Абхазские рассказы - Гулиа Дмитрий Иосифович (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
Считая дело решенным, Лапагу сел на коня. Спускаясь по извилистой тропинке с холма, он обернулся и крикнул: — Смотри! Сдержи свое слово! Ладж не ответил, взвалил на плечо бурдюк и пошел дальше по пыльной холмистой дороге.
В семье Патуху Ладж доверял только старшей дочери Патуху, Гуагуа. Она, в свою очередь, благоволила к нему. За обедом или ужином ее проворные руки подкладывали ему побольше мамалыги, заполняли до краев деревянную миску кислым молоком. Ладж вcегдa искал случая услужить Гуагуа: то выхватит из ее рук кувшин и принесет воды, то отберет у нее маленькую деревянную лопатку и замесит мамалыгу. В семье Патуху добродушно посмеивались над их дружбой, не подозревая, что она серьезней, чем кажется на первый взгляд.
Вечером, когда Ладж доил коров, а Гуагуа отгоняла телят, чтобы не мешали, Ладж рассказал девушке о своей сегодняшней встрече с Мадж-ипа-Лапагу. Услыхав, что Ладж собирается уходить от них, девушка вспыхнула. В сердцах она нагрубила ему.
Но Ладж не обиделся. Спокойно он стал объяснять ей, что перед ним открывается единственная надежда завести свой собственный очаг. Это было убедительно. Гуагуа почти согласилась с ним. Под конец она даже повеселела.
На следующее утро Патуху, как всегда, вышел на балкон, где спал Ладж, и бесцеремонно растолкал его.
— Эй, ты, балда! Вставай! За работу!
Ладж, натягивая свои лохмотья, бормотал:
— Ладно, пусть будет, что будет! Последний день работаю здесь.
Взяв подойник, он пошел в стойло доить коров. Послышались удары молота, но этот призыв не оказал на Ладжа прежнего действия. Конечно, неплохо научиться кузнечному ремеслу. Ладж мечтал стать мастером — делать хорошенькие ножики, цалды *, топоры, тохи **. Чего же лучше! Да беда в том, что Патуху не учил его этому. Видно, и не собирался учить. День-деньской он талдычил одно и тоже: «Куда я бью, туда и ты бей, куда я попадаю, туда и ты попадай!» Надоело это Ладжу досмерти. Больше года Ладж бил туда, куда бил Патуху, а что толку? Самостоятельно Ладж не сумел бы сделать даже плохого шила. Патуху прятал от ученика свои «секреты», приговаривая: «Э, далеко тебе до этого, паренек!» Да и времени для учения не оставалось — Патуху взвалил на Ладжа и домашние и полевые работы: он и пахал, и тохал, и заготовлял древесный уголь для кузни. Вознаграждения за эти труды Ладж не получал: считалось, что он отрабатывает за ученье.
Подоив коров, Ладж пошел в кузницу. На пороге он остановился и прислонился к косяку.
— Приковали тебя, что ли? — крикнул Патуху сердито, сгребая на железный лист горячие угли.
Ладж не двинулся с места.
— Хо! — удивился Патуху. — Ах ты проклятый! На, держи молоток.
— Не возьму я больше молотка! — решительно сказал Ладж.
Словно тяжелый груз свалился с его плеч.
Патуху онемел от удивления, зрачки его глубоко сидящих глаз посветлели.
Бывало Ладж пугался бешеных глаз хозяина, но сейчас он не дрогнул.
— Не хочу, — повторил он. — Ухожу.
— Ты что, свихнулся? — закричал Патуху, задыхаясь. — Сглазили тебя, что ли? Дурья твоя голова! Живо принимайся за paботу, а то как хвачу раскаленным железом!
— Силой не заставишь. Не дамся. Прощай!
— Да куда ты пойдешь, чтоб мертвецы тебя задушили! Кому ты нужен, несчастный? Кто станет кормить тaкoго лодыря? Пойди, пойди, попробуй поработай! А когда надорвешься, будешь жрать холодную кукурузу, тогда вспомнишь мой гостеприимный дом. Но будет поздно.
— Что со мной будет, это — мое дело. Тебе от этого ни тепло, ни холодно.
Ладж, круто повернувшись, пошел от кузницы прочь.
— И убирайся! И не забудь, прихвати с собой все мои болезни! — закричал Патуху, со злости бросив на землю молоток и клещи.
Ладж зашел в дом, взял с нар свою ободранную войлочную шапку и, нахлобучив ее на голову, направился к калитке. Только здесь Патуху понял, что Ладж уходит всерьез.
Встревоженный не на шутку, он выскочил из кузницы.
— Куда ты идешь в таком виде, безмозглая твоя голова? Посмотри на себя, на кого ты похож? Что скрывать, в воскресенье я собирался купить тебе обнову. Обожди несколько дней, сошью тебе справу, тогда и убирайся, куда хочешь!
В ответ Ладж с силой захлопнул за собой калитку.
— Черт бы меня побрал! — выругал себя Патуху. — Не сумел удержать парня! — Где сейчас найдешь такого работника?
Выйдя за ограду, Ладж свернул на проселочную дорогу. Здесь он увидел Гуагуа. Наклонившись, она полола хлопчатник.
— До свиданья, Гуагуа,— тихо сказал он.
Гуагуа разогнулась.
— Значит, уходишь? Ну, счастливой тебе дороги! Желаю успеха, мой милый.
Она так и не сумела решить, хорошо это или плохо, что Ладж уходит, и не лучше ли, если бы он остался вблизи нее? Они попрощались. Ладж пошел дальше, поднялся на холм, где вчера встретил Мадж-ипа-Лапагу, и, спустившись извилистой тропкой, направился к своему новому хозяину.
Пять лет он служил пастухом у Мадж-ипа-Лапагу, пять лет бродил по альпийским лугам, только зимою спускаясь в долины.
Много черненьких пушистых ягнят вырастил он, много кислого молока заквасил, много изготовил толстых кругов сыра. Еще недавно бледный и худенький, мальик превратился на горном воздухе в крепкого, краснощекого, сильного юношу.
У Мадж-ипа-Лапагу было много овец. Про таких, как он, хозяев принято говорить: «Тысячу вырастил, сто в лес гони» ***. Но когда наступил срок расчета, Мадж-ипа-Лапагу за все пять лет выделил Ладжу только несколько старых коз и хромых овец.
Ладж не забывал дороги в дом Патуху. Изредка он навещал его, и всегда кузнец встречал и провожал его уговорами вернуться.
На этот раз кузнец был особенно красноречив.
— Пригнал бы ты ко мне своих кривоногих коз и овец и жил бы припеваючи, — уговаривал он его на разные лады. В придачу к сильным рукам Ладжа Патуху хотел заполучить и его скот, — Ладж это понимал, но помалкивал. В этот день он засиделся дольше обычного. Терпеливо выслушивал он речи Патуху, который рекою разливался перед ним. Когда гостю пришла пора уходить, кузнец проводил его до ворот, не уставая убеждать завтра же вернуться к нему вместе со скотом.
Наутро соседей Патуху разбудили громкие крики. Вне себя от бешенства носился Патуху по своему двору. Гуагуа покинула дом! Ушла к Ладжу.
Соседи, как могли, утешали Патуху: не с ним первым это случилось, случается и будет случаться. Так уже повелось на белом свете, и не к чему убиваться и терять голову.
Но Патуху не слушал уговоров, бегал, как ужаленный, и неистово кричал:
— Да за кого... за оборванца!.. За моего же батрака замуж пошла! Да как же после этого жить на свете, а?
Со злости он кинул тяжелую палку в свою младшую дочь: он считал ее виновницей, пособницей старшей сестры. Палка ударилась о косяк и переломилась пополам. Женщины поспешили увести плачущую девушку.
Выбившись из сил, Патуху присел на бревно, но тут же вскочил и, выкрикивая угрозы, побежал к кузнице. Соседи сообразили, что задумал бешеный старик, и бросились за ним, умоляя не давать воли своему гневу.
Патуху схватил молот, грохнул им по наковальне и зарычал свирепым голосом:
— Шашвы, бог кузницы, молю тебя, покарай недостойную дочь! Пусть ее притащат сюда на носилках и бросят к твоим ногам! Сделай так, и я принесу тебе в жертву лучшего козла, которого она же приведет!
Изрыгнув свои проклятия, Патуху обмяк всем телом, утих. Соседи разошлись по домам...
... Минуло шесть лет, но бог, к которому обращался Патуху, так и не собрался наказать Гуагуа. Ее сыну исполнилось уже пять лет, а младшая девочка бегала по двору, гоняясь за курами... Гуагуа знала, что не муж виноват в их бедности, и никогда не корила его. Он работал не разгибая спины.
А вот сегодня приходится отдавать из жалкого запаса кукурузы целый бурдюк в обмен на керосин и мыло.
Вернувшись с поля, Ладж положил в башлык бутылку, заткнув ее кончиком кукурузного початка, и, перебросив башлык за спину, завязал его концы на груди. Потом взвалил на плечо бурдюк с кукурузой и, так и не присев после тяжелой работы в поле, отправился в лавку. Самый жестокий человек, самый суровый, и тот смутился бы, увидев Ладжа, входящего во двор лавки, — такой жалкий был у него вид. Концы его штанов ниже колен подвязаны лоскутками, пропитанная потом, вся в заплатах рубаха прилипла к телу, босые ноги иссечены острыми кремневыми камнями, а на лице застыла судорожная гримаса боли. Казалось, что он сейчас расплачется.
