Тень ветра - Сафон Карлос Руис (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗

– И?

– Сеньор Фортунь молча смотрел с минуту на труп, потом отвернулся и ушел.

– Ушел?

– Буквально убежал.

– А полицейские? Они его не задержали? Разве не положено было опознать тело?

Барсело криво усмехнулся:

– Теоретически. Но Дон Мануэль помнит, что в зале был кое-кто еще, третий полицейский, который неслышно вошел позже остальных, пока готовили сеньора Фортуня, и молча следил за сценой, стоя у стены с сигаретой в зубах. Когда Дон Мануэль сказал ему, что согласно инструкции курить здесь нельзя, один из агентов приказал ему замолчать. После ухода сеньора Фортуня третий полицейский подошел к столу, глянул на труп и плюнул ему в лицо. Потом забрал паспорт, отдал приказ отправить тело в Кан Тунис [97] и утром похоронить в общей могиле.

– Не вижу смысла.

– Дон Мануэль тоже. Это не соответствовало инструкции. «Мы же не знаем, кто этот человек», – сказал он. Полицейские ничего не ответили. Тогда Дон Мануэль в гневе заявил: «Или на самом деле вам прекрасно известно, кто он такой? Нужно быть слепым, чтобы не понять, что он мертв по крайней мере сутки». Дон Мануэль знал свои обязанности назубок, и уж кем-кем, а дураком не был. Услышав его протесты, третий полицейский подошел к нему, уставился прямо в глаза и спросил, не желает ли он отправиться в последний путь за компанию с покойным. Дон Мануэль похолодел от ужаса: у того человека были глаза сумасшедшего, и сомневаться в серьезности его намерений не приходилось. Дон Мануэль пролепетал, что всего лишь стремится следовать инструкции, где ясно сказано, что человека нельзя хоронить, пока не известно, кто он. «Кем я скажу, тем он и будет», – ответил полицейский. Затем взял регистрационный бланк и подписал его, закрывая дело. Эту подпись дон Мануэль не забудет никогда, потому что во время войны и после нее тоже, видел ее на десятках регистрационных бланков и свидетельств о смерти, тела с этими документами брались неизвестно откуда и не поддавались опознанию,..

– Инспектор Франсиско Хавьер Фумеро…

– Гордость и опора Главного полицейского управления. Даниель, ты знаешь, что это значит?

– Что мы с самого начала тыкались в пустоту, как слепые котята.

Барсело взял шляпу, трость и направился к выходу, тихо ответив:

– Нет, тычки, пожалуй, на нас посыплются только сейчас.

40

Вечер я провел, разглядывая злосчастное письмо о пополнении мною рядов наших славных вооруженных сил и ожидая новостей от Фермина, который все еще был неизвестно где, хотя лавку я закрыл полчаса назад. На звонок в пансион на улице Хоакина Коста ответила донья Энкарна, она была слегка навеселе и сказала, что Фермина не видела с самого утра.

– Если он не явится через полчаса, ужин будет есть в холодном виде, у меня не «Ритц». Надеюсь, ничего такого не случилось?

– He волнуйтесь, донья Энкарна, мы дали ему важное поручение, так что он, наверное, задержится. Кстати, если он придет до того, как вы ляжете спать, будьте добры, скажите ему, чтобы мне перезвонил. Я – Даниель Семпере, сосед вашей приятельницы Мерседитас.

– Хорошо, но имейте в виду, в половине девятого я уже в постели.

Затем я позвонил Барсело, Фермин вполне мог быть там, опустошая кладовые Бернарды или тиская ее по углам. Я даже не подумал, что ответить может Клара.

– Даниель, вот так сюрприз!

«Что верно, то верно», – подумал я и с велеречивостью, достойной профессора дона Анаклето изложил цель моего звонка, стараясь при этом показать, что дело это интересует меня лишь постольку-поскольку.

– Нет, Фермина здесь весь день не было. И Бернарда все время со мной, я бы знала. Знаешь, мы с ней о тебе говорили.

– Скучная тема для разговора.

– Бернарда говорит, что ты очень хорош собой, совсем взрослый.

– Принимаю витамины. Долгое молчание.

– Даниель, может, когда-нибудь мы снова станем друзьями? Сколько лет должно пройти, чтобы ты меня простил?

– Мы и так друзья, Клара, и мне нечего тебе прощать. Ты же знаешь.

– Дядя говорит, что ты все еще пытаешься разузнать что-нибудь о Хулиане Караксе. Заходи как-нибудь перекусить, расскажешь новости. Мне тоже есть что тебе рассказать.

– На днях непременно.

– Я выхожу замуж, Даниель.

Я смотрел на трубку с ощущением, что то ли ноги проваливаются в пол, то ли мой позвоночник резко укоротился на десяток сантиметров.

– Даниель, ты слышишь?

– Да.

– Ты удивлен?

Я с огромным трудом сглотнул вязкую, как цемент, слюну:

– Нет. Удивительно, что ты не вышла замуж уже давно, претендентов-то у тебя, я думаю, хватало. И кто этот счастливчик?

– Его зовут Хакобо, ты его не знаешь. Он– друг дяди Густаво, один из руководителей «Банка Испании». Мы познакомились на оперном концерте, который организовал дядя, Хакобо поклонник оперного искусства. Он старше меня, но мы хорошие друзья, а ведь это самое главное, правда?

У меня на языке вертелась колкость, но язык я прикусил. И ощутил, как рот наполняется ядом.

– Конечно… Ну ладно, поздравляю.

– Ты никогда меня не простишь, Даниель! Я всегда буду для тебя Кларой Барсело, предательницей.

– Ты для меня всегда будешь Кларой Барсело, и точка. Ты прекрасно знаешь.

Еще одна пауза, из тех, после которых появляется седина.

– А ты, Даниель? Фермин говорит, что у тебя девушка, и очень красивая.

– Клара, у меня клиент, я должен идти. Перезвоню на неделе, и договоримся о встрече. Еще раз поздравляю.

Со вздохом я повесил трубку.

Отец вернулся от клиента весьма подавленный и молчаливый. Я накрывал на стол, он готовил ужин, не интересуясь даже Фермином и делами в лавке. Весь ужин мы глядели в тарелки, делая вид, будто слушаем неумолчно голосившее радио. Отец почти не ел, только перемешивал ложкой безвкусный водянистый суп, словно искал на дне золото. Я сказал:

– Ты бы съел хоть ложку.

Отец пожал плечами. Радиоголоса продолжали молоть чепуху, и он встал, чтобы его выключить. Спросил, наконец:

– Что там в письме из военкомата?

– Меня призывают через два месяца. Его взгляд состарился лет на десять.

– Барсело сказал, что позаботится, чтобы после учебки меня перевели в барселонский гарнизон, я даже смогу приходить домой на ночь.

Отец слабо кивнул. Мне тяжело было смотреть на него, и я встал убрать со стола. Отец остался сидеть с отсутствующим видом, уперевшись локтями в стол и опустив подбородок на переплетенные пальцы рук.

Собираясь мыть тарелки, я вдруг услышал шаги на лестнице, четкие, быстрые, тяжелые, словно забивающие гвозди и даже выстукивающие зловещий код. Я поднял глаза на отца. Шаги замерли на нашей площадке. Отец встал, встревоженный, и тут раздались удары в дверь, и кто-то крикнул громовым, разъяренным голосом, который мне был смутно знаком:

– Полиция! Открывайте!

Тысячи игл впились мне в сердце. Дверь задрожала от новой серии ударов. Отец подошел и посмотрел в глазок.

– Что вам нужно в такой час?

– Откройте или мы вышибем дверь, сеньор Семпере! Повторять не буду.

Я узнал голос Фумеро и похолодел. Под испытующим взглядом отца мне пришлось кивнуть, и он, подавив вздох, открыл. Фумеро и два его постоянных спутника в серых плащах, похожие на марионеток, стояли на пороге в желтоватом свете с лестницы.

– Где?! – крикнул Фумеро и кинулся в гостиную, отшвырнув отца с дороги.

Тот попытался его задержать, но один из агентов заломил ему руку за спину и толкнул к стене, действуя с холодной, привычной сноровкой. Это был тот, что следил за нами, тот, что держал меня, пока Фумеро избивал Фермина у приюта Святой Лусии, тот, что шпионил за мной два дня назад. Он посмотрел на меня пустыми, невыразительными глазами. С самым спокойным видом, какой только мог изобразить, я шагнул Фумеро навстречу. У инспектора глаза были налиты кровью, через всю левую щеку тянулась свежая едва подсохшая царапина.