Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Утром следующего дня они прощались: Вера Игнатьевна улетала на материк к заболевшей матери.
Полковник проводил супругу к трапу самолёта, склонив голову, поцеловал её холодную руку.
Прошло две недели с момента отлёта Веры Игнатьевны, и якут Иннокентий Чирков привёз начальнику отдела по борьбе с бандитизмом Морабели кисть Вахтанга Берадзе. Непривычно трезвый, сосредоточенный охотник ответил на все вопросы дотошного Важи Спиридоновича, поставил свою подпись под протоколом, получил вознаграждение и, загрузив спиртом лёгкие нарты, умчался обратно в стойбище. Чья-то верная пуля нашла Иннокентия на спуске с перевала Шуктуй, но в Магадане об этом узнали только через полгода, когда труп охотника вытаял из-под снега, обглоданный голодными лисами.
Смерть Иннокентия успокоила Морабели: теперь он знал точно — кисть принадлежала Берадзе. Можно было со спокойной совестью сдать дело в архив.
Тем временем Вахтанг с Верой Игнатьевной соединили свои судьбы. Их обвенчал сельский священник, после чего молодые поселились высоко в горах, куда никогда, не ступала нога Закона. Вечером они трогали руками небо, утром опускали, руки в студёный ручей, и он уносил с охотой их небесное рукопожатие земным людям. Слов было по-прежнему мало, да и нужны ли слова в раю…
Пройдёт тридцать лет, прежде чем она закроет глаза удивительному художнику и будет жить одна среди его картин, зажигая перед ними, как перед иконами, свечи. На стол Вера Игнатьевна ставит две чашки и две кружки. Она знает: он не мог её покинуть, просто переменил состояние, разве в этом дело? Главное, что рядом…
Рулетка, запущенная недобрым гением Аркадия Ануфриевича Львова, продолжала крутиться, ещё два участника игры, поставившие на один номер, разделили выигрыш пополам. Майор Лисин застрелился у себя дома в канун Великого Октября. Праздничная суета затёрла кончину «человека без нервов» между торжественными собраниями и распределением премий за бдительную службу. В тот же день Тофика Енгибаряна выловили в глубокой яме общественного туалета.
Причину смерти установить не удалось: от него плохо пахло, да и кому охота возиться — праздник на носу!
Только любопытный Дьяк, прослышав про их трагическую кончину, умилялся, потчуя себя после баньки чаем:
— В аккурат, Ромео с Джульеттою, как по сказке, убрались. Во до чего людей любовь доводит…
И вдруг все ощутили беспокойство, словно каждому втихаря была обещана свобода. Хотя в натуральной жизни ничего подобного даже в намёках не значилось.
Вот, разве что Голос, возвратись однажды вечером из штаба, сказал: опыт бригады затребовали в Москву и не куда-нибудь, а в ЦК партии!
Вот и все. Делов куча — опыт затребовали. Шуму — не приведи Господи! Даже Дьяк, от которого никто никаких перемен не ожидал, и тот поменялся: хулиганить начал на старости лет, а по-лагерному — шутить.
В день какого-то святого, Никанор Евстафьевич никак его имя не мог вспомнить, подозвал Гарика Кламбоцкого, пошептал на ухо артисту со смешком. Гак обычно в деревне о девках гадости говорят. Артист было заартачился, но, натолкнувшись на то, что глядело из глубины крепкого черепа вора, неохотно дал согласие. Топор, просвистев в нескольких сантиметрах от крупного носа начальника участка, на половину лезвия ушёл в сосновый столб подъёмника. При этом все зэки сделали вид, что ничего не произошло…
Семён Кириллович стоял бледный, потерянный, с трясущимися руками, разглядывал кованое лезвие.
Вечером, перед концом работы, Зяма тронул начальника участка за рукав синей куртки, деликатно вроде бы тронул, а глядит со всей возможной наглостью на его упущенное будущее и то, чему положено было оскорбиться: самолюбие, сила, достоинство свободного человека промолчало, иначе говоря — изменило гражданину начальнику в такой безобидной ситуации.
— Что вам угодно, заключённый Калаянов?
— Принесёшь десять пачек чаю и бутылку спирта. Держи деньги!
Сунул, будто нищему на рынке, сальные, игранные бумажки без настоящего шелеста настоящих денег. Они жгут громадные ладони Семена Кирилловича, но, вспомнив о топоре, он безропотно опускает бумажки в карман.
Вскорости зэки почувствовали: гражданин начальник менжанулся, его можно подоить, пока не прогнали.
Спас Кузнеца Фунт. Случайно, а может быть, и нет, Евлампий обнаружил за стеллажом очередную посылку. Он сказал бригадиру, протянув ему свёрток:
— По-моему, Дьяк решил кончить Мамонта (к тому времени начальник участка обзавёлся кличкой). Ты не возражаешь?
Упоров воздержался от разговора, разглядывая затушёванные загаром шрамы на поставленном чуть внаклон лице бывшего вора. Однако это не могло долго продолжаться, и он ответил вопросом на вопрос:
— А ты?!
— Я против!
Бригадир думал — настоящий Фунт всё-таки умер, там, на Лебяжьем озере. Какой-то небесный шулер второпях затолкал в его изуродованную оболочку неуёмного правдолюбца, с которым им там было трудно и здесь нелегко. Жизнь подарит ему одни неприятности.
Единственное спасение — вернуться на Лебяжье, где все может повториться в обратном порядке, если, конечно, в таких делах порядок есть…
— Что ты предлагаешь, Евлампий?
— С Дьяком надо кончать. Беру на себя, чтоб никого не втягивать в хлопоты по его похоронам.
Бригадир поверил, даже знал — он скажет именно так, ещё до того, как фунт все произнёс.
— За его жизнь придётся заплатить другим. Среди них окажутся наши…
— Пусть! Мокрому вода не страшна! Зато совесть не будет меня будить ночами.
Шрамы на лице прорезали покрывало загара. Опалённое ненавистью, оно стало единой, слепой маской белого колдуна.
— Твои мозги плавит месть. Тогда зачем бригада, работа до семи потов, поганая дипломатия с чекистами?! Зачем? И потом, все может оказаться сложнее. Сегодня соберём мужиков, скажем им ту часть правды, которую мы знаем доподлинно.
Он так и сделал. Без крика и лишнего напряжения.
Бригадир с ними советовался:
— Ребята, чем плох начальник участка?
В ответ бригадир получил удивлённые взгляды, только удивления Никанора Евстафьевича не было в их общем настроении. Дьяк примостился широкой спиной к нагретой солнцем стене и остался один на один со своими мыслями.
— Чо в своей хате темнить, Вадим? — первым спросил Ключик. — Давай — всветлую!
— Евлампий, где та торба?
Упоров бросил перед собой свёрток и спросил:
— Это чьё? Молчите? Кто-то изловил Мамонта на крюк, тащит его под нож. Мамонт делает нам объёмы… Значит, ничьё? Ну, и ладно. Иосиф, у тебя послезавтра — день рождения. Держи! Бутылка твоя. Ираклий, раздашь чай. Слыхали, за начальника шестого участка?
— Егорова? Злыдень поганый!
— Его скоро зарежут.
— Пустой базар. Третий год обещают. Поди достань такого кручёного!
— Не хотите иметь Егорова, берегите Мамонта.
— Зяма, — благодушный голос Дьяка выпал из общего напряжения. Однако он заставил всех умолкнуть. -… Ты тоже хочешь сохранить Мамонта?
— Да, а что? — смешался Калаянов. — Я, как все, с коллективом имею привычку быть.
— Больно вольным стал. Остепенился…
И всю дорогу до жилой зоны Упоров думал о выходке вора. Не мог ведь он за здорово живёшь спалить Калаянова. Что-то за этим кроется серьёзное.
Утром Семён Кириллович Кузнецов попросил дать ему на подсобные работы за зоной Барончика. Что тоже было, по крайней мере, неожиданно. Он подумал и не отказал начальнику участка, тем более что все свои задания по заказам для начальника Барончик выполнял старательно, восхитив их жён прекрасными ювелирными поделками. Только Дьяк остался недоволен написанными Барончиком на красном полотнище ленинскими словами: «Мы придём к победе коммунистического труда!»
— Как так — «придём»?! — ворчал вор, пряча в глазах ухмылку. — Приведут, никуда не денешься.
Низко летящие гуси уносили на крыльях короткое колымское лето. Их провожал чахоточный лай людей, с привычным страхом ожидающих наступления холодов.
