Наш комбат - Гранин Даниил Александрович (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Так я и знал! Топографы, растудыть их, — Рязанцев помахал кулаком, но в голосе его было облегчение. — Дошло?
— Вот оно что, — сказал я.
Дождь кончился. Наверху разгуливалось, светлело. Ни с того ни с сего, где-то срываясь, отчаянно пропел петушок. Мы рассмеялись. Комбат снял накидку, стряхнул. Костюм на нем был сухой и галстучек небесно сиял.
— Прошлый год меня в ГДР командировали, — сказал Володя. — Толковые они приборы делают. И вообще — современные ребята, приятно, когда заместо хенде хох — данке шен.
Комбат прошелся мимо нас, в одну сторону, в другую. Мы следили за ним глазами.
— У меня сын тоже современный, — Рязанцев вздохнул. — Голоданием советует мне лечиться. У тебя, говорит, опыт богатый.
Комбат остановился, приглядываясь к нам как бы издалека, невесть откуда, и вдруг сказал воинственно:
— Карта, между прочим, тоже не оправдывает. Соображать надо было. Где еще, спрашивается, штаб мог разместиться? Достаточно понаблюдать за путями подъезда из Пушкина. Элементарная вещь. Тем более что времени у нас хватало. Слава богу.
Нельзя было понять, куда он клонит. Какого черта он наскакивает, не понимает он, что ли…
— Кто же должен был соображать? — не утерпел Володя.
— Я! — отрубил комбат, как на поверке, а потом добавил: — Кто же еще?
— Какого же черта…
Но Рязанцев перебил меня:
— Чего ты городишь, да разве мы днем могли наблюдать? Высунуться не давали, — и он переглянулся с Володей, что-то сигналя ему. Володя тотчас поднял руку.
— Свидетельствую. Правду, и только правду. Вы же во взводы лишь ночью могли добраться. С фонариком. Проверочка — все ли в пижамах. Помните песенку: «К нам приходят только ночью, а не днем на огонек»?
Комбат слушал его и не слушал, все поглядывал вправо от нас, в сторону пологого склона, начинающегося за крайним колодцем. Что-то ему не давало покоя. Он сверился со своей схемкой и уставился на пустой склон. Взгляд его застывал сосредоточенно-отсутствующим, словно комбат прислушивался к себе.
— …Славная была песенка. Ловко ты ее сочинил.
— Я? Неужели я умел сочинять песни?
— Эх ты, растерял свои способности, — продолжал Володя. — Из тебя мог выйти Лебедев-Кумач или Окуджава.
Лицо комбата скривилось.
— Так и есть… — Он, как лунатик, сделал несколько шагов вслед неизвестной нам мысли, показывая на мелкие буераки, что рукавами стекали со склона, сливаясь в длинный, расширяющийся книзу овраг. Русло его в глинистых осыпях наискосок тянулось, сходя на нет, к нашим позициям, почти у правого фланга.
— Перебежками… Скапливаться… Проверим… в полный рост… — Он бормотал, ничего толком не объясняя, и вдруг попросил Володю и меня спуститься, пройти к нашим окопам и затем вернуться сюда, следуя по дну оврага. Рязанцев, тот посидит на обрыве, служа нам ориентиром.
— А в чем идея? — спросил я. — Что это еще за игра в казаки-разбойники?
— Надо проверить, — нетерпеливо повторил комбат. Он насильно улыбнулся. — Пробежитесь малость, согреетесь.
— Не пора ли нам, ребята, — Володя сладко потянулся. — Все было прекрасно. Насчет согрева есть другое предложение.
Я уселся на камешек, вытянул ноги.
— Проголосуем?
Рязанцев незаметно кивнул мне. Никто из нас не хотел участвовать в этой подозрительной затее.
Комбат растерялся. Он не мог гаркнуть, приказать нам. Он не думал, что мы взбунтуемся. Искательно улыбаясь, он совал мне плащ:
— Там в кустах мокро… Берите, берите… Чего вы, в самом деле. Вам же самим интересно. Ведь все равно… Пожалуйста. Имею я право…
Мне стало жалко его, так не шел ему этот просящий тон, но я не двинулся с места.
— Ах, эти штатские, гражданка-гражданочка, — напевал Володя. — Не поставить по стойке, не отправить в штрафную. Я сам в первые годы мучился. — Он посмотрел на комбата и вдруг сменил тон: — Послушай, может, не стоит.
Рука комбата больно стиснула мне плечо; бледнея лицом, он затряс меня:
— Вам-то что за дело!
Я поднялся, сунув руки в карманы, покачался на носках: «Не забываетесь ли вы, бывший наш начальничек, раньше выяснять надо было, раньше, опоздали…» Но вместо всех фраз, которые вертелись у меня на языке, я театрально поклонился. Ладно, мы пойдем. Мы проверим. Только не пеняйте на нас, вы сами этого хотели.
8
Кусты приходилось сначала отряхивать, потом раздвигать. В овраге — впрочем, это был не овраг, а скорее лощинка — чисто пахло мокрой зеленью, воздух лежал теплый, грибной, цвели высокие розовые иван-чаи и желтенькие мать-и-мачехи; уголок этот, слабо тронутый войной, и чувствовался, и виделся иначе. Я подумал, что давно не был в деревне, так, чтобы были поля, коричневая вода в речке, большое небо.
— Чего он добивается? — расстроенно спросил Володя. — Чудик, Галилей Галилеич.
— Мы его предупреждали. И вообще — наше дело солдатское. Распрекрасное дело быть солдатом.
— Пардон, — сказал Володя. — Я больше люблю генералом.
Нет, я имел в виду другое — распрекраснейшее наше солдатское состояние: бесквартирное, безмебельное, свободное от покупок, моды, барахла, семейных смет и ночных объяснений. И наше солдатское дело — выполняй приказ, и никаких сомнений, психологических глубин, держись поближе к кухне, подальше от начальства, старшина обеспечит. Все мое со мной, все умещалось в вещмешке. Танки наши шли по Восточной Пруссии, через опустелые фермы, городишки. Мы ночевали в роскошных особняках, полных диковинного для нас шмотья, но нам ничего не надо было, мы шли вперед, оставляя за собой свободу, Германию, где никогда не будет фашизма, — и каждый из нас чувствовал себя всесильным судьей, творящим высший и праведный суд.
— Тебе снится война? — спросил Володя.
— Давно не снилась.
— И мне давно.
— Тебе должны сниться научные сны. Штатные расписания, фонды, приборы. Зачем тебе военные сны?
— Нужно, — сказал он. — Иногда нужно.
Далеко наверху темнела сгорбленная фигура Рязанцева; комбата мы не видели.
— В колодце сидит, — сказал Володя. — Проверяет.
— Чего проверяет?
— Что было бы, если бы кабы… Пойдем на всякий случай повыше.
— Нехорошо. Ему ж надо знать…
— И что мы будем с этого иметь? Нет, отец, расстройств мне хватает в рабочее время, а тут в кои веки встретились…
Он взял меня за руку, потащил, забирая все выше по скосу, пока над уступом не показались голова и плечи комбата. Он что-то закричал нам, но мы продолжали идти, не теряя его из виду. Черный силуэт его вырастал над землей, поднимался по грудь, потом по пояс, он вставал из земли, словно один из тех, что полегли здесь.
— Неужели мы с тобой когда-то тут ползли и все это было? — спросил я. — Если бы прокрутить на экране, — представляешь, мы сидим в зале и смотрим.
— Кошмар. Просто чудо, что мы с тобой живы, старик. Для меня нынешняя жизнь — как бесплатное приложение.
С условленного места, где овраг разветвлялся сухими вымоинами, мы круто свернули на Рязанцева.
Володя закричал:
— Даешь «аппендицит»! Вперед! Нарушителей к ответу!
Мы хватались за кусты, карабкались наперегонки.
Мы выскочили прямо на Рязанцева.
— Сдавайся!
При нашем появлении они замолчали. Рязанцев пустыми глазами посмотрел на нас и отвернулся. Комбат вылез из колодца перепачканный в глине, растрепанный, галстучек его сбился, пуговица на пиджаке болталась. Он вытер руки о траву, спросил:
— Смухлевали?
— Да как можно, вы ж нашего брата насквозь, — затараторил Володя.
На мгновение комбат поверил, посветлел, видно было, как хотелось ему обмануться, но тут же вздохнул, расставаясь с несбыточным, нахмурился, снял зачем-то шляпу, повертел ее, рассматривая.
— Вот какая история… Так я и думал… Ах ты боже мой, что же выходит? Вы понимаете, как повернулось все… нет, не понимаете вы…
Он недоверчиво, как-то удивленно осматривал каждого из нас, словно не желая верить, что ничего исправить нельзя.
