Книга духов - Риз Джеймс (читать полную версию книги .txt) 📗

У меня не было сил сердиться, однако я не на шутку расплакалась, присев на подоконник, и даже не услышала шагов Герцогини.

Она стояла рядом. В сгустившемся сумраке чердака. Разделявшая нас завеса приобрела, потемнев, кровавый оттенок. Тени за спиной Герцогини, казалось, ожили, и скоро я убедилась в том, что они в самом деле живые. Это были выстроившиеся треугольником женщины Киприан-хауса. Я насчитала их семь. Те две, что находились ближе к Герцогине, тянули пальцы к ее грудям, к живому их средоточию. Остальные откинули прозрачную драпировку. Плохое освещение не помешало мне заметить, что глаза Герцогини снова сделались crapaud. Ее штат преобразился точно так же.

– …Отужинать? – спросила Герцогиня.

Я кивнула. Что послужило толчком – моя улыбка или пропущенные мною слова? Так или иначе, сестры кинулись ко мне. Словно бы прорвало ведовскую плотину. Они осыпали меня поцелуями и ласками, каким я затрудняюсь подыскать название. Пока сестры суетились, дергая меня за заношенное в путешествии платье, предлагая взамен самую красивую одежду, поминая ванну, бальзамы, свежие мягчительные отвары, – пока они наперебой меня привечали, Герцогиня, как я заметила, зажигала свечи, чтобы разогнать в своем ателье темноту. На мой взгляд она ответила широкой, красивой улыбкой, потом махнула рукой и стала спускаться по лестнице. Я осталась на попечении ее подчиненных, женщин – нет, ведьм – Киприан-хауса.

Я обрадовалась. Женская одежда, наконец-то! Давно я не нашивала приличной одежды, но в тисках корсета и всего прочего тут же ощутила сладостный комфорт.

Проявив изобретательность, две девушки соорудили мне прическу. Для этого им (сестричкам Фанни и Джен) пришлось позаимствовать у жившей в доме блондинки пучок накладных волос. Локоны показались мне смешными, и я запротестовала, но сестры не прислушались, и вскоре зеркало в деревянной раме засвидетельствовало мне их правоту. Прическа выглядела и впрямь «завлекательно».

Прочие обитательницы одна за другой спустились вниз, чтобы вернуться с различными принадлежностями. В краткий срок моя petite chambre [88] заблистала серебром, золотом и драгоценными камнями, оделась драпировкой из шарфов и шалей. Можно было подумать, меня готовят к какому-то большому выходу; и в самом деле, обычная ночь в Киприан-хаусе требовала подобной подготовки.

К счастью, еще одна насельница, Эжени, светлокожая креолка из Нового Орлеана, не уступала мне ростом, от нее я получила лимонно-зеленое платье из швейцарского муслина с белой атласной отделкой и подходящие по цвету туфли. Туфли слегка жали, но эта боль отвлекала от другой, более сильной. Поскольку Эжени была местами полнее меня, компания воткнула в мое платье не одну дюжину булавок, так что я напомнила себе ощетинившуюся иглами куколку вуду.

Ранее с меня совлекли заношенную дорожную одежду и выдали взамен банную рубашку из чистого батиста, которая, намокнув, липла к телу, как вторая кожа. Одна из сестер отвела меня в дальний темный угол чердака, и я умылась в спешке, хотя теплая вода, морские губки и фиалковое мыло располагали к тому, чтобы понежиться. Мне не хотелось быть разоблаченной или, как выразилась Себастьяна, выдать присутствующим мои «особенности». Что я ведьма, не было секретом, однако им ни к чему было знать о моих…

Но, вернувшись к группе костюмеров, я услышала от одной маленькой ведьмы (судя по произношению, родилась она не здесь) вопрос:

– И что ты любишь больше? Мохнатку или Длинного Тома?

Другие сестры зашикали на Осу (так ее прозвали из-за осиной талии), но все же насторожились в ожидании ответа.

– Наверное, это как две стороны одной монеты, – не найдя ничего лучшего, отозвалась я.

– Ага, – по-ирландски бойко подхватила Лил Оса, – что до монет, то ты попала куда надо: Герцогиня живо тебя научит, как из одной монеты сделать две. У нее мозги что надо.

Все с дружным смехом согласились, и, таким образом, разговор перешел с моей анатомии на деловую смекалку Герцогини. С меня спали оба моих секрета – тяжкий балласт, под бременем которого изнывала моя душа, как некогда обитательницы Салема страдали от гнета пуритан. Спали оба секрета, и я… да, у меня снова потекли слезы. Сцена получилась душераздирающая; встретив со стороны сестер полное сочувствие, я могла бы ее продлить, но помешал корсет – рыдания, судорожные вздохи причиняли боль.

Вскоре на чердаке не осталось ни одной сухой пары глаз. Сестры вынимали и протягивали друг другу кружевные платки; когда же, дабы вернуть их по принадлежности, пришлось изучить монограммы, последовал взрыв веселья. И у некоторых – ведьмин взгляд. Среди последних были сестры Фанни и Джен, а также рыжеволосая красотка, черные зрачки которой почти ничего не оставили от яблочно-зеленой радужной оболочки. Я говорю о Лидии Смэш, или Лидии Ларусс, имевшей нрав под стать талантам. Я узнала, что она в долгу перед Герцогиней за фарфоровый чайный сервиз, который у нее полетел (не на пол, а буквально полетел), когда «любовные ухаживания» некоего расфуфыренного болвана показались ей обидными.

Остальных двух девушек (помимо Фанни и Джен, Эжени, Лил Осы и Лидии) звали Синдерелла (это была блондинка, откликавшаяся на имя Синди) и Адалин. Последняя, совсем молоденькая, приехала за месяц с небольшим до меня из Огасты, штат Мэн. Адалин напоминала едва оперившегося птенца, однако красоты ей было не занимать – пикантная брюнетка с лилейно-белой кожей. Первая, Синди, отчаянно кокетливая, обладала острым язычком, но я все равно к ней привязалась, даром что она, делая вид, будто поправляет мои юбки, так и норовила коснуться «Длинного Тома».

Чувствительная сцена затянулась, но наконец нас отвлек поднявшийся на чердак Элифалет – Герцогинин Эли. Он возвестил, что пора ужинать. И девушки потянулись от меня (с поцелуями) и мимо Эли (с поцелуями) вниз, в столовую.

На чердаке не осталось никого, кроме нас с Эли. Он стоял перед раздвинутой завесой. На нем была белая батистовая блуза с оборками, в чисто пиратском вкусе – рукава с буфами, шнуровка на груди. Если прежде он держался настороженно (грубо, сказала бы я, если б не проявленная им позднее любезность), то сейчас был внимателен и только что не кланялся.