Повитель - Иванов Анатолий Степанович (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
Семенов чуть опустил голову и стоя начал изучать какие-то бумаги. Очевидно, это были те сведения, о которых говорил счетовод.
А Григорий стоял ни жив ни мертв. «Узнал или нет меня?.. Узнал или нет?.. — лихорадочно металось в голове Григория. Потом он подумал: — Поседел как, дьявол. Кабы не брови, сроду и не узнать бы…»
— Сколько зерна выдали на трудодни в прошлом году? — спросил неожиданно Семенов, подняв голову.
— По два килограмма, — ответил Бородин. — И деньгами еще немного…
— По два с половиной, — поправил Ракитин.
— Ну, да… с половиной, — глухо подтвердил Григорий. — Людей поддержать чтоб… С самой войны ведь, почитай, крохи получали, обносились…
— Ну а нынче сколько думаете выдать? — перебил его секретарь райкома.
— Да уж как урожай. Запланировали по три… заботимся о людях, довольны…
Семенов бросил листки на стол, опять внимательно посмотрел на Бородина и вдруг сказал:
— А знаешь, Бородин, можно на трудодень и по десять килограммов дать на следующий год. И деньгами рублей по пятьдесят, по сто…
— Как же это…
— Очень просто. Раздать семена, фураж. Продать весь скот, весь инвентарь, — то есть ликвидировать колхоз. Сколько денег можно выручить…
Григорий давно понял, куда клонит секретарь райкома. Но сказать ничего не мог.
— Чего же молчишь?
— Говорил мне об этом Ракитин… Правильно, в общем, он говорил, чего там… Признаю…
Потом разговор шел о весеннем севе. Что-то у Григория спрашивали, он отвечал, иногда удачно, иногда невпопад…
И последнее, что запомнилось, — слова секретаря, когда тот собрался уже уезжать.
— А на поддержку колхозников вы, Бородин, зря надеетесь. Я беседовал с людьми. Авторитет у вас среди них пока есть. Но прямо скажем — дешевенький, гнилой. На волоске он держится.
И уже у дверей Семенов обернулся, вновь посмотрел на Бородина. И вдруг спросил:
— Вы — локтинский?
— Как же… Родился тут, — машинально ответил Григорий.
— А мне показалось — не здешний.
Потом все ушли, а Григорий долго сидел один в пустой конторе и думал почему-то не о себе, а о Терентии Зеркалове: «Толстоват тот сук, который ты подрубить хотел, не под силу твоему топору. Иззубишь топор, искрошишь железо, а сук не подрубишь».
Выйдя из конторы, Семенов махнул рукой шоферу «газика»-вездехода, который уже нажал было на стартер. Тот заглушил мотор. Посмотрев на озеро, на видневшиеся заснеженные скалы, сказал Ракитину:
— Так-то, Тихон. Мы вон поседели с тобой, Андрей… А скалы все стоят.
Помолчав, повторил:
— А скалы все стоят. Скалы все такие же. Любил я смотреть на них тогда. Особенно на восходе или на закате. Смотрел — и думал вот о сегодняшнем времени. А сейчас смотрю — и думаю о тех днях, когда…
И, еще помедлив, произнес тяжело, со вздохом:
— Эх, Андрюша, Андрюша… Ну, пойдем, Тихон.
Ракитин не спрашивал — куда. Он знал — к дому Веселовых.
Шагая по мягкому уже снегу, Ракитин думал: где же все это время работал Семенов, почему опять в их краях очутился? В райкоме партии он об этом спросить его не решился. Но сейчас Семенов, будто разгадав мысли Ракитина, сам проговорил:
— Я тоже, Тихон, чуть на тот свет не переселился… До войны в Белоруссии работал. Первый удар на нас, конечно, обрушился. На второй же день войны в санчасть попал. Подлечили — и снова на фронт. Потом вместе с сибирской гвардейской дивизией воевал. Ельня, Смоленск… Страшные бои были. И вот опять Белоруссия. И там — ранение в голову и живот одновременно. Тогда-то и началось то, что хуже смерти, — госпитали, больницы. И так год за годом, год за годом… Месяцами в сознание не приходил. Отпустит, вроде здоров, в санаторий направляют для окончательной поправки. И опять… Не думал уж, что и выживу. Но полгода назад улучшение наступило. И вот… Направляли снова в Белоруссию, попросился в Сибирь…
Они подошли к домику Веселовых. Когда Семенов переступил порог, Евдокия внимательно посмотрела на него, охнула и без сил опустилась на стул.
— Федя… Семенов? Да как же?!
Она отвернулась, не в силах сдержать слез. Семенов подошел к ней, взял, как когда-то Андрея, за плечи, встряхнул легонько.
— Не гоже, Евдокия Спиридоновка. Держись, Дуняша. Стой крепко, как Андрей.
— Спасибо тебе. Спасибо, Федя, что зашел, — прошептала Евдокия. — Да раздевайтесь, что же вы! Я чайку сейчас…
— Чайку? Ну что ж, Дуняша, давай чайку попьем…
В райцентр из Локтей Семенов уехал только под вечер.
5
Всю весну Григорий рвал и метал. Начал с того, что вызвал в контору Ракитина.
— Сколько у тебя людей в животноводстве занято?
— Около тридцати С доярками если считать…
— Обойдешься пятнадцатью. Даже десятью. Остальных — в поле, на сев. Без возражений.
Потом заставил счетовода составить списки всех колхозников, предупредив:
— Это твоя последняя работа до окончания сева. В конторе останется один бухгалтер. Остальные — в поле.
Со списками Григорий не расставался, отмечал в них, кто, где и какую работу выполняет. Бездельников в эту весну в Локтях не было. Даже старикам и старухам нашел работу, починять сбрую, мешки, печь хлебы для бригад. Старух покрепче отправил в поле поварихами…
Неделями Бородин не бывал дома, ночевал где придется. За весну похудел, почернел… Зато сев провели быстро и хорошо. После сева начал готовить хозяйство к сенокосу.
Как-то Бутылкин, зайдя вечером к Бородину, сказал ему:
— Слыхал? На деревне партийцы новые объявились.
Григорий смотрел непонимающе.
— Степка Алабугин да Туманов, — снова произнес кладовщик, усаживаясь на стул. — Да еще Евдокия Веселова…
— Как это?..
— Так… Вернулись из района они, вместе с Ракитиным ездили, приняли, говорят, в партию… Теперь, дескать, организация своя в колхозе будет.
Григорий почувствовал, как холодеет у него в животе, как правое веко дернулось раз, другой и задрожало мелкой-мелкой дрожью. Чтобы не заметил этого Бутылкин, он отвернулся.
Если бы кто-нибудь спросил в эту минуту Бородина, чего он так испугался, Григорий не смог бы ответить на этот вопрос.
— Ага… Значит… и Веселова? — промолвил Бородин.
— Ну да. И Веселова, — еще раз подтвердил Бутылкин.
Назавтра, незаметно от Анисьи, Григорий взял на кухне тяжелый нож-скребок и залез на чердак. Сверху потолок был засыпан слоем сухой земли и обмазан глиной. Бородин отмерил от края трубы несколько четвертей, всковырял глину, разрыл землю и вытащил оттуда какой-то тяжелый продолговатый предмет, завернутый в мешковину и перевязанный просмоленным шпагатом. Затем он сел на валявшееся здесь ржавое погнутое ведро, тяжело и часто дыша, будто без перерыва рыл землю целый день.
В лежавшей у его ног мешковине, обмотанной шпагатом, был обрез, который когда-то дал Григорию Терентий Зеркалов. Бородин, после того как убил Терентия, хотел выбросить в озеро и обрез, но не выбросил, а засунул в сарае меж рухлядью. А когда отстроил новый дом, вместе с этой рухлядью перевез и обрез, залил его солидолом, завернул в мешок и спрятал на чердаке. И вот теперь достал.
Вычистив обрез, он пересчитал извлеченные из магазинной коробки патроны. Их было пять, столько он и получил когда-то от Зеркалова. За все время так ни одного и не довелось использовать. Покачивая их в руке, Бородин несколько секунд изучал желтовато-маслянистый блеск латуни. Затем еще раз тщательно протер каждый патрон и, открыв затвор, по одному вдавил их в магазин укороченной трехлинейки. Держа обрез под полой, спустился с чердака, вышел во двор и, бросив быстрый взгляд по сторонам, направился в сарай и там засунул оружие за большую поленницу сухих березовых дров.
На следующее утро Бородин появился в конторе. Тотчас в его кабинет хлынули люди с накладными и прочими документами. Председатель оглядел колхозников долгим взглядом.
— Потом придете. Некогда мне сейчас с вами…
Колхозники недоумевающе переглянулись. Старая Марья Безрукова крикнула:
