Ненастье - Иванов Алексей Викторович (читать хорошую книгу .txt) 📗
— Скоро мэр подпишет ордера в «афганские» дома, — сказала Марина. — Предлагаю сразу махнуться хатами. Давай ты отдашь мне свою квартиру «на Сцепе», а я отдам тебе эту комнату. Будет справедливый обмен.
— Как?то тебя сильно занесло, Марина, — оторопел Герман.
— Чего занесло?то? Ты ведь не просто так с бабёшкой морковку потёр, ты на мне женился. У тебя, считай, ребёнок. Ты должен ему помочь.
Герман смотрел на Марину. Она улыбалась и с озорством, и с наглецой.
Елька, Елизар, не был Герману сыном: Герман его не усыновлял, и даже не выяснил у Марины, кто его отец. Зачем ему? Тот алкаш в судьбу Марины больше никогда не вернётся. А Елька Герману нравился. Хороший мальчик. Наверное, сейчас пошёл в первый класс. Интересно, какие оценки получает?..
— Марина, ты сама знаешь, на что у тебя есть право, а на что — нету. И Елька тут ни при чём. Живи в моей квартире, пока нас с Таней устраивает твоя общага, но квартира — моя собственность. Лихолетов выписал её мне как ветерану Афгана. Почему я должен уступить её тебе?
Снег на шубе у Марины растаял, и теперь в боковом свете торшера и настольной лампы мех сверкал искорками водяных капель.
— Я мать?одиночка. Алиментов мне не платят.
— Мы разводимся, Марина. Твои проблемы — уже не мои.
Это прозвучало нехорошо, недобро, и Герман начал заводиться. Разве он в чём?то виноват перед Мариной? Почему же он чувствует себя подлецом?
— Объясняю для тупых, Неволин, — развязно заговорила Марина. — Если у меня есть проблемы и муж, то мои проблемы станут его проблемами. Даже если он бывший муж. Я ведь подам в суд на раздел имущества. Ордер на квартиру мы получим ещё в браке. Значит, квартира — совместно нажитое имущество. Суд присудит мне половину. А эту комнату я тебе уже не отдам.
Танюша в изумлении по?детски приоткрыла рот.
— Это я к тебе пока что ещё по?хорошему пришла, Немец, — добавила, усмехаясь, Марина и подмигнула Тане: — Верно говорю, Танюха?
— Подлая разводка, Марина, — сдержанно ответил Герман, не давая волю чувствам. — Но пусть лучше будет суд. У тебя — твоя семья, а у меня — моя: я распишусь с Таней. Посмотрим, как суд про нас решит.
— Ну, посмотрим. А знаешь, что на суде я буду говорить? А я про тебя с Танюськой расскажу, — Марина расчётливо рубила сплеча. — Скажу, что нет у неё ни сестры, ни матери — только папанька ёбнутый. И детей у вас после её аборта никогда уже не будет, ниоткуда не наскребёте. И вам, значит, уродам, две квартиры подавай, а законная жена с ребёнком шуруй в общагу, да?
Таня зажмурилась, словно её повернули лицом к адскому пламени.
— Только не надо на меня обижаться, Татьяна, — куражилась Марина. — Были бы свои дети, так понимала бы, что за них чего угодно сделаешь.
Танюша беззвучно зарыдала под настольной лампой, будто обожжённая. Душу Германа изнутри потянуло наружу, словно огромная клешня схватила его за сердце и выворачивала наизнанку, ломая рёбра. Как эта сытая сучка Марина посмела так безжалостно обойтись с его Танюшей, с его Пуговкой?
— Убирайся! — вполголоса бешено сказал Герман Марине, медленно, по частям поднимаясь с кровати, на которой сидел.
— Но?но?но, Неволин, без рук! — Марина, яростно улыбаясь, вскочила и запахнула шубку. В меху сверкнули её кровавые лакированные ногти.
Она отступила к двери и напоследок сказала:
— Всё?таки вы подумайте, буратинки, а то я заклюю.
Таня плакала весь вечер — тихо и безостановочно, словно в ней открылся источник бесконечного горя. Герман понимал, что у людей случаются беды и пострашнее, чем у Танюши, но отчаянье его Пуговки было ему нестерпимо. Что ему сделать? В церковь пойти или убить кого?нибудь? Как ему помочь этой маленькой сломленной женщине, дорого?й ему до помешательства? Откуда вообще берутся эти невесомые русские девочки?ландыши, как им здесь жить среди бульдозеров и экскаваторов?
А Танюше хотелось вырвать себя из себя, словно сорную траву. Вырвать свои воспоминания и надежды, свою судьбу, свою способность чувствовать боль, хотелось отупеть, одеревенеть в наркозе, ничего не понимать, спятить. Она бы наглоталась каких?нибудь таблеток и уснула без пробуждения, но её удерживал Герман. Для этого нескладного мужчины она стала тем, чем для неё самой была мечта о своём ребёнке. Если она лишит Геру себя, то сделает с Герой то же самое, что сделали с ней. А за такую муку — дорога в ад.
Ночью они лежали рядом на узкой общажной кровати и оба не спали.
— Гера, а ты хочешь быть со мной до самого конца? — спросила Таня.
— Да, Пуговка моя.
Танюша обнимала Германа и думала о том, что её когда?то родили ради квартиры, а теперь вот за квартиру убивают… Сама?то она ничего не стоит. Мать же говорила тогда, давно, когда била её за побег в Ненастье: дрянь! И сейчас она должна заплатить за то, чтобы её пощадили: не называли дрянью, не тыкали в глаза её уродством… А заплатить за неё может только Герман.
Он в это время тоже думал про «блиндаж». Для него как для друга эту квартиру организовал Серёга Лихолетов… Из?за Серёги Таня стала Вечной Невестой… И этой квартирой Герман может выкупить покой для Танюши, избавить от страданий, которыми грозит Танюше его бывшая жена.
— Сделай, как она хочет, — попросила Танюша. — У неё же ребёнок…
Так Герман потерял «блиндаж» — свою «однушку» в домах «на Сцепе». Ну и бог с ней. Миновало уже столько лет, а он не пожалел ни разу.
Сдав «блиндаж», он словно отсёк связи между собой и тем, что у него было. Конечно, он ничего не забыл, но отстранился, чтобы выйти из зоны притяжения своего прошлого. Марина и Серёга Лихолетов, парни из Штаба и парни с «афганского» мемориала на кладбище, — все они, эти люди, живые и мёртвые, уже не решали за Немца, что ему делать. Захват домов «на Сцепе», расклады по бизнесу, войны «Коминтерна» с бандюками, «динамовцами» и хачами — все эти события перестали определять, как Немцу надо поступать.
Марина, кстати, вскоре опять выскочила замуж, сразу родила двойню и в декрете разжирела. Она продала свои торговые места на Шпальном рынке, отжатые у Танцорки, и квартиру, отжатую у Германа, и в середине нулевых стала работать диспетчером в транспортной фирме своего мужа. Повзрослевшего Елизара, Ельку, Марина, наверное, уже сплавила куда?нибудь жить самостоятельно, чтобы не мешал маме строить новую семью.
А Танюша оставалась всё такой же, как в юности, — тихой, светлой и девически?тоненькой. Вечная Невеста. Она словно бы всегда пребывала в зачарованной полночи перед свадьбой, словно бы всегда — в ожидании жениха, и не простака вроде Германа, а настоящего волшебного королевича, который поцелуем расколдует её и пробудит к счастью. Но жених не приезжал. И не приедет никогда. И никто не ведает, почему так.
Герман и вправду оказался простаком. Раньше этой его простоты было вполне достаточно, чтобы существовать нормально, «не хуже всех других»; однако простоты не хватало на то, чтобы растормошить Танюшу и заставить её снова начать жить. Герман не знал, что ему надо сделать для этого. Кто он был? Не доктор и не священник, а обычный шоферюга, — не более.
Тогда, в конце девяностых, расследование по делу Лихолетова ничего не дало (а кто бы сомневался?). Парни из Штаба так и не осмелились объявить на весь «Коминтерн», что они думали или поняли про заказ на Серёгу. Исполнителя не нашли. Но если уж должность командира оказалась похожей на приговор, то Штаб постановил поменять структуру организации. Тем более многие бизнесы подкосил дефолт 1998 года.
После дефолта и реформ перевёрстанный «Коминтерн» превратился в «экономический союз»: более?менее прочную ассоциацию из нескольких самых разных бизнесов, каждый из которых принадлежал члену Штаба или заметному деятелю «Коминтерна». Со своих бизнесов владельцы отчисляли процент в Фонд ветеранов Афганистана — это и была социалка по новым правилам. Головным учреждением назначили, ясное дело, Шпальный рынок.
Командуя сразу и «Коминтерном», и Фондом (они теперь занимали всего несколько офисов в управлении рыночного комплекса), Щебетовский акционировал рынок и тотчас скупил его акции. Герман уже не мог уместить в сознании все те простые и одновременно немыслимые бюрократические превращения и комбинации, которые осуществил майор, чтобы огромный торговый комплекс, который «афганцы» создавали почти с нуля все вместе и по идее Лихолетова, вдруг оказался частной собственностью Щебетовского.
