Норвежский лес - Мураками Харуки (хороший книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Она сыграла несколько мелодий Бакарака. Это были «Close To You», «Walk On By», «Raindrops Keep Falling On My Head», «Weddingbell Blues».
— Двадцать! — сказал я.
— Я прямо как ходячий музыкальный автомат теперь, — радостно сказала Рэйко. — Видели бы это мои преподаватели из консерватории, попадали бы.
Она пила вино, курила и играла известные ей мелодии одну за другой.
Она сыграла около десяти тем босановы, исполнила мелодии Rodgers & Hart (Richard Rodgers, Lorenz Hart) и Гершвина, Боба дилана и Рэя Чарльза, Кэрола Кинга и «Beach Boys», Стиви Уандера, а также «Ue-wo muite arukou» (песня Кадзуми Ватанабэ; в 1963 г. В течение трех недель занимала первые места в хит-параде «Billboard» под названием «Sukiyaki») и «Blue Velvet», «Green Fields», в общем, играла все подряд. Порой она закрывала глаза, покачивала головой, подпевала себе под нос.
Когда вино кончилось, мы стали пить виски. Мы вылили вино из стакана в саду на каменный фонарь и опять наполнили его виски.
— Сколько там уже?
— Сорок восемь, — сказал я.
Сорок девятой Рэйко сыграла «Eleanor Rigby», а пятидесятой — снова «Norwegian Wood».
— Хватит или как?
— Хватит, — сказал я. — Ну вы даете!
— Ладно, Ватанабэ. Забудь теперь все эти мерзкие похороны, — сказала она, глядя мне в глаза. — Помни только эти. Здорово ведь было?
Я кивнул.
— А это в нагрузку, — сказала она и сыграла пятьдесят первой ту самую фугу Баха.
— Ватанабэ, позанимайся этим со мной, — сказала она тихим голосом, закончив играть.
— Так странно, — сказал я. — Я тоже о том же самом думал.
В темной комнате с задернутыми шторами Рэйко и я, точно делая что-то само собой разумеющееся, обнимались и жаждали плоти друг друга. Я снял с нее блузку, брюки и нижнее белье.
— Я, конечно, жизнь прожила странную, но что с меня мальчик моложе меня на девятнадцать лет трусики будет снимать, даже подумать не могла, — сказала она.
— Может, сами тогда снимите? — сказал я.
— Нет, сними ты, пожалуйста, — сказала она. — Только не расстраивайся, что я вся в морщинах.
— А мне ваши морщины нравятся.
— Я сейчас расплачусь, — тихонько сказала она.
Я касался ее везде губами и, находя морщины, облизывал их языком. Я взял в руку ее маленькую, как у девочки грудь, нежно поцеловал сосок, коснулся ее крошечного влажного и горячего леска и стал медленно им двигать.
— Нет, Ватанабэ, — прошептала она мне на ухо, — не там, это просто морщина.
— Можете вы хоть сейчас не шутить? — неодобрительно сказал я.
— Извини, — сказала она. — Страшно мне. Я ведь так давно этого не делала. Почему-то чувствую себя, как семнадцатилетняя девочка, которая пришла в гости к мальчику, а ее там раздели догола.
— У меня тоже такое чувство, будто я семнадцатилетнюю девочку совращаю.
Вложил свой палец в эту «морщину», я целовал ее шею и ухо и ласкал ее сосок. Когда дыхание ее стало прерывистым и шея слегка задрожала, я раздвинул ее худенькие ноги и медленно вошел внутрь.
— Только это, ты понимаешь? Чтобы я не забеременела, — сказала она, — а то неудобно как-то в таком возрасте забеременеть.
— Не волнуйтесь, можете не бояться, — сказал я.
Когда я вошел глубоко в нее, она задрожала всем телом вздохнула. Я сделал несколько движений, нежно поглаживая ее по спине, и вдруг совершенно неожиданно кончил. Это был неистовый, неудержимый оргазм. Прижавшись к ней, я несколько раз извергся в ее жаркое лоно.
— Простите меня. Не мог сдержаться, — сказал я.
— Глупый, что ты об этом думаешь? — сказала она, похлопывая меня по заду. — Ты что, всегда об этом думаешь, когда с девочками спишь?
— Да, вообще-то.
— Со мной можешь об этом не думать. Забудь. Забудь, и когда хочется, кончай, сколько хочешь. Ну как, хорошо было?
— Да, очень!
— Не надо себя сдерживать. И так хорошо. Мне тоже очень хорошо было.
— Рэйко!
— Что?
— Вам надо полюбить кого-то опять. Обидно же, что вы такая красивая — и одна.
— Ты считаешь? Я тогда об этом подумаю, — сказала она.
Вскоре я снова вошел в нее. Она извивалась подо мной, тяжело дыша. Обнимая ее, я медленно двигался, и мы с ней много разговаривали о том, о сем. Было ужасно здорово беседовать, войдя в нее. Когда я шутил, она смеялась, и колебания от ее смеха передавались мне.
Мы долго лежали так, обнимаясь.
— Как хорошо вот так лежать! — сказала она.
— Двигаться тоже неплохо, — сказал я.
— Тогда сделай это.
Я приподнял ее таз, вошел в нее поглубже и стал вращать телом, наслаждаясь этим ощущением, а в завершение этого наслаждения кончил.
В ту ночь мы занимались любовью четыре раза. Потом она несколько раз вздохнула и слегка вздрогнула всем телом, закрыв глаза у меня на груди.
— Теперь-то уж мне всю жизнь этим можно не заниматься? — сказала она. — Скажи, что да. Я тебя прошу. Скажи, чтоf я уже на всю жизнь назанималась, и больше можно не беспокоиться.
— Ну кто же это может знать наверняка? — сказал я.
Я предложил лететь самолетом, говоря, что это удобней, но она настояла, что поедет поездом.
— Мне магистраль Сэкан нравится. А по небу летать — это же ужасно! — сказала она. И я проводил ее до станции Уэно.
Она несла гитару в футляре, я — чемодан, а до прибытия поезда мы сидели на скамье. Она была в том же твидовом пиджаке и белых брюках, в которых приехала в Токио.
— Ты правда считаешь, что Асахигава неплохое место? — спросила она.
— Отличное место, — ответил я. — Я к вам приеду.
— Честно?
Я кивнул.
— Я вам писать буду.
— Что я в тебе люблю, так это твои письма. А Наоко из все сожгла... А какие хорошие были письма!
— А что письма — бумага, — сказал я. — Сожжешь их, а что в душе осталось, все равно останется, а что не осталось, все равно не останется, сколько их у себя ни держи.
— Честно сказать, страшно мне. Страшно одной в Асахигава ехать. Так что ты мне пиши. Я когда твои письма читаю, мне всегда кажется, будто ты рядом.
— Если мои письма вам помогут, я их сколько угодно напишу. Только все будет в порядке. Уж вы-то везде со всем справитесь.
— У меня такое ощущение, будто у меня до сих пор внутри что-то находится. Или мне кажется?
— Это все остаточные воспоминания, — сказал я, смеясь. Она засмеялась вслед за мной.
— Не забывай меня, — сказала она.
— Не забуду никогда, — сказал я.
— Не знаю, может мы с тобой больше никогда опять не встретимся, но куда бы я ни уехала, тебя и Наоко я буду помнить всегда.
Я посмотрел ей в глаза. Она плакала. Неожиданно для себя самого я поцеловал ее. Проходящие люди косились на нас, но я уже не обращал на такие вещи внимания. Мы были живы, и нам надо было думать только о том, как жить дальше.
— Будь счастлив, — сказала она мне при расставании. — Что я могла тебе посоветовать, я все уже сказала, больше мне тебе сказать нечего. Лишь кроме одного — будь счастлив.
Мы пожали друг другу руки и расстались.
Я позвонил Мидори. Сказал, что хочу с ней поговорить, все равно как, что мне многое нужно ей сказать, что мне много есть чего ей сказать, чего не сказать нельзя, что я ничего во всем мире не желаю, кроме нее. Я сказал, что хочу встретиться с ней и поговорить, что хочу заново начать с ней все с начала.
Мидори долго молчала на своем конце линии. Одна тишина тянулась, точно все моросящие дождики в мире орошали лужайки на всем земном шаре.
Все это время я стоял, уперевшись лбом в стекло окна и закрыв глаза. Наконец Мидори заговорила.
— Ты где сейчас? — спросил ее тихий голос.
Где я сейчас?
С телефонной трубкой в руке я огляделся вокруг таксофона. Да где же это я?
Но я не мог понять, где я находился. Не имел ни малейшего представления. Что это за место? Все, что отражалось в моих глазах, были бесчисленные фигуры людей, идущих в никаком направлении. Посреди находящегося в нигде пространства я продолжал и продолжал звать Мидори.
