Некоторые не попадут в ад - Прилепин Захар (книги полностью бесплатно txt) 📗
– Там через посёлок «скорые» туда-сюда летают. Много раненых.
– Будут ещё новости, сообщай.
– Приедешь сегодня?
– Да, наверное. Смотрю пока.
Уже темнело; я сообщил новости комбату, тот снова засмеялся.
Вышел ещё потолкаться, подышать, посмотреть на бойцов.
Народ толпился возле штаба, все зудели, как после весёлой игры.
«Беспилотник!» – подметил кто-то; я поднял голову вверх, – да, нас пасли.
Из штаба на улицу выскочил комбат:
– По домикам все! Не торчите!
Я вернулся в штаб, сел там, верней, полулёг на шконку, и закурил.
На другой стороне посёлка, по звуку – метров за триста от штаба, раздалось два взрыва: их миномёты.
Медленно выпуская дым, в который раз с удивлением вдруг увидел себя со стороны: ведь это же не реальность – а из какого-то фильма выпала плёнка, зацепилась за рукав, я её, как репейник, отодрал, разглядываю первый попавшийся кадр на свет, – а в кадре я: сижу в блиндаже, мерцает свет, лампочка под потолком без абажура, тусклая, – рядом связист, по рации перекликаются наши посты: «Пятый, наблюдаю», «Седьмой, у тебя шнурок развязался», пауза в три секунды, «А у тебя лифчик», тут же жёсткий наезд начштаба: «Отставить!» – и все молчат, – а у меня автомат на коленях, а у меня сигарета тлеет, я смотрю на её мерцающий огонёк – а в расфокусе сидит комбат; тишина.
Кажется, большого обстрела сегодня не будет.
– Так, – говорю, – я поеду. Разузнаю получше, куда от нас прилетело. Если что – звоните, вернусь.
Мы усаживаемся в «круизёр», Арабу бросаю, опустив стекло: «Буду скучать», – он молча кивает; срываемся с места – до свидания, мальчики, ма-а-альчики…
Забавно, что по трассе, в километре от Пантёхи, поворот направо и указатель: «Троицкое – 2 км»; между прочим, там стоит ВСУ, мы в ту сторону стреляли сегодня, стреляли месяц назад, и три месяца назад тоже стреляли, – а они в нашу, – но здесь чувствуется странный слом представлений о расстояниях: когда я смотрю в бинокль – мне всё равно кажется, что они где-то далеко, с той стороны стекла, и если туда пойти, то можно провалиться во временную яму, в миражный обморок, будешь идти-идти-идти – а горизонт, вернее, их окопы, и это самое Троицкое, будут удаляться, удаляться, удаляться…
Мы так давно стоим напротив Троицкого, что иногда я вообще перестаю верить, что они есть, что там кто-то живёт, дышит, думает о нас.
А с трассы – два километра! Если свернуть, и удивительным образом миновать блокпосты – наши, потом их, – чего тут ехать? – считаные минуты!
У них там сейчас шумно, суматошно, кроваво, – носятся медбратья-медсёстры с носилками, – перемешанная русская, украинская речь, – телефоны звенят, – поселковый глава приехал, стоит в стороне, – чёрт знает, что у него на уме, за кого он…
Можно подъехать, спросить: не помочь ли чем.
…пролетели мимо.
Отсюда рукой подать до Донецка, потом ещё полчаса, а то и меньше, по городу; а заскочу-ка я в «Пушкин» опять.
Ну, конечно, так и думал: сидят и Казак, и Ташкент.
И та, уже виденная мной, пара, жених и невеста. Весь день, что ли, просидели? Или позавтракали и вернулись ужинать? Никогда их тут не видел.
Я завалился в кресло. Ташкент смеющимися глазами смотрел на меня, Казак улыбался.
– Ну что, нормально? – спросил Ташкент.
– Космос, – сказал я.
Они, видимо, тут как раз ракеты и обсуждали, Ташкент рассказывал о своём ведомстве, а при мне продолжил:
– …в момент взрыва происходит резкий перепад температур: получается что-то вроде вакуума. Никакие укрытия не спасают, кроме герметичных… Могут органы полопаться. Раненые – не жильцы.
Я поискал внутри реакцию на это: её не было. Это война.
Когда с той стороны выкладывали пакет за пакетом «Града» на донецкий ядерный могильник – я находился здесь и видел: они осмысленно хотят устроить катастрофу, чтоб всё живое распалось от радиации. Могильник надёжно, в прежние времена, делали: он пережил «Грады», а потом ещё «Ураган» – «Ураган» та сторона тоже применила, и с тем же результатом: никаким.
Наконец, они военные: хочешь жить – не ходи сюда; спрячься от сборов, сбеги в Россию, сними форму, заберись под куст. Надел форму – умирай, это долг.
Я заказал рюмку коньяка, и выпил, и покурил, и кофе заказал, который не люблю, и ещё покурил, и куриный бульон – просто ради тёплой жидкости внутри.
Суп только принесли, а на телефоне высветилось: «Личка Главы». Я взял трубку.
– Личка Главы.
(Так они и представлялись.)
– Я понял.
– Глава сказал, что нужен язык. Вам нужно добыть языка. Сказал: передайте Захару: нужен язык.
– Вот как. Плюс. Принято.
Положил трубку, оглядел Ташкента и Казака.
Казак спросил умными глазами: что там?
Я мимикой ответил (дрогнув левой щекой): ничего такого. Потом словами добавил: «Да по нашим…» – имея в виду: по нашим батальонным делам.
– Вернёшься? – спросил Казак.
– Конечно, – ответил я, хотя догадывался, что сегодня уже не приеду, но мне лень было прощаться, заставлять начальство подниматься из-за стола, всё такое, – церемониал этот.
В машине думал: такого приказа ещё не было.
Вообще говоря, это могло оказаться подставой – личка в глаза улыбалась, но… там имелись люди, могущие подкинуть мне подлянку.
Потом Батя скажет: а кто тебе звонил?
А я не знаю кто: не представились. Но они и не представлялись никогда: набирали с одного и того же стационарного телефона в его доме – кроме лички, никто с него звонить не мог.
Да, письменного приказа не поступало, но для подставы слишком глупо.
Скорей, было так: возникла проблема – видимо, какого-то важного ополченца либо выкрали прямо из города, либо взяли на передке, – Бате доложили, – и Батя тут же бросил личке: «Так, позвоните тому, этому, кому там ещё, Захару, – пусть ищут языка на обмен».
Осталось придумать, как мы это сделаем.
«Круизёр» опять покатился в сторону Горловки. В машине играл рэпер Честер.
От наших окопов и почти до самого Троицкого – лежало поле: оно просматривалось и, кроме того, было минировано-переминировано.
До нас тут стояли три подразделения – и куда они дели карты минирования, чёрт их знает; последние, кого мы меняли, ситуацию изложили устно: «Туды… – широкий взмах руки, – нэ ходы…»
Разведка Домового протоптала свои муравьиные тропки, они подползали метров на сто пятьдесят к нашему несчастному неприятелю; первый раз – через пару недель после нашего захода сюда: влепили с гранатомёта в бойницу блиндажа, как в копеечку, – задвухсотили четверых и уползли, как их и не было. Но ту тропку нам пропалили и заминировали.
Другие тропки заканчивались и того дальше. В любом случае, даже если подползти на двести метров – остальные не перелетишь; сигналок, наверняка, понаставлено на целое новогоднее представление.
У Томича сразу возникли решительные планы: выкупить языка у корпусных соседей.
Неподалёку от наших позиций имелся контрабандистский лаз – по нему перегоняли сигареты. Злословили, что соседский комбат, имея долю, закрывал на это глаза. Но время от времени глаза вдруг открывал – контрабандистов обстреливал, а то и отстреливал, – и таким радикальным образом цену прохода контрабанды повышал.
С территорий, временно оккупированных нашим несчастным неприятелем, груз сопровождали украинские военнослужащие – малосильные солдатики, посланные охранять стратегическую фуру и за работу получавшие в лучшем случае блок сигарет, а то и меньше.
Барыш с одного грузовика был отменный – мне называли цифру, я испугался и забыл её навсегда.
Если сегодня одного солдатика унесёт нечистая – на неделю-другую канал закроется, солдатика спишут как беглеца или без вести пропавшего, и начнут по новой.
Но для такого варианта надо было провести срочные переговоры с тем комбатом, что соседствовал с нами, – а груз, может, уже проехал, это раз; а два: с чего бы комбату рисковать постоянным доходом ради нашего языка – мы ему столько всё равно не заплатим; и, наконец, три: с какого-то времени у нас испортились с ним отношения – его бойцы приезжали на Пантёху покуролесить, а там дежурила наша ГБР, группа быстрого реагирования, с тем самым бесстрашным и чудовищным чехом; по идее, ГБР должна была вылавливать наших бойцов, ушедших в самоволку, – но наши быстро сообразили, чем это заканчивается, и мирно, приключений не ища, торчали на позициях, – зато соседи заехали раз, заехали два, попали на нашего чеха – и были за бытовое уличное хулиганство обезоружены и биты.
