Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили - Маркес Габриэль Гарсиа (читаемые книги читать .txt) 📗
— Что вас интересует насчет этого здания? — спросил он.
Я выдохнул.
— Ничего. Просто дурака валяю.
Этот случай разом излечил меня от дрожи перед карабинерами. С тех пор я проходил мимо них не менее спокойно, чем легальные граждане (и даже нелегалы, которых здесь тоже много), вплоть до того, что пару раз обращался за помощью, которую мне охотно оказали. Например, благодаря их патрульной машине с мигалкой я успел на свой обратный рейс буквально за считанные минуты до того, как о моем появлении в Сантьяго пронюхали спецслужбы. Благоразумная Елена не могла взять в толк, как можно задирать жандармов, просто чтобы сбросить напряжение, и наше с ней взаимопонимание, и без того трещавшее по швам, сильно пошатнулось.
Хорошо еще, что я раскаялся в своем безрассудстве до того, как она или кто-то другой ткнули бы меня в него носом. Получив паспорт обратно из рук жандарма, я сделал Грации условный знак прекратить съемку. Ко мне поспешил Франки, наблюдавший за происходящим с противоположного угла площади и тоже сильно перенервничавший, но я попросил его встретиться в гостинице после обеда. Мне хотелось побыть одному.
Я сел на скамейку почитать сегодняшние газеты, но только скользил невидящим взглядом по строчкам, переполненный сознанием того, что сижу этим прозрачным осенним утром на этой площади. Я не мог сосредоточиться. Вскоре пушка пробила полдень, голуби в панике захлопали крыльями, а колокола в соборе начали вызванивать самую трогательную песню Виолетты Парра — «Спасибо жизни». Это оказалось выше моих сил. Я стал думать о Виолетте, о том, как она голодала, скиталась по Парижу без крыши над головой, о том, с каким достоинством она переносила все испытания, о том, что любая система всегда ее отвергала, не понимала ее песен и высмеивала за непокорность. Только после того, как умер под пулями великий президент, страна утонула в крови и Виолетта покончила с собой, — только тогда Чили оценила наконец глубокие человеческие истины и красоту ее песен. Даже карабинеры слушали эту мелодию с явным удовольствием, не имея ни малейшего представления об исполнительнице, о ее мыслях, о том, почему она поет, вместо того чтобы плакать, ни о том, каким презрением она бы их окатила, окажись она здесь этой чудесной осенью.
Горя желанием восстановить прошлое по крупицам, я отправился, не взяв никого с собой, в одно кафе в высокой части города, где мы с Эли, бывало, обедали еще до женитьбы. То же место, те же столики на открытом воздухе под тополями среди цветочного буйства — но такое впечатление, что все вымерли. Ни души кругом. Кого-то я все-таки дозвался, однако заказанное блюдо — большой кусок жареного мяса — пришлось ждать битый час. Я уже доедал, когда в кафе зашла пара, которую я не видел с тех самых пор, как мы с Эли приходили сюда завсегдатаями. Его звали Эрнесто, или попросту Нето, а ее — Эльвира. В нескольких кварталах отсюда они держали мрачноватый магазинчик, где продавались гравюры и образы святых, четки, ковчежцы, похоронные украшения. Однако по владельцам этого никто бы не сказал, они были людьми легкими, общительными, с хорошим чувством юмора, и по субботам в хорошую погоду мы часто засиживались здесь допоздна с вином и картами. Увидев, как они идут, держась за руки, я поразился не только тому, что они сохранили верность этому кафе после стольких перипетий, но и тому, как они постарели. В моей памяти они остались не обычной супружеской парой, а вечными молодоженами, полными задора и сил, — теперь же передо мной предстала оплывшая и поблекшая пожилая чета. В них, словно в зеркале, отразилась моя собственная старость. Узнай они меня, посмотрели бы с таким же оцепенением, однако я спрятался под шкурой богатого уругвайца. Они сели обедать за столик поблизости и разговаривали громко, однако без прежней живости, временами поглядывая на меня равнодушно и даже не подозревая, сколько счастливых часов мы провели за этим вот столом. Только тогда я осознал, как измучили и состарили нас годы изгнания. Нас всех, не только уехавших, как я полагал раньше, но и тех, кто остался.
4. Пять главных достопримечательностей Сантьяго
Мы снимали в Сантьяго еще пять дней — достаточный срок, чтобы проверить действенность нашей системы. Все это время я держал постоянную связь по телефону с французской группой на севере и голландской группой на юге. Очень помогли знакомства Елены, благодаря им мы постепенно выходили на связь как с подпольщиками, так и с легально действующими политическими фигурами.
Я, в свою очередь, смирился с отказом от себя. Для меня это была тяжелая жертва, учитывая скольких друзей и родных я хотел бы повидать, начиная с моих собственных родителей, и сколько моментов юности я хотел бы воскресить. Но встречи с ними оставались под запретом, по крайней мере до окончания съемок, поэтому пришлось наступить на горло своим желаниям и стать изгнанником в своей собственной стране — горше такого изгнания нет ничего.
Я редко оставался в городе без сопровождения, но при этом все время чувствовал себя одиноким. Где бы я ни был, я всегда, сам того не замечая, находился под неусыпным присмотром подпольщиков. Лишь встречаясь с абсолютно надежными людьми, которых я, со своей стороны, не желал компрометировать даже перед собственными друзьями, я заранее просил снять наблюдение. Позже, когда Елена помогла мне наладить работу, я уже достаточно освоился, чтобы беспрепятственно действовать в одиночку. Съемки шли по плану, никто из участников не пострадал от моей недисциплинированности или случайного промаха. Однако уже за пределами Чили один из ответственных за операцию признался мне без всякой задней мысли: «Никогда еще, сколько существует этот мир, не нарушалось так часто и так опрометчиво столько мер предосторожности».
Меньше чем за неделю мы уже перевыполнили съемочный план в Сантьяго. Он был достаточно гибким, позволявшим вносить любые изменения, и, как выяснилось, по-другому в этом непредсказуемом городе, полном сюрпризов и неожиданных идей, попросту не вышло бы.
За это время мы уже три раза сменили гостиницу. «Конкистадор», при всем его удобстве и уюте, находился в самом жестко контролируемом районе, и у нас были все основания полагать, что наблюдение за ним ведется плотное. То же самое, разумеется, относилось ко всем пятизвездочным отелям с постоянным притоком иностранцев, которые для диктаторских спецслужб всегда подозрительны по сути своей. Однако в гостиницах рангом пониже, где контроль за входами-выходами не такой строгий, мы боялись привлечь излишнее внимание своей импозантностью. Поэтому безопаснее всего было переезжать каждые два-три дня, не думая о звездах на вывеске и не заселяясь никуда по второму кругу, из-за моего суеверного убеждения, что возвращаться в опасное место — плохая примета. Это суеверие укоренилось во мне 11 сентября 1973 года, когда на дворец Ла-Монеда посыпались бомбы и город охватила паника. Сперва я беспрепятственно покинул киностудию, куда примчался поутру, чтобы вместе с давними соратниками противостоять перевороту, а потом, укрыв в лесопарке Форесталь группу товарищей, имевших все основания беспокоиться за свою жизнь, совершил грубейшую ошибку — вернулся на «Чили-фильм» снова. Спасло меня чудо, о котором я уже рассказывал.
В дополнение к постоянной смене отелей мы с Еленой после третьего переезда (каждый раз под новой легендой) решили селиться в разные номера. Иногда я записывался как руководитель, а она как мой секретарь, иногда мы делали вид, что вообще незнакомы. Кроме того, это постепенное разобщение полностью отражало истинное состояние наших взаимоотношений, хоть и плодотворных в плане работы, но все более тяжелых в плане личностном.
Надо сказать, что из всех отелей, в которых мы останавливались, лишь в двух у нас возникали серьезные поводы для тревоги. Первым был «Шератон». В первую же ночь после нашего заселения меня разбудил телефонный звонок. Елена ушла на подпольное собрание, продлившееся дольше предполагаемого, и ей, как уже неоднократно случалось, пришлось заночевать в том доме, где ее застал комендантский час. Я снял трубку и ответил, спросонок не помня, где я, и что еще хуже, кто я в данный момент. Меня спрашивала какая-то чилийка, называя вымышленным именем. Я уже собирался ответить, что не знаю такого, но тут же проснулся окончательно, ошеломленный тем, что кто-то ищет меня по этому имени в такой час и в таком месте.
