречу.

— Я водку не буду, извини, — отказался Ислам.

— А что ты будешь?

— Текилу.

— Давай текилу, — Виталик завинтил обратно пробку и подозвал официанта.

— Отнеси все это в бар, а нам принеси бутылку текилы.

— Я здесь человека искал, — поспешил заявить Ислам, — вот того, что на гитаре играет.

Виталик засмеялся:

— Про меня тоже не думай: я ориентацию еще не сменил, хотя все условия для этого были, пятнадцать лет оттянул. Это мой клуб.

— Клуб для голубых — твой?

— Случайно получилось. Его хозяин у нас деньги взял на раскрутку. Вернуть не смог — пришлось клуб забрать, в обеспечение кредита. Продам я его — неудобно даже сказать кому-нибудь, пацаны смеются. Хотя прибыль дает. Никогда не думал, что на воле столько пидорасов живет.

Официант принес бутылку «Сиерры», тарелочку с аккуратно порезанным лимоном, с горкой соли посередине. Разлил текилу по высоким стопкам.

— А я тебя не сразу узнал, долго смотрел: изменился ты, заматерел, седой уже порядком. Ну, давай, за встречу, — предложил Виталик, — как я рад тебя снова встретить, если бы ты только знал!

— Это взаимное чувство, — сказал Ислам, — я только недавно сокрушался о том, что мой последний друг уехал в Германию и я остался совсем один.

— Последний уехал. Зато первый вернулся. А ты как будто и не рад мне?

— Я рад, — сказал Ислам, — просто я растерян и расстроен тем, что у тебя так сложилась жизнь. Это омрачает мою радость.

Да брось ты, все нормально. Помнишь, как пелось в одной песне: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Так и здесь. Ну, был бы я всю жизнь маляром-штукатуром, в Ахмедлах [37] на стройке работал бы, а сейчас — сам видишь.

— В этом есть логика, — согласился Ислам, — правда, иррациональная. Все-таки как это получилось?

Да из-за матери, царство ей небесное. Она же пила у меня. Домой как-то шла поддатая. В коридоре один чушка, талыш, ее толкнул и обозвал: мол, нечего здесь ходить в таком виде, мундар [38] делать. В нашем доме коридорная система была, ты же помнишь: туалет, душевая, кухня — все общее. Я как раз дома был, в этот день приехал из Баку.

Он, конечно, не знал, что я дома, — вряд ли бы осмелился. И она бы мне в жизни ничего не сказала — боялась их. Но я услышал, как она грохнулась. Я его избил, как собаку. Он пошел, ребят привел — там же в микрорайоне кругом одни талыши были! Как вспомню этих уродов деревенских! В пятиэтажке жили: один барана на балконе держит, другой печку-времянку на втором этаже топит: трубу в окно выведет, а сверху соседи белье вывесили сушить, третий мудак в три часа ночи дрова начинает колоть, прямо на бетонном полу. Короче, накинулись на меня: я ножик вытащил, порезал двоих. Мне три года дали, потом, в лагере, еще добавили, один пидор в общей камере меня отпетушить попытался — я ему глаз выбил. Короче, когда вышел, мать уже умерла, комнату нашу соседи заняли. Помнишь, была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная? Я попытался их выгнать — они сразу в Народный фронт ломанули.

— Да, — после недолгого молчания произнес Виталик, — как вспомню эту публику! Со мной на зоне один сидел, Муртуз его звали, как встретимся — ерри, кардаш. [39] Но через десять минут он заводил одну и ту же пластинку: азербайджанцы нас всю жизнь дискриминировали, даже не разрешали нам в паспорт делать запись в графе национальность — талыш. Я ему — ты че гонишь, вы же одна нация? Он — нет, они, мол, никто: ни турки, ни персы, а мы — коренное население. Я ему: какая вы нация, если у вас даже языка, то есть письменности нет. А он утверждает — есть. Я ему — покажи. Он: освободимся — покажу. Тогда я ему: напиши что-нибудь сейчас. Вот тогда он затыкался. Нет, ну ты представляешь, у каждого свои обиды! Короче: пришли бородатые аварагёры [40] из Народного фронта. Вся сила у них тогда была, СССР уже умер к тому времени, и сказали они мне: вали, парень, отсюда, пока цел. Ты русский — вот и вали в свою Россию. А какой я русский? У меня, кроме рожи, ничего русского-то и нет: пахан — грузин, чтоб он сдох, сука, мать — полукровка. Что делать? Поехал в Россию, а здесь менты проходу не дают: паспорт покажи, регистрацию покажи. Ты гражданин Азербайджана, езжай к себе на родину. Я говорю: меня выгнали оттуда. А нас, говорят, это не колышет, документ давай.