Две недели в другом городе - Шоу Ирвин (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
— Вы здоровы? У вас странный голос.
— Здоров, — ответил Джек — До встречи.
Он опустил трубку. Подождал возле аппарата, не зазвонит ли он снова, не откроется ли дверь. Но телефон не зазвонил, дверь не открылась, и спустя несколько минут он прошел в ванную с двумя раковинами и зеркалом, на котором была с любовью выведена кокетливая буква V. Он тщательно побрился, принял душ, надел свежую рубашку и отглаженный костюм. Затем вышел из отеля; сейчас Джек походил на ухоженного американского туриста, собравшегося познакомиться с вечерним Римом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Джек выпил три мартини. Потом еще три. Затем шампанское за ужином. И снова шампанское, когда они поднялись в ночной клуб. Спиртное помогло сделать вечер терпимым после измучившей его встречи с Вероникой. Но он не пьянел от алкоголя, а контуры окружающих его предметов приобретали особую четкость. Джек сидел в своем темном американском костюме с застывшей на губах улыбкой, он смотрел на соседей по столику и на танцующих людей, видя все с кристальной ясностью.
Все сидевшие за столиком были счастливы, каждый по своей причине; было произнесено много тостов и выпито изрядное количество спиртного. Берта Холт была счастлива, потому что она отыскала в Неаполе женщину, собиравшуюся через две недели родить своего седьмого ребенка, которого она отдавала для усыновления Холтам, поскольку они с мужем с трудом кормили шестерых детей.
Сэм Холт был счастлив оттого, что была счастлива его жена, а еще потому, что Делани позвонил ему из больницы и сказал о своей договоренности с Джеком; теперь для Сэма открывались новые возможности законного сокращения суммы налога.
Тачино был счастлив потому, что он прочитал сценарий Брезача, а еще потому, что Холт подтвердил свое намерение создать кинокомпанию; теперь Тачино был спасен на ближайшие три года от банкротства. Расчетливый итальянец был все же оптимистом, он любил начало всякого дела больше, чем середину или конец; его глаза весь вечер сияли за стеклами очков, он называл Брезача «наш юный гений» и поднимал бокал за те миллионы, которые они сколотят благодаря их новому идеальному союзу.
Тассети отсутствовал, но Джек знал, что он тоже был счастлив, потому что в этот вечер Тассети не приходилось слушать болтовню Тачино.
Барзелли была счастлива, потому что у нее сегодня был выходной и она воспользовалась им, чтобы отоспаться; она выглядела отдохнувшей, красивой и чувствовала, что каждый мужчина, находящийся в зале, хочет ее. За исключением одного-двух человек, это было, вероятно, правдой. Она сидела возле Брезача и в промежутках между тостами серьезно беседовала с ним.
Макс был счастлив, потому что находился рядом с Брезачем и перед ними стояли тарелки, полные яств.
Брезач был счастлив, потому что был пьян и не слышал того, что говорила чуть ранее Вероника Джеку. Если бы он не был пьян, у него нашлось бы в этот вечер множество других существенных причин быть счастливым.
Джек видел их всех необычайно отчетливо благодаря шампанскому и мартини, он радовался тому, что они счастливы, и жалел о скоротечности их счастья; в этот вечер ему было ведомо прошлое и будущее каждого из них. Сам он не был счастлив или несчастен. В его душе установилось равновесие. Мартини и шампанское заливали ее своим холодным светом, и он с беспристрастностью электронного прибора изучал то, что в ней происходило. Замерзший под этим ледяным сиянием, Джек видел себя в объятиях Вероники, не знающим, что ему сказать — «Уходи» или «Останься», поскольку и то, и другое слово не сулили счастья. Слишком благоразумный и ответственный, чтобы ухватить радость, отказ от которой мучил его, слишком чувственный, чтобы поздравить себя с тем, что ему удалось вырваться из паутины лжи и предательств, которая стала бы платой за эту радость, он представлял собой любопытный образец современного человека, постоянно разрывающегося на части.
В результате тщательного обследования, проведенного с помощью точнейших приборов, мы можем теперь нарисовать полный портрет Джека Эндрюса, некогда известного под псевдонимом Джеймс Роял. Он наделен чувством ответственности, честен, верен в дружбе; будучи вынужден кого-то предать, Эндрюс неизменно старается сделать так, чтобы преданной стороной оказался он сам. Подробности — в нашем следующем бюллетене.
Сидя за столом и думая обо всем этом, Джек удовлетворенно усмехнулся; это была довольная усмешка ученого, которому удалось в ходе эксперимента подтвердить правильность своей теории. «Теперь, — решил он, оглядываясь по сторонам, — я могу сосредоточить внимание на других».
«Важным элементом этой компании, — подумал Джек, обводя взглядом стол, — остается человек, носящий фамилию Делани. Пока еще он — среда, в которой мы движемся, сила, которая нас объединяет. Но это скоро кончится. В последний раз мы пьем за него шампанское. Если бы не Делани, мы не сидели бы здесь, но нашей следующей встречей мы уже не будем обязаны Морису. Будут отданы почести молодости, здоровым сердцам, деньгам, любви. Брезач сделает шаг к центру системы».
Это поминки, подумал Джек. Друзья Делани по случаю его кончины собрались в ресторане, где усопшего знали, уважали, где он провел лучшие часы. Человек, носящий фамилию Делани, конечно, еще появится, но это будет уже совсем иная личность, потерявшая былую силу; его станут называть прежним именем только из соображений удобства и вежливости. Вспомнив Делани и Барзелли, еще недавно сидевших рядом, Джек посмотрел, не лежит ли рука актрисы на ноге Брезача под столом. Ее там не оказалось. Замена еще не была полной.
Как будет выглядеть Брезач через тридцать лет на подобных ночных пирушках, с какими женщинами он станет перешептываться, подумал Джек, глядя на Роберта и думая о Морисе, познавшем успех и провалы. Как повлияют на Брезача тридцать лет достатка, работы, разочарования?
— Мой юный друг, помни о человеке, лежащем в больнице, — медленно и отчетливо произнес Джек.
Брезач удивленно посмотрел на него, скользнув взглядом по отделявшему его от Джека восхитительному бюсту Барзелли, обрамленному розовыми кружевами. Джек с серьезным видом поднял руку, предупреждая, поздравляя, выражая свою любовь, — так поднимают руку в прощальном жесте отцы, под грохот оркестра провожая своих сыновей-капитанов на далекие войны.
— Что это на вас нашло сегодня, Джек? — спросил Брезач.
Джек заметил, что голос Роберта звучал сейчас более хрипло, чем обычно, и покачал головой, вспомнив, сколько его друзей и подруг погубили себя алкоголем, утонули в этом коварно поблескивающем море.
— Вино, нервы, честолюбие, женщины, переутомление, — лаконично ответил Джек.
Повернувшись, он приветливо улыбнулся миссис Холт; она парила над столом, словно сойдя с картины, которую написал бы Марк Шагал, если бы он родился в Оклахоме и жил в Риме. Миссис Холт сказала:
— Я очень хочу, чтобы вы, Джек, познакомились с миссис Лусальди, которая любезно согласилась отдать нам своего сына. Она знает, что на этот раз родится мальчик У нее уже есть четыре мальчика и две девочки, и она всегда угадывала верно. Сегодня миссис Лусальди была у нас дома. Жаль, вы не видели ее. Она громадная, как рояль. Мне показалось, что в наш pallazzo вошла богиня плодородия.
Осторожно, Берта Холт, хотелось сказать Джеку. Как восприняли бы ваши слова оклахомские дамы? Возможно, услышав их, они перестали бы отпускать своих дочерей в Рим.
— Мне всегда нравилось в итальянцах, — мечтательно произнесла миссис Холт, плывя над куполами церквей сквозь римскую ночь, — то, что у них красивые зубы. Зубы — это так важно. Вы согласны, Джек?
Джек согласился с тем, что зубы — это важно. Затем Тачино галантно пригласил миссис Холт танцевать.
— О, вы так любезны, — сказала она итальянцу; миссис Холт встала и начала двигаться в объятиях Тачино с пьяной, притворно застенчивой улыбкой на лице, напоминая кошку, которой достались сливки, случайно разбавленные виски.
