Тюрьма - Светов Феликс (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT, FB2) 📗
— «Про это говорят в церкви. Ты в это веришь?»
— «Да.»
— «Я бы тоже хотела, но не знаю как. Я могу все, что хочу, а… Как это у тебя получилось?»
— «Я здесь полгода и полгода мне показывают… меня. Я — ненавижу себя.»
— «Мне тебя жалко. Как… того старика.»
— «А мне жалко тебя. Ты делаешь, что хочешь, он делает, что хочет. И все тут делают, чего хотят. Как это может быть?»
— «Кто смелый, тот и получает.»
— «Не ты этого хочешь.И получаешь не ты.»
— «Кто ж тогда?»
— «Что хочу, то делаю… Будете, как боги, сказал… Про это не рассказать. Не объяснить. Сама поймешь.»
— «Когда?»
— «Может, скоро, а может, нет. Как Бог решит…»
Следующей ночью, когда Саня уснул у себя наверху, Валентин с «девочками» втащили связанную Соню в камеру, раздели ее и распяли на шконке. Теперь вся камера «повязана» — все, кроме Сани.
«Дама», воспользовавшись отсутствием сокамерниц, бросила в кормушку записку.
В камеру врываются вертухаи. Саня, проснувшийся от шума в коридоре, от крика Валентина: «Спалились!..», спрыгнул вниз раньше, чем распахнулась дверь. Он один возле Сони, остальные расползлись.
Дыра под шконкой открыта.
КОРПУСНОЙ: Кто это сделал?
САНЯ: Я.
Саню уводят.
7
Ещё одно утро, думаю я. Сколько их уже было здесь? Шестой месяц, почти шесть. Ближе к двумстам.Мало. Если посчитать срок, пусть три года, набежит за тысячу. В чем тягость такого утра, думаю я, одного из двухсот, из тысячи — в однообразии или… Вот-вот заблажит опостылевший гимн, небо брызнуло полосками сквозь реснички, тянет прохладой, сколько разговоров, чтоб не закрывать окно, боятся в тюрьме воздуха, холодно им, какой холод летом, не убедишь, кабы Петр Петрович неожиданно не поддержал, ни за что не дали б, дыши смрадом… В нем и тягость, думаю, не в однообразии еще одного такого утра, одного из двухсот, а в том, что знаю, стоит встать, наткнусь на внимательный, вприщур глаз, следит за каждым движением, зачем ему, что можно скрыть в камере, все на просвет, а ждет, проколюсь, а мне не в чем, и придумать не могу, или ему с к у ч н о , на что ему глядеть, не на стены, не в небо сквозь реснички, это мне салаге… Чужая душа потемки, думаю, я и себя до конца не знаю… Что лучше тишины в такой камере, свежо, ветерок тянет от решки, а на общаке сейчас, и в такую рань, уже гвалт, дым клубами к потолку, а тут нас пятеро, хотя бы еще одно такое утро, вспомню, пожалею, потащут дальше, поднимут ли, опустят, а сегоднямой выигрыш, успеть, пока спят, пока никого, пока я один, тихонько встать, зарядка, умыться, помолиться на светлые полосы сквозь реснички, и коль успею, пока молчит соловей над дверью… Еще рано, ночи короткие, успею… Не опоздать! Спрыгнуть с платформы, через рельсы, по тропинке вдоль железной дороги, один поворот, второй, третий, до тупичка, повалившийся забор, сгнивший почтовый ящик… «Щаповы». Толкнуть калитку, по заросшей травой дорожке, крыльцо, лестницаскрипит, гремит под каблуками, тише, осторожней, постучать негромко, не напугать…
— Слышь, что я надумал, — говорит рядом Гера, и он, значит, не спит, и он меня караулит, — у тебя срок подходит? А тебя не дергают, сечешь?
— Что — секу?
— Они тебя выпустят, слышь?
— С какого перепоя?
— Полгода у тебя, они дня не могут лишнего, было б продление, давно б знал, потянули, а тебя нет. Точно!
— Ладно тебе, они все могут.
— Как я раньше не подсказал, Пахом давал УПК, у него переписано в тетрадке — точно!.. Телефон запомни, позвони, как выйдешь, скажешь, тут я, а они меня тянут, чтоб я сдал Федотыча, им меня мало… Дверь открывается медленно, скрипит… Стоит на пороге, щурится от света, разбудил, рано приехал, первой электричкой, пальцы придерживают халат у горла, нежный подбородок, теплые губы, а в глазах изумление, слезы — и все покатилось: дверь, лестница, деревья, забор, тупичок, третий поворот, второй, первый, рельсы, платформа, поезд, закинула голову, нежная шея, горятслезы в опущенных густых ресницах…
— Мусор вы-но-сить! Заспались, ворье!..
Сломал утро, так и надо, упустил одно из двухсот, из тысячи, не вернуть, пожалею… Полгода, сказал он, верно, осталась неделя. Да знал я, помнил, а зачем думать — продлят. Но… должны вызвать, оповестить, положено… «Скоро… изменения», — сказал Петр Петрович.
Зря не скажет — чтоб проникся к нему, поверил, следит за каждым шагом, отрабатывает, за каждый мой шаг ему… За каждый шаг и за каждую мысль, думаю. Вот я и получил сейчас за то, что сорвался, хотя запретил себе, знаю — нельзя, но… дразнит, подбрасывает: похоть, страсть, любовь — что правда, что на самом деле, а что я хочу назвать… Называю! Обман или самообман? Дальтонизм — органика или внушение, самовнушение, путать черное с белым, зеленое с бирюзовым, а глаза у нее меняют цвет: зеленые — среди деревьев, в путанице ветвей и листьев; когда она глядит в небо — голубые, а в то серое утро плеснули серым… Значит, серое утро — не сон, явь? Правда. А за нее надо платить, расплачиваться, цена настоящая, не выдуманная, реальность и цена реальная, не берется с потолка, в зависимости от ситуации в ЦК или ЧК, конвертируемая валюта, и, как настоящие деньги, она или есть, или ее нет — по карману мне такая правда? Правда есть всегда, думаю, не мне она принадлежит и не тебе, не я и не ты ее открываем, мы можем ее принять или от нее отказаться, в том и наша свобода, она присуща нам с рождения, подарена Богом, ею не могут благодетельствовать в зависимости от соображений высоких ли, низких, экономических или политических; на что жаловаться, если сам отдал, кто мог отнять у меня, у тебя, у нас свободу, правду, отнять, извратить, использовать, сами согласились, сами отдали, разменяли, извратили — пеняй на себя. Как и ложь, думаю, только в нас самих: страшно, еще не пора, преждевременно, а потому промолчать, затаиться, затухнуть, сохранить в себе, зарыть в землю, а придет срок — вот она, сберег, возьмите, чуть припахла землей… Правда? Нет ее, улетела, погляди при свете дня; перепачкал, заляпал землей… Своей собственнойтложью заляпал — страхом, корыстью, расчетом. Разве это правда? Погибель. Он верно сказал — шесть ходок, большой университет, такой пройти, все будешь знать о себе и о мире, первый раз не постичь, о себе чуть-чуть, справился со страхом, немало, конечно, но… только начало премудрости. Верно сказал — здесь свобода: за решкой, за железной дверью с мерзкой геометрией, разве я был свободным под открытым небом, в путанице переулков, на заросших травой дорожках, на скрипучей лестнице, глядя в залитые слезами глаза, что меня тащило — первая электричка, платформа, рельсы, поворот, еще поворот, еще, дорожка, лестница, дверь — вспухшие от сна губы, руки, пальцы… Свобода или рабство? Не мог отказаться, а знал — нельзя. Решка, железная дверь — разве они мешают остаться собой, не принять, не впустить в себя… Текучие, переменчивые глаза, вбирают и небо, и зелень, и серое утро… Утро? Значит, было утро?.. Вот и правда, думаю я, вот и…свобода. Вот и моя ложь — вот оно… возмездие. Она глядит на меня — не я на нее, она , к а м е р а —черными стенами, решкой, вбитыми, вмятыми в корявое железо двери болтами: шесть рядов по шесть болтов в каждом — тридцать шесть глаз. И два волчка. Глядят из коридора. И здесь глядят, вприщур. Не спрячешься, не скрыться… Что мне скрывать — себя? Себя ладно, себя не жалко, себя я и должен дотянуть, дожать, выскрести, чтоб ничего не осталось. Со мной все понятно, но есть… и м е н а , они всплывают в памяти, в сознании — затереть навсегда, выжечь — с первого дня знал, и думать запрещал! Ничего у меня нет, не было, никого не знаю, только я, я один со своим дерьмом, больше ничего, никого! Для них каждое и м я — дело. Книги, рукописи — сколько ушло дымом? Пахом сказал, семьдесят лет заливали землю кровью, унаваживали ложью, но ведь и… пеплом — про то он не думал, не знает, не надо ему! Никогда не вернуть книги, рукописи, стихи, мысли — ушли в землю. Может, ими и… прорастет — болью, отчаянием, страданием, мужеством, чистотой, высотой горения духа, правдой, Истиной… Что я вчера пришел сюда? Шесть месяцев катают, знаю!.. Р а с к р у т к а ! Борины рассказы, в первые недели, на этой вот шконке и рассказывалось: укол в вену, вливание — и тебя понесет, потом сам не вспомнишь, а не удержать, все выложишь… Пугал? Его дело, его проблемы, а я итогда не был один, помнил, з н а л : когда же поведут вас, не заботьтесь, как и что отвечать, как и что говорить, не оставлю тебя и не покину тебя — что сделает тебе человек?.. Но если так — только т а к ! — то и это мое и с к у ш е н и е — для меня благо? Не зря попущено кружиться в собственной мерзости: чтоб не вспоминать, не думать, забить в себе, выжечь… Так лучше, так для меня важнее, спасительней, я такой же, как и они, мы вместе, вот моя судьба: и к злодеям причтен.
