Ящик водки. Том 4 - Кох Альфред Рейнгольдович (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗
Хотя сделан «Ящик водки» очень просто. Сидят два приятеля, занимаются тем самым, о чем говорится в названии. Естественно, вспоминают молодость: кто где работал, кто что читал, кто с кем спал, кто как пил. Попутно на всякие исторические события отвлекаются — ну там, похороны Брежнева, приход Андропова, взлет Горбачева. Дальше Горбачева процесс пока не зашел — перед нами только первый том, охватывающий промежуток с 1982 по 1986 год. Нетрудно рассчитать, что, если соавторы и дальше намерены продвигаться такими темпами, меньше чем в четыре тома они никак не уложатся. Не исключено, что через некоторое время дети в школе будут изучать эту «Войну и мир» как учебное пособие по отечественной истории — повседневная жизнь советского человека, нечто в духе «Анналов».
Хотя нет, к школьникам Коха и его подельника, пожалуй, не пустят. Потому что матерятся много и многоженство проповедуют. Ну и название опять же. А жаль. Потому что получилось очень смешно. Видно, что людям в кайф было друг с другом трепаться, и своя порция удовольствия от текста перепала и читателям.
Цитировать «Ящик водки» — занятие трудное и неблагодарное. Каждый эпизод соавторы обсуждают подолгу, со вкусом, смакуя детали. Это именно тот случай, когда нарезка не дает адекватного представления о целом — атмосфера теряется.
Свинаренко: Еще я вспомнил важное событие 85-го года: одна девушка мне не дала. Это случилось 10 июля.
Кох: Что, такое с тобой в первый раз случилось? Ты даже дату запомнил…
С: Да нет, не в первый, конечно. А дату совершенно случайно запомнил, так вышло. И еще, может, потому, что сделала она это с особым цинизмом. После прошли годы, и эта девушка мне звонит.
К.: Ой, батюшки!
С: Звонит — хочет устроиться на работу! Приходит…
К.: А ты ей говоришь: «Помнишь, ты мне не дала?»
С: Нет, я сказал: «Какие ж вы, бабы, корыстные люди! Только материальной выгоды для! А когда я был молодым, подающим надежды, бедным…» Не взял я ее на работу. И еще пристыдил.
К.: «И всю тебя мне тоже не надо».
С: Не надо. А что, значит, еще у нас было в 85-м?
К.: Да больше и ничего.
Для разнообразия все это разбавляется вставными новеллами, анекдотами, публицистическими эссе, лирическими и философскими отступлениями. Которые основному тексту — тому, где про баб и водку, — практически ни в чем не уступают. События, изменившие ход российской истории, интерпретируются в простых и доступных массовому сознанию образах:
С: Я, кстати, сейчас понял, что такое капитализм и приватизация. Вот смотри: у нас с тобой были две рыбки, маленькая и, большая. Ты мне сразу сказал, что маленькая — круче. Я стал ее есть, думая еще кусок большой у тебя отъесть. Но ты большую сожрал быстрей, чем я маленькую.
К.: Нет.
С: Я уж вижу.
К.: Вот кушай еще. (Кох достал из-под газетки еще одну маленькую рыбку.) Вот кушай. Две маленьких — это почти одна большая.
С: А, то есть ты хочешь сказать, что приватизацию ты провел честно… Ну— Ну…
Не хочет. Вовсе не хочет Кох сказать, что провел приватизацию честно. Он вообще на эту тему говорить не особо хочет, и не потому, что боится или сказать нечего, а просто потому, что неохота. Неинтересно. В том-то и секрет обаяния этой книги, что ее авторам-героям ничего не надо. Политическая карьера Коха после бездарно проваленной предвыборной кампании СПС, видимо, закончена. Бизнесом, по его словам, заниматься ему тоже надоело. Свинаренко — ну, тот вообще достиг практически всего, о чем только может мечтать репортер. Вот люди и говорят то, что думают, тем языком, каким обычно беседуют в присутствии водки и воблы.
И когда Кох бросает: «Мне плевать, что про меня пишут… Мне интересно мнение обо мне очень ограниченного числа близких людей», — веришь, что это «не рисовка, не поза». Как веришь, что он упоминает о своих детских занятиях дзюдо не для того, чтобы примазаться сами знаете к кому. Тем более что и о первом лице государства Кох-которому-ничегоне-надо и его собеседник позволяют себе рассуждать все в той же водочно-вобельной манере:
С: Смысл 1983 года такой: это был первый приход чекиста во власть.
К.: Да… Это был как бы Иоанн Креститель.
С: Я хотел сказать «Креститель», но смолчал. А ты не подумавши ляпнул.
К.: Почему не подумавши?
С: Ну какой из чекиста креститель?
К.: Ну не будешь же ты отрицать, что В.В. Путин — это Христос русской земли? Или ты против? В глаза, в глаза смотреть!
С: Эк вас, ссыльных, колбасит…
К.: Просто, типа, спаситель…
С: Ты, может быть, сравнивая Путина с Христом, хочешь сказать, что оба непонятно чем занимались большую часть жизни?
К.: А потом сразу — оп, и вход в Иерусалим.
С: Допустим… А кто у нас тогда сыграл роль осла, на котором произошел въезд?
К.: Паша Бородин! Ха-ха-ха!..
И дальше, развивая все то же сравнение генсека и президента:
К.: Гораздо хуже и опаснее для нации в целом, особенно для такой незаконопослушной нации, как русские, когда твердая рука не является твердой. И в глубине души, сам перед собой, человек это понимает.
С: Это ты про Андропова?
К.: Я сейчас говорю о другом человеке.
С: А, есть такой человек, и вы его знаете.
К.: Да-да. И наверняка он в глубине души понимает, что никакая он не твердая рука. Что это свита играет твердую руку. А свитою он не управляет.
С: Твердая рука — типа рукопожатие твердое, как никогда.
К.: А в свите есть твердые люди. Пускай они не шибко умные, но твердые… И тогда, чтобы не упасть лицом в грязь перед свитой, нетвердая рука начинает играть твердую руку. И обычно переигрывает. Как тот прокурор у Войновича, который боялся, что все узнают, что он добрый, — и, чтоб не узнали, всем выносил смертные приговоры. А сильный человек, который точно знает, что он сильный, — ему не нужно казаться сильным. Понимаешь?
Размявшись на Путине и спецслужбах, собеседники добираются до вопросов религиозных. Взгляды православного Коха на эти проблемы настолько неортодоксальны, что спорить начинает даже атеист Свинаренко:
С: Чревоугодие — смертный грех!
К.: Где это написано? Это монахи написали! Господь об этом не говорил.
С: Да ладно! Тебя послушать, господь вообще только имел в виду, чтоб ты пил, курил, по бабам бегал и вообще ни в чем себе не отказывал.
К.: Про курение он точно нигде ничего не говорил.
С: Нуда, вот, по-твоему, так делай что хочешь, стой на голове…
К.: …только люби людей — и все. И господа своего не забывай. И все!
С: Ну— Ну…
Дальше в списке мишеней — политкорректная Америка, вороватая Россия, Голливуд с неграми-ковбоями, поклонники Чумака, которых Кох предлагает ограничивать в избирательных правах, и т. д. Пробежавшись по всему скорбному перечню, понимаешь еще одну особенность этой книги: «Ящик водки» — это диалог нормальных людей. Они различают черное и белое, знают, что такое хорошо и что такое плохо, понимают разницу между совком и свободой. Короче говоря, не спорят о тех вещах, с которыми все и так ясно — редкое, надо сказать, качество, особенно в последнее время.
Не случайно в беседе Коха и Свинаренко в конце концов всплывает имя персонажа, который в русской литературе XX века как раз и выступает олицетворением понятия нормы, в том числе и бытовой:
К.: Стол, за которым я написал свою кандидатскую, представлял собой промежуток между книжным шкафом и подоконником — я заполнил его дном от детской кроватки и великолепно себя там чувствовал! Клееночка лежит, бумажки разложены, печатная машинка стоит, лампочка светит…
С: После того, как мы узнали, что Набоков писал свои бессмертные сочинения, сидя на биде в совмещенном санузле (мне его сын Дмитрий рассказывал), — какое ж мы право имеем жаловаться на наши бытовые трудности?
К.: А в коммунальной квартире нельзя последовать примеру Набокова по двум причинам: во-первых, там не бывает биде.
С: Ага. «Не стреляли, потому что, во-первых, не было снарядов».
К.: Но есть и другая причина, и она тоже веская: соседи могли пиз…лей отвесить. За то, что санузел занял на всю ночь.
