Улица Грановского, 2 - Полухин Юрий Дмитриевич (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные txt) 📗
И вдруг перестал слышать всех, кто был здесь. Прихлынул вплотную иной день, давний. И забытый уж было стыд хлестанул по щекам, шее, рукам – ливнем обдал с головы до ног.
Ну да! Точно так же и было! Мы ехали с Ленкой из загса, после дурацкой этой процедуры: «Согласны ли вы, Владимир Сергеевич?.. А вы, Елена Дмитриевна, согласны?..» Да зачем же мы к ним пришли, если не согласны?!
И надо быть на людях – час и второй, я никак не Мог понять, зачем это Ленка созвала в загс чуть не всех знакомых, большинство из которых я до тех пор знать не знал, – зачем они здесь и вот едут с нами в метро?.. Я настоял, чтоб не было этих поездов из такси: есть что-то мерзкое в них, выставляющее себя напоказ. Главное – еще и еще сторонние люди: шоферы и диспетчеры какие-нибудь, с которыми ты о чем-то должен уславливаться, – сплошь чужаки, хотя свадьба эта – только наша с Ленкой свадьба, только нас двоих и касается. Будь моя воля, я бы даже родных, близких людей не звал к себе в этот день, который должен принадлежать лишь двоим.
И вот мы едем в метро, сидим, а нас обступили эти досадливые знакомцы, на лицах ухмылочки, рты, которые ждут не дождутся, когда можно будет проорать «го-орько!». И вдруг Ленка берет мою руку и кладет ее ладонью на открытое горло свое, – платье специально сшито, с глубоким вырезом, ни одного такого смелого платья раньше у Ленки не было, – и ведет она мою ладонь сверху вниз, а глаза прикрыла – от счастья? – но вдруг я вижу ее остренький взгляд из-под смеженных век на друзей: они-то приметили этот жест ее?
Словно она не за меня замуж выходила, а только – чтоб ее видели замужней.
Тогда-то и обдал ливневой стыд. Я попытался тихонько убрать свою руку, но внезапно ощутил, какими цепкими могут быть пальцы моей жены. И мне уже казалось неприличным отнимать руку силой, как будто приличным было оставлять ее там, на виду у всех.
Уступка моя позволила жене улыбнуться, пока еще – несмело. Жене?!..
В слове этом, столь желанном до того самого мига, зазвучало и устрашающее нечто, разверстое в пустоту, вдруг возникшую между нами. Я ее физически ощутил – невидимую, но безмерную – не перепрыгнешь! – пустоту. Точно! – и Мария Семеновна только что Панину толковала почти о том же: «Мучительский порожек, через который не перейти: не вместе, а рядом…»
Это они! – рядом. Что ж тогда о нашем с Ленкой говорить!.. А мы все тянем и тянем, обитая под одной крышей. Даже после того, как выгнал я ее из больницы, надеясь на что-то. На что?! Аминь нашему с Ленкой!
На веки вечные!..
Раскачивалась токаревская гостиная, и рюмки позванивали одна о другую, как будто мы в поезде сидели, а он уносился стремительно в мое давнее. Я слушал то, о чем говорили за столом, и сам спрашивал, отвечал… Но опять и опять видел первые наши с Ленкой дни.
Она кому-то возмущенно рассказывала про меня:
– Нет, за обедом я ему ничего не позволю делать.
Обед – это ж не просто так вот сесть, чтоб насытиться: это ж и ритуал некий! Муж – сидит. А я – раскладываю приборы, разливаю суп… Я ж – хозяйка! Должна быть хозяйка в доме? В доме, а не в проезжей избе! И вдруг он, все это забывая, ест второе прежде первого и встает, сам себе хлеб берет, соль, – ну, будто бы я ему вовсе не нужна, в нарушение всех, знаете, правил!
Тогда я просто смеялся. Мне казалось: шелуха это, и сама она собой облетит со временем. А вскоре появилась Наташка, дочь, и ради нее, ради человечка, который целиком от тебя зависел, чего не простишь?
«Простишь? – переспросил я себя сейчас. – Так ты уже и винить готов кого-то? Осади коня, парень! Ведь все это ритуально-утлое мог бы и раньше в жене разглядеть, загодя, до того, как она стала тебе женой. Но ты тогда просто остался жить один после смерти матери, тебе хотелось чужого участия и тепла – не случайного, а изо дня в день, «чужого», которое стало бы своим, больше, чем своим! – потому что, казалось тебе, вдвоем все хорошее множится минимум на два. А Ленка до времени умела молчать и вслушиваться в твои слова, не было в ней пугающей в других женщинах капризной резкости, ничего застойного, она вроде тянулась за тобой, куда бы ни вел ее, неторопко, но шла, и даже эта неспешность мнилась тебе лишь женственностью – такой ты хотел ее видеть и увидел. В том-то и дело!.. Хотя и тогда ты мог различить: неспешность эта всего-то навсего – расчетливость. Мог! Не женщины обманывают нас, а наше собственное воображение.
Так уж будь добр, теперь-то себя одного и казни!»
Странно, но именно от этой мысли – сам, только сам и был причиной собственной нескладухи – мне вдруг легче стало: значит, сам и найду сил исправить ошибку.
Будто в тот миг перешагнул я иной порожек – не к Ленке, а к себе, прежнему, почти забытому и, может быть, вовсе не способному ни на какие компромиссы.
Да, если б можно было как у гадалки: это – «для дома», а это – «для души»…Мне так и мнилось: Ленка – «для дома», покой, уют – чего уж лучше искать! – а «для души» – работа, призвание. Но не получалось так-то, по разным колодам, по соседним сусекам. Чтоб сберечь видимость покоя дома, приходилось и душу обкусывать, не раз молчать там, где нельзя молчать, соглашаться с тем, с чем нельзя соглашаться.
Компромиссы… «Вот и слово найдено! – думал я. – И совсем не обидно оно звучит, а трезво: «компромиссы»… «Никаких компромиссов!» И, видимо, протрезвел от этих мыслей: все за столом опять приблизилось ко мне вплотную и обрело подлинные пропорции. Теперь мне до зарезу нужным оказалось понять не свое, а чужое. Я отодвинул рюмку и спросил потихоньку у Ронкина; – За что это он на вас нападает? Какую квартиру вы захватили?
Ронкин подмигнул хитро круглым, ласковым глазом и, подняв палец к губам, шепнул:
– Потом! После!.. А то опять заведется. – И рассмеялся беззвучно.
А Токарев между тем рассказывал о каком-то немце из ФРГ, инженере-наладчике закупленного там оборудования. Как он увлекся здесь рыбалкой – спиннингом, на тайменя; станки смонтировали, можно сказать, без него, но один из них забарахлил, а инженеру пришел срок уезжать. И вот тогда-то вызвал его к себе Токарев и сказал: «Выбирайте: или вслед за вами письмо директору фирмы пойдет с отчетом обо всех ваших рыбацких успехах, или вы здесь задержитесь за свой счет, пока станок не закрутится так, как надобно». Немец взмолился: только не письмо! И пояснил: до сих пор он даже поверить не мог, что может быть столько рыбы в реке и такая рыбалка, хоть и читал о подобном.
Как же было ему устоять перед соблазном!..
– И как только он все отладил, на следующий же день, – рассказывал Токарев, – я посадил его в свой вертолет с егерем вместе, приказал на неделю забросить в горы, к холодным ключам, где хариусы и форель, ленки – вот такие, в полруки! А егерь, есть у меня такой, братцы, егерь! – истовый чалдон, с сумасшедшинкой, с чертовщинкой, Мавродин ему фамилия, – обязательно вас с ним познакомлю! Он как на немца моего взглянул, так тот на всю неделю вперед мистическим благоговением проникся! И все это – как премия за хорошую работу, даже оправдательное письмо перед фирмой накатали, чтоб объяснить задержку…
Посмеялись. Но Токарев вздохнул озабоченно.
– Нам еще придется с ними лиха хлебнуть, с иностранцами. Это первая ласточка. А ведь чуть не три четверти оборудования, особенно на лесоперерабатывающем комплексе и в литейке, закуплено в Швеции и Америке, в ФРГ, во Франции – самого наиновейшего!
Тут их сотни будет жить, таких наладчиков, и каждому условия создавай! Расселить – и то проблема: не засунешь же в обычные общежития!.. А впрочем, – тут он похитрел лицом, – и зло во благо! Фирмачи эти заграничные следят за нами во все глаза: где, с чем мы отстали, чтоб и им можно затянуть с поставками, – мол, вы не готовы принять оборудование и не вправе штрафовать нас, если и нарушим какие сроки контракта.
Даже специально своих агентов-досмотрщиков подсылают – в Москву и сюда, разнюхать, что у нас не ладится. Так поэтому-то сверху команда дана: никакой гласной критике, чтоб могли ее намотать на ус за границей, стройка наша не подлежит! Вот так вот! Ясно тебе, партизан? – ткнул кулачищем Ронкина в бок и взглянул на меня совсем недвусмысленно, дерзко: мол, слышал ли я сказанное?
