Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (книга регистрации txt, fb2) 📗
Дима подошел к Петру, опираясь на свою шикарную трость. Подцепил ею солдатовскую обливную ушанку, валявшуюся в снегу, поднял — на, держи.
Петр ударил по Диминой палке ребром ладони, и шапка снова упала на снег, покрытый свежими пятнами крови.
— Хорош! — Он посмотрел Диме в глаза. — Двое на одного, а ты любуешься. Молодец. Исподтишка, в спину. Грамотные ребятки у тебя.
Дима молчал, опираясь обеими руками на трость, воткнув ее в ушанку Петра.
— Я тебя убью, — произнес он наконец очень спокойно, просто констатируя факт, объявляя вариант возможной развязки. — Ты лучше уезжай куда-нибудь. Понял?
Петр не ответил. Разбитая губа продолжала кровоточить. Петр опять наклонился, зачерпнул снег в горсть.
— Оставь ее в покое. — Дима оглянулся на своих спутников, стоявших чуть поодаль, затем вновь посмотрел на Петра и глухо повторил: — Оставь ее.
— Нет. — Петр приложил снег к разбитой губе.
— Я тебя убью, — пообещал Дима. — Этим кончится, запомни.
Старик Солдатов смотрел на Нину в щель приоткрытой двери, не спеша снимать цепочку.
— Я за Вовкой, — сказала Нина. — Я совсем его забираю.
— Очень хорошо. — Старик открыл дверь, впустил Нину в прихожую. — Замечательно. Забирайте и уходите. Петя вернулся час назад. Я не знаю откуда. Я только видел, что он кровь на рубашке застирывал. У него разбита губа.
Нина вскрикнула, зажав рот ладонью.
— Уходите! — настойчиво повторил старик. — Оставьте нашу семью в покое! Решайте свои проблемы сами. Мой сын и мои внуки… Одну катастрофу они уже пережили, хватит с них. Хватит!
— Хорошо, мы сейчас уйдем.
Нина прошла по коридору и распахнула дверь в гостиную. Ее встретили полумрак, детский смех и гомон, темный силуэт елки, резкие, ослепительные росчерки бенгальских огней.
— Мама! — крикнул Вовка. — Мы бенгальских купили! Целую кучищу!
Нина щелкнула выключателем.
— Погасите, погасите! — вразнобой завопили мальчишки, носясь по комнате с зажженными свечами в руках.
Петр лежал на диване, губа залеплена полоской пластыря. Нина выключила свет, подошла, села рядом, сжала его руку.
Свечи весело потрескивали, фонтаны искр вспыхивали и таяли. Мальчишки, наталкиваясь друг на друга в темноте, рисовали в воздухе огненные вензеля и овалы.
— Тебя били? — Нина нагнулась, обняла Петра, не удержавшись. И он не удержался от сдавленного стона. — Нина невольно причинила ему боль.
— Петя, больно? — прошептала Нина, слабея от страха за него, от безысходного, тоскливого страха. — Кто?! Дима? Скажи!
Она совсем потеряла голову — рядом были мальчишки, и старик мог войти в любую минуту. Ничего не соображая, движимая только страхом, острой жалостью, желанием помочь, приласкать, снять, утолить его боль, повинуясь только этому безотчетному и сильному порыву, Нина склонилась к нему, обняла.
— Ну что ты делаешь? Успокойся. — И Петр крикнул бодро: — Так! Оловянные, в детскую! Строем!
— Вовка, собирай вещи, — опомнилась Нина, отодвинувшись от Петра. — И прощайся с мальчиками. Мы уходим, совсем уходим.
— То есть как? — глухо спросил Петр.
— Я не хочу, — заявил Вовка.
Свечи догорели, шипя. Младшие Солдатовы включили свет и растерянно уставились на Нину, потом — вопросительно — на отца.
— Я не хочу! — повторил Вовка. — Не хочу! Не хочу!
— Вова… — начала Нина.
— Я не пойду никуда! Я здесь останусь! — твердил сын упрямо, глядя на Петра, ища у него защиты.
— Останешься, — кивнул Петр. — Я тебе обещаю. Всё, в детскую, живо!
Мальчишки вышли из комнаты.
— Что ты можешь ему обещать? Как ты можешь ему обещать, Петя? — Нина снова обняла его, говоря с укоризной и мольбой, с отчаянием и нежностью. Погладила его плечи, дотронулась до полоски пластыря, перечеркнувшего распухшую верхнюю губу. — Это Дима? Это он?
— Я упал, — буркнул Петр. — Поскользнулся.
— Не ври! Господи, что же делать-то?
— Знаешь, о чем я сегодня подумал? — сказал Петр, поглаживая ее волосы, пытаясь хоть как-то ее успокоить, разрядить этот сгущающийся мрак, гнет безысходности. — Ведь это я должен быть хромым, а не он.
Нина посмотрела на него непонимающе.
— Ну, он же был на одной ноге. — Петр улыбнулся и тут же скривился от боли — улыбаться ему теперь тоже было непросто. — Оловянный солдатик — он был хромой, одноногий. На него не хватило олова, его отлили одноногим.
— Мне не нравится эта сказка, — произнесла Нина с ожесточенной запальчивостью. — Она мне не нравится, слышишь? Ты в нее заигрался, Петя! Хватит в сказки играть, мы не дети.
— Пожалуй, — согласился он. — Ты права, наверное.
— Хватит. Не то мы с тобой доиграем ее до конца. А я не хочу, чтобы нас с тобой из золы выгребли.
Дима только дверь успел открыть, а она набросилась на него, как овчарка, сорвавшаяся с цепи. Дима так и сказал, уворачиваясь от ее рук:
— Овчарка!
— Это ты его? — Нина трясла мужа за плечи. — Да?! Владик твой?! Это вы его избили? Сволочи!
— Значит, уже навестила, — прошипел Дима, обдавая ее перегаром. — Успела.
— Сволочи! — ненавидяще выкрикнула Нина. — Только тронь его еще! Я к сыну зашла! Только пальцем до Петра дотронься! Только посмей, я тебя… — Нина осеклась.
Костя. Что за бред? Как в дурном сне. Костя здесь, в доме ее мужа?
Он стоял на пороге комнаты и с усмешкой смотрел на Нину. Дурной сон. Теперь все — дурной сон. Нина зажмурилась, открыла глаза.
— Это я, — подтвердил Костя. — Я тебе не приснился. Можешь меня потрогать.
— Я те потрогаю, — угрюмо бросил Дима.
Бред. Нина подошла к бывшему мужу, потом осторожно, с опаской заглянула в комнату.
За столом сидели мать и Ирка.
— Мамулечка! — завопила Ирка, вскочив. Кинулась к Нине, обняла ее. — Ма-амочка!
Что это с дочерью? Интонации плакальщиц на деревенских похоронах. Как будто здесь кто-то умер. И мать сидит, как на поминках: спина прямая, губы скорбно поджаты, в глазах — вселенская тоска.
— Что случилось? Ира, ты когда приехала? Здравствуй. — Нина поцеловала дочь в щеку. — Загорела… Где ж ты там загорела-то в декабре?
— Это искусственный загар, мамочка. — Дочь еще висела на Нининой шее, смотрела на мать с состраданием, почти соболезнующе. — Мама, — Ирка понизила голос, — остановись. Опомнись, мама. — Шелестящим шепотом: — Пожалей Диму, он страдает…
Нина сняла со своей шеи цепкие Иркины руки и повернулась к мужу. Она ни о чем его не спросила, просто взглянула на него молча. Перевела взгляд на Костю, который по-прежнему стоял в дверях. Ей действительно хотелось сейчас дотронуться до бывшего мужа. И до бывшего, и до теперешнего. До обоих. Проверить, не снятся ли они ей? Не сон ли это? И если это явь — то кто здесь спятил? Она? Они? Все вместе?
— А что мне еще оставалось? — Дима смотрел на нее с пьяным вызовом. — Вот, позвал твоих родственников…
— Так это семейный совет? — уточнила Нина, не зная, смеяться ей или плакать. Или вытолкать их всех взашей. — Ясно… Ты-то зачем пришел? — спросила она у Кости.
— Я? — удивился Костя. — А что, непонятно?
И он не спеша, вразвалочку двинулся к столу, уселся поудобнее, закинув ногу на ногу Налил себе коньяку. Бред! Костя пьет Димин коньяк, болтает ногой, носки прохудились, надо купить ему несколько пар, бедняге.
— Разве непонятно? — повторил Костя, бросая в рот ломтик лимона. — Я ликую. Я отомщен.
— Ты помолчи, тебя сюда как раз не звали, — процедил Дима, доковылял до стола и отобрал у Кости рюмку. — Приперся — сиди молчи… Поговорите с ней! — Дима взглянул на Нинину мать. — Скажите ей все. Вы же хотели.
Нина стояла посреди комнаты и смотрела на Диму. Он был пьян, он был жалок, он просил защиты у ее матери, которую боялся и не любил, и знал, что она отвечает ему тем же. И все же он просил ее о помощи, желая, чтобы она образумила заблудшую дочь… Бред! Смеяться или плакать?!
— Как ты изменилась, — медленно произнесла мать, разглядывая Нину. — Ты именно теперь изменилась. Я боялась: выйдешь замуж за нового русского — сама такая же станешь. Нет, обошлось. А теперь — другая.
