Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
В эти минуты они любили всех и все любили их…
Жёсткие нары стали ковром из цветов, низкий потолок над головой — распахнулся небом без единого облачка.
Но уже на следующий день, когда они лежали, укрывшись суконным одеялом, он почувствовал щемящее беспокойство за её будущее, не придав тому вначале большого значения. Оно напоминало о себе следующей ночью без сна.
— Серякин, ты сдержал слово, ты сделал добро, — говорил он, лёжа с открытыми глазами. — Что ты наделал, Серякин?!
Видел себя — без рук, её — без носа. Уже не во сне вовсе, а наяву. И сучий пророк улыбался ему радостной улыбкой рано повзрослевшего пионера, держа волосатую руку в салюте, а в руке — топор.
В зоне капитан ловил усталые глаза зэка нахальным взглядом. Он краснел, заново переживая её нежное, чистое понимание и её собственную жертву. Она гладила по спине потерявшего над собой контроль зэка, повторяя:
— Не спеши, родной мой! Это надолго. Это навсегда.
Тогда он наконец прикрыл её губы сильным поцелуем и успокоился.
— Тебе хорошо? — спросила она, не дожидаясь ответа, поцеловала его, ответила себе сама. — Тебе очень хорошо!
Зэк не мог поверить, что всё это возможно и происходит с ним. У него не нашлось тех нужных и единственных слов. Он продолжал искать их и сейчас, стоя на плацу в ожидании развода, не замечая заискивающего взгляда лупатого Барончика, такого выразительного в своём атласном жилете поверх штопаного свитера, что не заметить его мог только слепой или влюблённый. Наконец Барончик рискнул проявить себя иначе. Он подошёл к бригадиру, прошептал, оглянувшись по сторонам:
— Хочу притусоваться к твоей бригаде, Вадим. Моряк моряку отказать не должен.
Упоров посмотрел в узкую щель рта бывшего буфетчика с «Иосифа Сталина» так, словно пытался рассмотреть там недожеванный кусок самарского грабителя. И сказал:
— У меня нет вакансий людоеда. Что ты умеешь делать, кроме этого? Только не ври!
— Воровать…
— Комплект! Ещё?!
— Нарисовать червонец, доллар, отлить любое кольцо из любого металла, выпустить монету с твоим профилем, я — художник. Настоящий художник!
— Ты — вор и людоед! Что тебе у меня нужно?
— Зачёты. Устал от блатной тусовки. Два побега… В следующий раз меня застрелят. Ты же знаешь, ты же сам…
Упоров улыбнулся, понимая, на какую дистанцию он оторвался от этого гладкощекого мошенника, которого не убили после второго побега только потому, что он предусмотрительно наложил в штаны. Каждый выживает, как умеет. Барончик хитрый, но он — мастер. Ты видел его работу у Дьяка: золотая змейка с крохотным бриллиантом во рту. Опасное занятие… Другой жизни в зоне нет, она вся опасная.
— Почему смеёшься, Вадик? — спрашивает поникший Барончик. — Мне тридцать пять…
— Для коня почтённый возраст. Ладно. Я подумаю. Тебя ведь и в бригаде могут грохнуть, если отвяжешься.
— Исключено! Возьми, а? Богом прошу!
— Сказал — подумаю. Отвали. У меня и без тебя голова пухнет!
Весь развод он думал только о ней, пока его думы не прервал горячий шёпот Гарика Кламбоцкого:
— Ты чо спишь?! Он говорит: «За всю историю Колымы им никто так шустро не нарезал шахты».
— У Колымы нет истории: одни лагеря.
Но слушал он с интересом. Заместитель начальника лагеря по политической части майор Рогожин, невзрачный человек с продолговатой, похожей на тыкву головой, обладал зычным голосом и полным отсутствием чувства юмора, что, собственно, определило его назначение на бесхлопотную должность.
— …За последние три года в бригаде не было ни одного серьёзного нарушения режима, это тоже является, само по себе, своеобразным рекордом.
"Она ждёт меня уже три с половиной года. Ждёт! Меня! Серякин спросил: «Ты что ей наобещал? На танцы даже не ходит».
Ему было приятно, и он боялся. Капитан завидует. Хороший мужик, зависть — чувство плохое…
Майор Рогожин продолжает вдохновенно:
— Путь исправления, путь от преступления к его осознанию труден. Другого пути нет! Партия видит и поддерживает тех, кто, неукоснительно следуя её установкам, шаг за шагом завоёвывает себе право на счастливую, свободную жизнь в самом передовом обществе на планете!
«И тебе, крикливый идиот, доклады пишет Голос. Что бы вы делали без Соломона Марковича?! Бессовестные недоумки!».
Но в зоне, после вручения бригаде новых кирзовых сапог, прямо с этикетками на шпагатных вязочках, он сказал майору:
— Спасибо за доброе отношение, гражданин начальник!
И сразу же после отъезда замполита объявил:
— Новые кони не играются!
— А кто уже… — потупил глаза Зяма.
— Останется без спирта за трудовую доблесть!
— Получается: за раз — два — раз и по ошибке — раз?
Упоров не стал отвечать, направился к бульдозеру, к которому зэки прилаживали сконструированный Иосифом Гнатюком рыхлитель.
— Ну, хлопцы! Зачали! — крикнул Иосиф.
Несколько человек, вцепившись в перекинутый через блок трос, начали поднимать приспособление.
— Не возьмём! — стонал красный от натуги Калаянов. — Эй, ты, чо пялишься — помогай!
Упоров снова увидел Барончика. Тот неторопливо и неизвестно для чего сбросил свой атласный жилет, стал засучивать рукава штопатого свитера.
— Быстрей, рожа твоя протокольная! — сипел Зяма.
Барончик вцепился в трос одновременно с подскочившим Ираклием. Рыхлитель качнулся, пополз вверх, осторожно набирая высоту.
— Придержите! — вежливо попросил страхующий и фиксирующий совпадение отверстий Ольховский. — Пожалуйста, чуть вниз. Так.
Ян Салич проворно вставил штыри и распорядился:
— Опускайте! Осторожненько…
Рыхлитель осел и замер в полуметре от земли, одновременно с резким щелчком. Потный Калаянов направился к Ольховскому, чтобы сообщить очередную гадость, но разгадавший его намерение Ян Салыч спокойно протянул ему гаечный ключ, а когда Зяма его механически принял, сказал:
— Затяните гайки!
— Сам крути, змей! — понял свой промах Калаянов, отбросив ключ.
— Не моя работа: не по моим силам, — с сожалением объяснил Ольховский, — а вы работайте, работайте!
— Бугор! — Зяма принял позу римского патриция — Ты слыхал, что сказало это продавшее Родину существо?! Нет, ты всё-таки глянь на эту антипартийную суку без зубов! Стоит себе гордый, будто совратил Еву Браун, а передовой заключённый Калаянов должен крутить его гайки?!
— Гайки общие, — успокоил одессита Упоров — Ян Салыч не прав, но он — старший. Ты должен сделать ему эту скидку. Крути!
Вадим взглянул через плечо на Барончика, успевшего натянуть свой дурацкий жилет и опустить рукава штопаного свитера. Зэк стоит в плотной тени бульдозера, сохраняя серое очертание без других красок и оттенков. Потом опускает голову, идёт. Атласный жилет вспыхивает на солнце, отчего сутулая спина становится похожей на тухнущую лампочку. Бригадир смотрит ему вслед, в нём что-то противится будущему, да что там — будущему, уже принятому решению. Он кричит резко, отрывисто, чтобы заглушить всякие сомнения:
— Селиван, иди сюда, диетчик!
Барончик возвращается гораздо быстрее чем сходил остановившись перед Упоровым, заискивающе улыбается:
— Прибыл по вашему указанию!
— У тебя инструмент есть?
— Все при нас, бугорчик. Дорогие сердцу вещи не играются…
— Краски, материал или холст для картины?
— Не твоя забота. Так я уже работаю у вас?
— Ираклии! — Упоров нашёл глазами Князя — Нам нужен людоед?
Грузин брезгливо оглядел фигуру Барончика и сказал, не переставая крутить гайки:
— Если вырвать зубы…
— Слыхал — вырвем зубы, если начнёшь мутить воду. Иди к Серякину и скажи — я не возражаю. К вечеру перед входом на участок должен быть лозунг. Дай придумаю…
— Русский с китайцем — братья навек! — подсказал Вазелин.
— Уже нет.
— Эйзенхауэра — в БУР!
— Помолчи, Вазелинчик, надо что-то роковое, чтобы мурашки по коже.
— Лично меня от этого трясёт, — Ольховский кивнул на теплушку, где висел лозунг: «Коммунизм — неизбежен!», — страшно подумать!
