Привал - Кунин Владимир Владимирович (книги полностью бесплатно TXT) 📗
— Пальчик-то убери, — сказала Васильева. — Сколько тебе говорить можно?
Невинный испуганно поджал мизинец. Васильева взяла у него чашку, внимательно разглядела ее и отхлебнула кофе.
— Знатное пойло, Степочка. А где ты чашку такую раздобыл?
— Там же, где и кофе, Екатерина Сергеевна.
— От куркуль! — возмутился шофер Мишка и высунулся из-под капота «доджа». — Вы заметили, товарищ майор, он же никогда прямо не ответит!
— А тебе это вообще знать не положено, — огрызнулся Невинный. — Кофе трофейный — только для хирургов. Я, например, тебя не спрашиваю, откуда ты этот «додж» слямзил...
Мишка презрительно сплюнул и увидел новобранца в проеме ворот:
— Ну, чего стоишь? Иди докладайся товарищу майору.
Печатая шаг, новобранец подошел к Невинному:
— Товарищ майор, рядовой...
Мишка оскорбительно захохотал. Новобранец смешался и замолчал. Невинный зыркнул на Мишку недобрым глазом, указал новобранцу на Васильеву и сказал:
— Вона где товарищ майор. Я покаместь старшина.
Солдатик недоверчиво уставился на Васильеву, сидящую на ступеньках крыльца.
— Товарищ майор... Рядовой Кошечкин прибыл для дальнейшего прохождения службы, — уныло доложил новобранец.
Васильева затянулась папироской, оглядела солдатика с головы до ног.
— Ко-шеч-кин... — произнесла она раздельно и впервые улыбнулась. — А зовут как?
— Владимир Николаевич.
— Носом не вырос, — усмехнулась Васильева. — Ну какой ты Владимир Николаевич? Ты еще — Вовик... Вова. Владимиром Николаевичем ты уже после войны станешь. А пока — в распоряжение старшины Невинного. Он тебя и на довольствие поставит, и к делу пристроит. Понял?
— Так точно...
В окне второго этажа шел «свой» разговор:
— Хоть бы одного толкового мужика прислали!
— А по мне, так ничего. — Старшая сестра Зинка оценивающе разглядывала молоденького Вову Кошечкина. — Его малость подкормить — с ним еще и жить можно.
— Такого учить — руки отвалятся.
— Только время переводить.
— Кому что, девоньки. — И Зинка закричала вниз: — Екатерина Сергеевна! Того фрица с раздробленным локтевым суставом готовить к ампутации?
— Готовь! — Васильева отхлебнула из чашки.
— Наркоз местный, общий? — вопила Зинка со второго этажа.
— Местный, местный! У него сердечко паршивое, — ответила Васильева. — А ты, Вовик, отдай все свои бумажечки старшине Невинному, Степану Андреевичу. И давай включайся...
— Куда? — тупо спросил Кошечкин.
— В общественно полезную деятельность нашего здорового и замечательного коллектива. Чему тебя в школе учили? Забирай его, Степа.
— Пошли, Котечкин, — строго произнес Невинный.
— Кошечкин... — упавшим голосом поправил его новобранец.
— Ну Кошечкин, — согласился Невинный. — Айда...
Но тот стоял и не двигался.
— Ты чего? — спросила Васильева. — Иди со старшиной.
— А где мне оружие получить, товарищ майор? — вдруг напряженно спросил Кошечкин.
— Какое оружие?!
— Ну... Воевать.
— А-а-а... — поняла Васильева. — Иди. Без тебя обойдутся.
— То есть как?! — тоненько выкрикнул Вова Кошечкин и чуть не заплакал. — Товарищ майор! Я же воевать прибыл!.. Я же...
— Ты мне тут истерики не закатывай, — резко проговорила Васильева. — Марш отсюда! Кру-гом!
И в эту секунду во двор санитарного батальона на полном ходу влетел «виллис» с белым польским орлом на боку. Из него выпрыгнул капитан Станишевский и бросился к Васильевой:
— Катя! Екатерина Сергеевна! Товарищ майор!..
— Станишевский! — Васильева допила кофе и отбросила в сторону окурок. — Живой?!
Станишевский даже не дал Васильевой подняться со ступенек. Он опустился перед ней на колени и стал целовать ее руки в резиновых хирургических перчатках. Она рассмеялась и прижала его голову к своей груди.
— Ендрусь!.. Живой... — Васильева счастливо и удивленно покачала головой: — Вот уж не чаяла.
Мишка наглухо застегнул свой гестаповский голубой мундир и деловито полез под капот «доджа». Пожилой солдат остервенело застрочил на швейной машинке. Сестры и санитарки медленно и неохотно отлипли от подоконников второго этажа. Шофер Станишевского с преувеличенной тщательностью стал протирать лобовое стекло своего «виллиса». Старшина Невинный осторожно дернул новобранца за рукав.
Ошеломленный Кошечкин этого даже не почувствовал. Он стоял и не мог оторвать глаз от Васильевой и Станишевского. То, что сейчас происходило, казалось ему невероятным! При всех!.. С иностранцем! Они с ума сошли, что ли?! Она же майор! Вот это да!..
Васильева подняла руками голову Станишевского, ласково заглянула ему в лицо.
— Как же я давно не видела тебя, кавалер ты мой верный, Андрюшенька...
Посмотрела поверх его головы на потрясенного Кошечкина и, не меняя интонации, нежно произнесла:
— Вовик... Ну что ты стоишь, как памятник? Я же сказала тебе — иди со старшиной Невинным. Иди, иди.
— А оружие?.. — еще на что-то надеясь, потерянно прошептал Кошечкин.
Но этого Васильева уже не слышала.
Лагерь для военнопленных американцев, англичан, французов, а в последнее время и для итальянцев находился почти в самом городке. Вернее, на выезде из него.
Четыре длинных одноэтажных барака, несколько небольших корпусов различных служб, двухэтажное кирпичное здание — казарма немецкого батальона лагерной охраны — и внушительный, вытоптанный до бетонной жесткости плац для построений. Весь этот «комплекс» был окружен тремя рядами колючей проволоки, а по всему периметру забора, на шести углах, стояло шесть наблюдательных вышек с прожекторами. Помимо прожекторов, на вышках были сооружены небольшие огороженные площадочки под маленькими четырехугольными крышами, под которыми от дождя и ветра спасались часовые, охранявшие лагерь. С земли к этим площадочкам шли аккуратные лестницы с перилами. Все шесть вышек соединялись телефонной связью с караульным помещением и службой коменданта лагеря.
Сейчас вышки пустовали, колючая проволока была в нескольких местах порвана и смята — здесь добротно поработали польские и советские танки. В одном месте, словно гигантская муха, запутавшаяся в паутине, в клубке колючей проволоки застрял полусгоревший немецкий штабной автомобиль. Из него неподвижно свисали чьи-то руки, головы, ноги... Видимо, в последнюю секунду машина с немцами предприняла отчаянную попытку прорваться с ходу, но одолеть собственный забор ей так и не удалось.
Это был так называемый офлаг — офицерский лагерь. Бараки строго разграничены: в одном жили американцы, во втором — англичане, в третьем — французы, а четвертый с недавнего времени, как только Италия вышла из войны, заполняли итальянцы. Перестав быть союзниками немцев, они тотчас были объявлены врагами Германии. В лагерях им жилось труднее, чем всем остальным, так как если американцы, французы и англичане были спаяны союзническими отношениями, то итальянцы — недавние противники тех же американцев — в эту категорию никак не вписывались. Однако следует заметить, что по сравнению с лагерями для пленных русских даже итальянцы жили словно в раю...
В офлаге каждый барак имел свой выборный комитет самоуправления, который напрямую связывался с немецким командованием лагеря. Через своих представителей пленные могли жаловаться администрации лагеря на недоброкачественность пищи, на нарушение санитарных условий, на несоблюдение международных правил содержания военнопленных. Все это достаточно мирно обсуждалось лагерным начальством вместе с представителями комитетов военнопленных, и большая часть требований удовлетворялась. Это делалось с точным расчетом на возможный неблагоприятный для них конец войны...
Но все-таки это была тюрьма, где попытка к бегству каралась смертью.
... О том, что русские и поляки будут торжественно освобождать военнопленных союзников, городок узнал моментально. Когда командование советской и польской дивизий вместе с переводчиками прибыло к лагерю, вокруг него собрались уже несколько сотен местных жителей и, пожалуй, столько же советских и польских солдат. Казалось, вся Рыночная площадь перекочевала сюда, чтобы продолжить праздник. Это впечатление подкрепляло еще и то обстоятельство, что уличный оркестрик — гитара, барабан, аккордеон, труба и кларнет — тоже оказался здесь и трудился в поте лица своего, громко, но не очень стройно наяривая старые польские мелодии...
