Кентавр в саду - Скляр Моасир (бесплатные серии книг .txt) 📗
– Пери?
Нет, это не Пери. Это ветер или наш пес Фараон. Я вздыхаю, трогаю стрелу, спрятанную под матрасом. И снова засыпаю.
Кидаю ли я скрипку в реку, пытаюсь ли, нет ли покончить жизнь самоубийством, обретаю ли или теряю друга, – как бы то ни было, я живу.
Жизнь на фазенде течет мирно. Будни заполнены тяжелым трудом, в котором и я начинаю принимать участие. Отец возмущенно протестует против того, чтобы я таскал плуг, однако теперь я сажаю сам свой огород и сею кукурузу; початки наливаются, желтые зерна прорывают зеленую оболочку – и я в восторге.
В пятницу вечером, в самых нарядных костюмах и платьях, мы собираемся за столом, покрытым белой скатертью, на которой сияет привезенный из Европы хрусталь. Мать зажигает свечи, отец благословляет вино, и так мы празднуем наступление Субботы. Отмечаем мы и Пасху, и еврейский Новый год. Постимся на Йом-Кипур – и тогда все мои родные отправляются в город в синагогу. Там каждый раз отец и моэль пристально смотрят друг другу в глаза. Но не обмениваются ни словом. В положенные сроки сеется пшеница. Куры родятся, несутся, потом им рубят головы. Коровы вынашивают телят. Однажды – вот ужас! – по фазенде проносится облако саранчи, к счастью, не причинив большого ущерба. За летом приходит осень, а за ней – зима, а там – весна и лето. Отец говорит, что это удачные годы: ни засухи, ни проливных дождей. От него я узнаю про фазы луны, он учит меня песням на идише. Мы поем хором, собравшись у очага, где вовсю полыхают дрова. Пьем чай с печеньями, часто у нас на столе – жареная кукуруза, кедровые орешки или батат. Семья в сборе – чем не трогательная картина? Можно даже почти стереть с нее фигуру полулошади (лежащей на полу и наполовину прикрытой одеялом), дополняемой фигурой полумальчика. Можно почти полностью переключить внимание на мое лицо – в одиннадцать лет я стал симпатичным темно-русым парнишкой с живыми глазами и энергичной складкой рта – и на мою грудь, забыв обо всем остальном. Мне почти удается расслабиться в тепле у очага и забыться, позволив времени течь своим чередом.
Но мои родители ни о чем не забывают, не успокаиваются, не перестают размышлять, особенно отец. Часто он встает среди ночи, чтобы посмотреть на меня спящего. Он глядит на меня с тревогой, полный дурных предчувствий: сон у меня беспокойный, я что-то бормочу, шевелю ногами. Особенно трудно ему оторвать взгляд от моего огромного пениса, обрезанного, но все же конского. Какая женщина (женщина – другого существа женского пола отец рядом со мной не мыслит. О кобыле, например, и речи быть не может. Для отца я – человек. Пусть с ненормальными дополнениями, но человек), какая женщина примет его, терзается отец неразрешимым вопросом, кто согласится лечь с ним в постель? Разве что проститутка, пьянчужка или сумасшедшая. А девушка из хорошей еврейской семьи, из Эрешима, например? Ни за что – делает вывод отец, и сердце его сжимается. Ни за что на свете: да они от одного вида его упадут в обморок.
Однако отец знает: в один прекрасный день его сына Гедали потянет к женщине. Потянет нестерпимо. И что же будет? Отцу и думать не хочется о том, что может случиться однажды сентябрьской ночью.
Канун дня рождения Гедали. Завтра ему исполнится двенадцать.
Жаркая ночь. Даже для сентября. Невыносимо жаркая.
Этой ночью мальчику не уснуть. С горящим лицом он будет беспокойно метаться на соломенном тюфяке. (Это вожделение: огромный пенис напряжен до дрожи. Что делать? Мастурбировать? Немыслимо: человеческие пальцы отказываются прикасаться к грубой коже коня.) Нет сил терпеть, и Гедали бросится вон из дома. Он будет тереться о деревья, он прыгнет в ручей – ничто его не успокоит. Он будет скакать без дороги, пугая ночных птиц.
На соседней фазенде он наткнется на огороженный бревнами загон. Целый табун жеребцов и кобылиц, застыв в лунном свете, уставится на него.
Кентавр медленно подойдет к ним. Кентавр увидит кобылицу, прекрасную долгогривую белую кобылицу. Кентавр начнет ласкать дрожащими руками шелковистую шерсть, кентавр станет шептать ласковые слова. Кентавр – с пересохшим ртом, с округлившимися глазами – кентавр внезапно взгромоздится на нее. И в одно мгновение это место станет адом: лошади, мечущиеся из стороны в сторону, бьющиеся о бревна ограды, кентавр, орущий:
– Вот сейчас я ее! Дерьмо! Хоть как-нибудь!
Он добьется удовлетворения – кое-как – грубо, будто самоубийца, которому все осточертело. Потом поскачет к реке, окунется, смывая грязь.
(Что-то хрустнет под копытом, вязнущим в илистом дне. Скрипка?)
Он вернется домой и тихо, словно вор, проскользнет в комнату.
Но на этом история не кончается. В воображении моего отца она прерывается на этом месте. Но есть и продолжение.
Кобылица станет повсюду преследовать его.
Ночью Гедали просыпается в тревоге, пробужденный жалобным ржанием: кобылица стоит под окном его комнаты.
Гедали накрывает голову подушкой. Никакого толку: он все равно слышит ее. Он встает, пытается прогнать ее: пошла вон, несчастная! – бормочет он вполголоса, боясь разбудить родителей. Но кобылица не уходит. Гедали швыряет в нее камни, колотит ее черенком мотыги. Без толку.
Она преследует его и днем. Хозяин вынужден приезжать и забирать ее. Не знаю, что нашло на Мимозу, говорит он, озадаченный, соседу Льву, ей тут как медом намазано. Хозяин седлает ее, она бьется, встает на дыбы: не желает уходить. Хозяин хлещет ее кнутом, вонзает ей в бока шпоры. Наконец они уносятся галопом, в облаке пыли. Из своего укрытия в подвале Гедали вздыхает им вслед с облегчением. Но ночью она снова ржет под окном. Подозрение закрадывается в душу Гедали: уж не беременна ли она? Кошмар. Образ еще одного кентавра, или коня, или – еще хуже – монстра с телом коня и человеческой головой, или коня с человеческими губами, а то и с одним человеческим ухом, или кобылы с женской грудью, или коня с человеческими ногами – образ урода будет маячить в голове у Гедали и не даст ему покоя.
Как и Паша. Гнедой жеребец Паша был парой этой кобылы, но теперь она его не подпускает. Паша будет преследовать его повсюду, охваченный жаждой мести. И Гедали не избежать решающего поединка.
Однажды ночью Паша постучит копытом в дверь. С криком: с меня хватит! – Гедали бросится во двор навстречу врагу, под восторженным взглядом белой кобылы.
Копыта против копыт и кулаки мальчика против зубов жеребца – жуткая схватка. Физическое превосходство, возможно, на стороне коня: если Гедали укусит его, то лишь слегка поранит ему кожу: зубы у кентавра крепкие, но куда его челюстям до челюстей Паши! А разум? Окажется ли он сильнее инстинкта разгневанного животного, сражающегося за жизнь – и за самку? Хватит ли у Гедали духу вооружиться ножом и вовремя пустить его вход?
Отец делится своими опасениями с женой. А она будто этого и ждала: уедем отсюда, Лев. Я сколько раз тебе говорила: надо перебраться куда-нибудь, где поменьше живности, поменьше лошадей. Едем в город, Лев. Там чего только нет: и больницы, и ученые доктора – вдруг да они знают, как лечить нашего сына! У нас есть сбережения, ты откроешь свое дело. Мы поселимся в укромном месте, где никто не узнает о Гедали.
Бросить фазенду? – спрашивает себя отец, бродя по полям. Ему не по себе от этой мысли. Он привык к месту. Ему нравится пахать, нравится сеять пшеницу, нравится мять в руках спелые колосья. Бросить землю – не будет ли это предательством по отношению к памяти барона Гирша, этого святого человека? Отец полон сомнений.
Внезапный поворот событий вынудит его решиться.
Я обнаружен.
И кем? Пeдру Бeнту – сыном хозяина соседней фазенды, мерзким мальчишкой. Он прискакал на наши земли на быстроногом Паше: искал сбежавшего теленка.
Мы с отцом в поле, далеко от дома, сеем пшеницу. Отец раздражен: я увязался за ним против его воли. И он как раз говорит, что незачем мне маячить у всех на виду, когда появляется Педру Бенту. Беги, Гедали! – кричит отец, но поздно: я не успеваю и шагу ступить, а Педру Бенту уже рядом с нами. Он соскакивает с коня, подходит ко мне, рассматривает меня, пораженный, пытается потрогать – я в испуге отскакиваю – а отец с застывшим выражением ужаса на лице в растерянности смотрит на нас, не зная, что делать.
