Прекрасная мельничиха - Сазанович Елена Ивановна (книга регистрации TXT) 📗

– Уйди, мать. Тот, кто посмел сказать грубое слово о моей любимой. Не увидит больше меня.

По берегу идут молодые люди. Они громко смеются. Бросают в море пустые бутылки. И непогашенные сигареты.

– Идем с нами, старик, – говорят друзья моему возлюбленному.

– Это моя женщина.

– Не глупи. Мы тебя познакомим с тысячами женщин. И ты поймешь, что любить можно каждый день. Другую.

– Я хочу любить всю жизнь. Одну.

– У нее порочные глаза. Они излучают предательство. Как ты не видишь!

– Вы больше мне не друзья. Вы посмели обидеть мою любимую.

По берегу идет человек в галстуке. В его руках – дипломат. Заполненный исписанными бумагами.

– Идем со мной. Это самый верный путь.

– Самый верный путь – к этой женщине.

– Тебя ждут большие деньги. И большая слава. Ты все это можешь бросить к ногам этой женщины. Но для этого ты должен на время забыть ее.

– Я не забуду ее ни на миг. Мне не нужны деньги. И слава. Мне нужна она.

– Нищего она тебя бросит.

– Уходите.

Я прижимаю его голову к своей груди. И плачу. Мои слезы падают на его волосы. Запутываются в них. Волосы блестят. Словно их посыпали конфетти.

– Почему ты плачешь?

– Я не плачу. Я осыпаю твои волосы конфетти. Потому что сегодня – праздник.

Над морем своими белыми зубами смеется ангелочек.

– Он похож на чайку.

– Мне с тобой ничего не страшно.

– Неужели это когда-нибудь кончится?

– Хочешь, я стану самой красивой? И тебе все позавидуют?

Здесь действительно много света. Утром. Он ослепляет меня. Я щурюсь. И смотрю на солнце. Мой возлюбленный обхватывает ноги руками. И прячет голову в свои колени. Наверно, ему больно смотреть на солнце. Он в этот момент похож на страуса. И мне почему-то становится неприятно. Я встаю. И иду к морю.

– Почему ты уходишь?

Я пожимаю плечами. И иду дальше.

– Я тебя обидел? Так быстро случилось утро. Я не виноват. Что так быстро прошла ночь. Разве этим можно обидеть? Если любишь?

Я иду, не оборачиваясь.

– Подожди. Ну. Ну, скажи что-нибудь. Так нельзя. Это нечестно. Пойми. Молча нельзя уходить.

Он подбегает ко мне. Трясет за плечи. Я прячу свои глаза.

– Ты пойми. Как тебе сказать. Да пойми ты! Ну, в общем. В общем, ты зря от всего отказался. Ну, как ты не понимаешь. И мать свою прогнал. И друзей. И что нам с тобой теперь делать. Ночи всегда кончаются. И всегда наступает утро. А я люблю бывать в обществе. Ты же знаешь. Ты мог бы неплохо заработать. Конечно, я плохо разбираюсь в деньгах. Но я знаю, что на них можно купить вещи. А я люблю вещи. И, как бы тебе сказать. Ну… Постоянство – это что-то застывшее. Холодец напоминает. Съедаешь. А чувство голода остается. Я не люблю постоянства.

Он размахивается. Со всей силы. И бьет меня по лицу. И уходит. Я смотрю ему вслед. Худой. Загорелый. Белозубый. И мне кажется, что я любила его по-настоящему. И никого так не любила. Я облегченно вздыхаю. Под моими ногами валяется тельце умирающего ангелочка.

– Почему? – спрашиваю я у него.

– Самая большая любовь – неосуществленная. Но этим она обрекает себя на смерть. Это замкнутый круг. Неосуществленное желание – самое сильное. Но и самое короткое.

Ангелочек покорно закрывает глаза. Совсем ребенок. Я бережно беру его за крылышки. Как бабочку. И несу перед собой. Старуха открывает дверь. Крестится. Вздыхает.

– Синяк на щеке. Откуда?

– Он меня ударил. Представляешь? Посмел поднять руку на женщину!

Старуха не отвечает. Несет ангелочка на кладбище. Сквозь стену я слышу, как она что-то бормочет про себя. Молится, наверно. Всхлипывает. Ей искренне жаль этого розовощекого крепыша.

Старуха возвращается. И смотрит на меня с ненавистью.

– Ты его…?

– Что ты! Как можно! Он сам! Честное слово, сам… Я детей не обижаю. Дети – цветы жизни…

– Цветы, цветы, – передразнивает меня старуха. – Не пойму, что тебе надо?

– Посмотри. Вон идет он. – Я подзываю старуху к окну. – Тебе он нравится?

Мой возлюбленный шагал мимо старухиного окна. Размахивал весело дипломатом. И что-то мурлыкал себе под нос. Можно предположить, что сегодня у него дела на службе идут как нельзя лучше.

– Так себе, – морщится старуха.

– Он идет на службу. Со службы он придет домой.

И станет есть жареные котлеты.

– А тебе какое дело?

– Мне? Вовсе никакого. И жена у него будет маленькая. И пухленькая. Он изредка умудрится напиться. И она безропотно снимет его ботинки. А наутро сбегает за пивом. И котлеты поджарит.

– Но тебе-то? Тебе-то какое дело?

– Пусть ест. Мне не жалко. – Я отхожу от окна. Растираю свою опухшую щеку. Ложусь спать.

– Ты вообще довольна?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Да так себе. Вид у тебя бледный.

– При таком освещении ты еще можешь судить о моем виде?

– Может, ты и права. Может…

– Мне снятся приятные сны. Иногда. Такие приятные… Что хочется плакать, когда просыпаешься. Иногда плачу. Хочется что-то уловить. Но чаще – забываю. Но на целый день – какое-то приятное ощущение полета. Я слушаю прекрасную музыку. Такую прекрасную, что забываюсь. Где я. Что со мной. Как меня зовут. В каком городе я родилась. Я где-то летаю. Где-то плаваю. Где-то прыгаю. Я не знаю, где я. Что со мной. Но я знаю, что мне хорошо. Очень. Я смотрю на картины. И хочу туда. Ненадолго. Там покой. Там другое освещение. Там не бывает неприятностей. Суеты. И дележки жизни на годы. Там можно все взять сразу. И без труда.

Я открываю шкаф. И нахожу свое детское платье. В ромашках. Которое сшила мне моя мама на десятилетие. Я его надеваю. Прижимаюсь щекой к старушечьему лицу. Лицо почему-то очень холодное. Меня передергивает. Я открываю дверь. И вхожу в березовую рощу Куинджи. Ложусь на неестественно яркую траву. Около меня на колени опускается моя мама. В ее ладонях блестит вода из криницы. Вода сочится между мамиными пальцами. И капает на мое лицо.

– Пей, доченька, – просит моя мама. – Пей. Это очень вкусная вода. Она даст тебе силу. Я приподнимаю голову. Пью. И целую мамину руку.

– Мама. Я так рада. Ты даже себе не представляешь. Ты только никуда не уходи от меня. Мама.

– Ты ничего не бойся. Здесь хорошо. И не страшно. Ты только не бойся.

– О чем ты?

– Среди мертвых не бывает врагов. Смерть мирит. И делает братьями. Мертвых нельзя бояться.

– О чем ты, мама?

Мама целует меня в лоб. Крестит.

– Сколько тебе лет, мама?

– Двадцать пять.

– Мне совсем скоро тоже. Двадцать пять. Совсем скоро. Мы ровесницы?

– Да.

– Ты такая красивая. Мама. Я так боюсь тебя потерять. Ты спой мне песню. Ты возьмешь меня за руку. И будешь держать – крепко-крепко. Чтобы я не упала. Я с тобой никогда не падала. Мама. Не разжимай своей руки. И я никогда не упаду.

Моя мама машет мне рукой. И скрывается в куинджевой роще.

Я сажусь. Вытягиваю ноги. Вокруг меня водят хоровод люди. Они красивые. Эти люди. С прозрачной кожей. Голубыми глазами. В белых нарядах. В руках белые лилии. Они не ступают по земле. Двигаются плавно по воздуху. Я всю жизнь мечтала двигаться по воздуху. И у меня это иногда получалось. Но меня одергивали. И наступали на ноги.

– Тебе хорошо? – спрашивают они.

– Мне так хорошо никогда не было.

– Оставайся. Здесь никогда не плачут. Никогда не обрызгивают грязью. Никого не хоронят. Здесь красота. И гармония. Оставайся.

– А можно?

Из рук в руки люди замедленными движениями передают младенца. Наконец – ребенок на моих руках.

– Чей это малыш?

– Ты не узнаешь? Это твой не рожденный ребенок.

– Мальчик, – улыбаюсь я. – Я так и знала, что это мальчик. – Я расстегиваю передние пуговицы ромашкового платья. И прижимаю ребенка к груди. Ребенок сосет мою грудь. В ней нет молока. Она пуста и безжизненна. Но ребенок все равно сосет. И даже при этом улыбается, – Какой славный малыш, – говорю я. – Как хорошо, что он так и не родился. Он бы вырос самовлюбленным глупцом. Как его отец. Или испорченным мучеником. Как его мать. Он перехитрил всех. Он навсегда останется невинным божьим созданием.