Деревянная пастушка - Хьюз Ричард (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗
В Мюнхене Джереми отправился взглянуть на знаменитый Коричневый дом, где разместилась штаб-квартира нацистов. Несколько домов по соседству недавно обрушили, а то, что возводилось на их месте, было надежно упрятано за десятифутовым забором. Однако Джереми обнаружил дырку и прильнул к ней. «Кто-то здесь, видно, не очень верит в „Директиву на десять лет“, — подумал он, ибо массивные бетонные своды не могли быть ничем иным, как подземным убежищем на случай воздушной тревоги.
После Мюнхена Людо еще должен был заехать по делам в Лейпциг, а затем в Берлин, но июнь истекал, а вместе с ним истекал и отпуск Джереми, поэтому, распростившись с компанией в Нюрнберге, он отбыл на поезде в западном направлении. Сидя в вагоне второго класса, он размышлял над тем, что писать в отчете. Он достаточно повидал, чтобы понять, исходя из всеобщего настроения, что нацисты едва ли скоро уйдут со сцены. Но что же еще можно к этому прибавить? Рассуждения насчет «патологического дружелюбия» покажутся весьма странными военно-морской разведке! А вот рост выпуска продукции на заводах Круппа — это, пожалуй, больше по ее части…
Как раз в эту минуту в открытое окно до него долетел далекий треск ружейного залпа. «А, субботние упражнения в стрельбе, — подумал он. — Надо будет и это вставить». Однако тут он был неправ. Дело в том, что услышал он этим мирным последним днем июня выстрелы карательного отряда в каком-то уединенном месте, и это был не единственный карательный отряд.
21
Вернувшись из Венеции, Гитлер обнаружил, что кризисная ситуация не рассасывается оттого лишь, что ты закрыл на нее глаза. Скандалисты-штурмовики ни с кем не считались, даже с таким священным институтом, как армия. Тут на прием к нему явился Геринг и принялся зловеще нашептывать, что левые готовят в партии путч, а Гиммлер обронил несколько прозрачных намеков насчет Рема и Штрассера, пообещав сообщить «дополнительные сведения», как только они поступят от его людей. Кроме того, в Берлине ходили слухи, что Гитлер покатился под гору, и не один граф Леповский верил, что Штрассер скоро станет канцлером, Рем займет пост министра обороны, а штурмовики вольются в армию (или, вернее вольют ее в себя).
А за пределами партии консервативные силы дули в свою дуду. На другой день после возвращения Гитлера вице-канцлер фон Папен произнес речь в Марбурге — выступление его было столь хорошо и продуманно написано, что все решили: это писал не он, — и в этой речи он столь открыто призвал положить конец разгулу СА, что Геббельс запретил газетам не только печатать ее, но даже упоминать о ней. Тогда Папен посмел пожаловаться на запрет Гитлеру и заявил, что это оскорбительно для него — человека, занимающего в государстве следующий за канцлером пост; он добавил, что президент согласен с каждым его словом, и пригрозил подать в отставку… Вот это уже переварить было невозможно. Какой-то пигмей заявляет, что подаст в отставку, когда он должен был бы молчать в тряпочку и благодарить бога за то, что его еще не вышвырнули! И Гитлер решил лететь в Нойдек и поговорить начистоту с этим выжившим из ума президентом, который вздумал совать нос не в свои дела.
Однако Гинденбург категорически отказался обсуждать с Гитлером что бы то ни было. У двери Гитлера встретил генерал Бломберг, рупор Гинденбурга, и от имени Гинденбурга ледяным тоном объявил ультиматум: если Гитлер не может или не хочет немедленно обуздать штурмовиков и обеспечить общественный порядок, гражданское правительство будет распущено, страна объявлена на военном положении и вся власть передана в руки армии.
Едва ли Гитлеру хотелось задерживаться в приемной Гинденбурга: ему не предложили даже присесть. Он тут же вылетел прямо в Берлин, где Геринг и Гиммлер сразу взялись за дело, излагая обещанные «дополнительные сведения». Рем и Штрассер жаждут крови (заявили они); они наметили свой переворот на следующую субботу, тридцатое июня, когда Гитлер будет проводить встречу в Висзее. Как только Гитлер отбудет туда, солдаты Карла Эрнста захватят Берлин. Кроме того, если Гитлер сунется в это осиное гнездо Висзее, не выбраться ему оттуда живым, значит, надо опередить их и первым нанести удар.
Внутренне Гитлер понимал, что это — небылица, которая абсолютно не вяжется с характером Рема, а он знал Рема как свои пять пальцев. Дебошир, грубиян, упрямый как осел — да, таким был его старый друг, но от всего этого до желания перескочить через убитого фюрера и встать самому у кормила очень далеко, ибо у Рема не было этой особой жажды всей полноты власти, так как на то, чтобы решать бесчисленные проблемы, вытекающие из обладания всей полнотой власти, у него мозгов не хватало (и он это знал). Да и Штрассер тоже прирожденный претендент на второе место… В идеале теперь, когда дни уличных боев отошли в прошлое, Гитлер и сам прекрасно мог бы обойтись без Рема, как он обходился без Штрассера, — вот только без Рема штурмовики уж несомненно устроят бунт, а тогда — конец. Сегодня подлинной опасностью были как раз эти осатаневшие штурмовики.
А вот если бы кастрировать СА и одновременно лишить Рема власти… До чего все было бы просто, если бы эти россказни, этот фарсовый заговор был правдой!
Легко нанести удар первым, когда твой противник и не собирается тебя ударить… Соверши такое Рамсей Макдональд или Болдуин, можно было бы предположить, что это подлая левая рука неосознанно потянулась к проблеску света в конце туннеля, но Гитлер был моральный двурушник, не ощущавший разницы между своими подсознательными стремлениями и тем, что он сознательно замышлял. Он знал, что этот заговор сфабрикован Герингом и Гиммлером, и прекрасно понимал почему, но верил он в то, во что хотел верить. Как Белая королева до завтрака верила, что могут сбыться две неосуществимые ее мечты, точно так же при желании мог в это поверить и Гитлер.
Тем временем штурмовики все больше и больше распоясывались, и через четыре дня после нойдекского ультиматума президент поступил согласно своим словам: армия была поставлена под ружье и ждала в грозном молчании. Но Гитлер, естественно, постарается возможно дольше уклоняться от решающего шага. До субботы оставалось лишь пять дней, поэтому всю запланированную операцию по ликвидации заговора следовало потихоньку запускать, и вот эсэсовцев и полицию предупредили, чтобы они держались наготове, а мюнхенскому гаулейтеру Вагнеру объяснили, что начинать придется ему. Но все должно было делаться от имени Геринга и Гиммлера. Сам Гитлер пока по-прежнему останется в стороне, он по-прежнему будет медлить с решением, предоставив рисковать Герингу с Гиммлером.
Итак, Гитлер все еще выжидал, а в четверг, когда до решающего срока оставалось всего сорок восемь часов, вдруг объявил, что уезжает в Эссен, и посмотрел на лица своих соратников. Трио (ибо Геббельс присоединился к ним, считая, что, по всей вероятности, они одержат победу, хотя по-прежнему в любую минуту готов был прыгнуть в сторону, — ведь это же был Геббельс!) — трио было близко к отчаянию. «Свадьба Тербовена», «волнения у Круппа, вызванные подстрекательством одного из приспешников Рема…». Доводы, выдвинутые фюрером для отъезда, были столь малоубедительны, что троица заволновалась, опасаясь, как бы он не выкинул какой-нибудь дьявольский трюк, если его выпустить из поля зрения. Однако кому-то надо было оставаться в Берлине у руля и кто-то должен был ему помогать — ведь ни один из трех конспираторов не доверял двум другим… Под конец верх одержал Геббельс. Они с Гиммлером останутся в Берлине, а Геринг отправится на свадьбу и затем тут же вернется, после чего Геббельс вылетит завтра вечером к Гитлеру с самыми последними новостями «с пылу, с жару» — с чем-то таким, что наконец перевесит чашу весов…
Таким образом, по плану Геббельса, только он будет находиться рядом с фюрером накануне Решающего Дня, когда кот должен прыгнуть, и тогда он успеет переметнуться, если это понадобится. А кроме того, Геббельс опасался, как бы Геринг и Гиммлер не прикончили и его, когда начнется чистка (если она начнется): только под крылышком самого фюрера мог он рассчитывать на то, что останется цел.
