Паразиты - дю Морье Дафна (полная версия книги .txt) 📗
— Это твоя кровать? Кажется, она очень жесткая.
— Нормально.
Семь одинаковых кроватей в ряд, с жесткими, твердыми подушками.
— Как папа?
— Хорошо.
Вот он, подходящий момент. Я сажусь на кровать как ни в чем не бывало, пудрю нос. Во мне нет ни капли горечи.
— Дело в том, дорогая, я затем и приехала, чтобы рассказать тебе — видимо, ты услышишь об этом от самого папы, — он хочет со мной развестись.
— Ах.
Не знаю, чего я ожидала от нее. Возможно, думала, что она испугается, заплачет или обнимет меня — этого мне хотелось бы больше всего — и это будет началом чего-то нового, доселе неведомого.
— Нет. Мы не поссорились, ничего такого между нами не было. Просто он должен жить в деревне, а я в Лондоне. А это не очень удобно ни ему, ни мне. Гораздо лучше, если мы будем жить отдельно.
— Значит, почти ничего не изменится?
— Нет, конечно, нет. За исключением того, что я больше не буду приезжать в Фартингз.
— Но ты и так там не часто бывала.
— Да.
— Мы будем приезжать к тебе в Лондон?
— Конечно. Когда захотите.
— Хотя в твоей квартире не так много места, правда? Мне бы больше хотелось жить у тети Селии.
— Вот как?
Но отчего эта боль? Отчего эта внезапная пустота?
— У девочки, которая спит на этой кровати, родители тоже развелись. И ее мама снова вышла замуж. У нее отчим.
— Видишь ли, по-моему, у тебя тоже, возможно, будет мачеха. Я думаю, папа может снова жениться.
— Наверное, на Морковке.
— На ком?
— Мы всегда звали ее Морковкой. Знаешь, она учила нас ездить верхом. Прошлым летом. Они с папой большие друзья. Я не против Морковки. Она очень веселая. Ты тоже за кого-нибудь выйдешь замуж?
— Нет… Нет, я не хочу ни за кого выходить замуж.
— А как тот мужчина в твоей пьесе? Он очень милый.
— Он женат. Кроме того, я не хочу.
— Когда папа женится на Морковке?
— Не знаю. Это не обсуждалось. Мы еще не развелись.
— Нет. Конечно, нет. Можно мне рассказать об этом здесь?
— Нет, разумеется, нет. Это… это очень личное дело.
Мне бы следовало почувствовать облегчение, видя реакцию Кэролайн, но это не так. Я потрясена. Я растеряна. Я не понимаю… Если бы Папа развелся с Мамой, это был бы конец света. А ведь Мама мне не родная мать. Папа и Мама…
— Мама, ты останешься на чай?
— Нет, не думаю. К шести мне надо быть в театре.
— Я напишу тете Селии и спрошу, нельзя ли мне приехать к ней на каникулы.
— Да, дорогая, конечно.
Вниз по намытой лестнице, через увешанный расписаниями холл, в парадную дверь к ожидающей ее машине.
— До свидания, дорогая. Мне жаль, что из-за меня ты пропустила игру.
— Все в порядке, мама. Я сейчас побегу. Осталось еще полчаса.
Кэролайн помахала рукой и, прежде чем Мария успела тронуть машину, скрылась из вида за ближайшим кирпичным зданием.
Вот оно, одно из тех страшных мгновений, когда мне хочется плакать. А я не часто плачу, я не из слезливых. Селия всегда плакала, когда была маленькой. Но сейчас слезы принесли бы мне облегчение. Сейчас мне ничего на свете не хотелось бы так, как расплакаться. Передать кому-нибудь руль, откинуться на спинку и расплакаться. Но я не позволю себе. Что станет тогда с моим лицом, глазами? К шести надо быть в театре. Итак, вместо того чтобы плакать, я буду петь. Очень громко и фальшиво. Для того и писал свои песни Найэл, чтобы, встретив свой Ватерлоо, я могла бы петь.
А может быть, лучше зайти в церковь и помолиться? Я могла бы обратиться к религии. Навсегда бросить сцену, ходить по белу свету и творить добро. Сила в Молитве. Сила в Радости. Нет — это Гитлер. Ну, тогда Сила в Чем-То. Церковь за углом. Может быть, это символ, все равно что заглядывать в Библию перед премьерой. Остановлю машину, войду в церковь и помолюсь? Да, так и сделаю.
В церкви было темно и сумрачно. Скорее всего построили ее недавно. Привычной атмосферы нет и в помине. Мария села на скамью и стала ждать. Возможно, если она прождет достаточно долго, что-нибудь произойдет. С небес слетит голубь. На нее снизойдут мир и покой. И она выйдет из церкви утешенной, освеженной, готовой лицом к лицу встретиться с будущим. Возможно, появится священник, милый, добрый старик священник с седыми волосами и спокойными серыми глазами. Беседа с добрым старым священником, несомненно, поможет ей. Они, как никто, знают жизнь, им близки и понятны чужая боль, чужое горе и страдание. Мария ждала, но голубь так и не слетел. Где-то за стенами церкви слышались смех и крики играющих в футбол школьников. За ее спиной отворилась дверь. Она оглянулась. Да, должно быть, это викарий. Но не старик. Довольно молодой человек в очках. Не глядя ни вправо, ни влево, он прошел по центральному проходу к ризнице. У него скрипели ботинки…
Нет, толку от него не будет. Он никого не обратит ни в какую веру. Да и эта церковь тоже. Сидеть здесь и ждать — пустая трата времени. Назад, в машину…
Ну что же, можно сделать прическу. Люсьен даст мне чашку чая и печенье. Чашка чая — вот то, что мне нужно. Я могу сидеть в кресле, делая вид, что читаю старый номер «Болтуна», а Люсьен будет болтать всякий вздор, который вовсе не обязательно слушать. Я могу закрыть глаза и ни о чем не думать. Или стараться ни о чем не думать. Болтовня Люсьена более живительна, чем наставления священника. В душе они, наверно, очень похожи. Никакой разницы, как сказал бы Найэл.
— Добрый день, мадам. Какой сюрприз.
— Я совершенно измучена, Люсьен. У меня был ужасный день.
Парикмахеры похожи на врачей. Те же спокойные, вкрадчивые манеры. Но они не задают вопросов. Они улыбаются. Они понимают.
Люсьен указал Марии на ее обычное кресло; перед зеркалом стоял неоткрытый флакон эссенции для волос. Он был завернут в целлофан и переливался всеми оттенками зеленого цвета. Название эссенции «Венецианский бальзам» — само по себе искушение. Как конфеты, когда я была ребенком, подумала Мария, обернутые в золоченую бумагу; если я бывала сердитой или очень усталой, они всегда поднимали мне настроение.
— Люсьен, если бы я вам сказала, что нахожусь на грани самоубийства, что собираюсь броситься под трамвай, что мне не мил весь свет, что люди, которых я люблю, меня разлюбили, — что бы вы предложили мне в качестве панацеи от этих бед?
— Как насчет массажа лица, мадам? — спросил Люсьен.
Без одной минуты шесть Мария распахнула дверь служебного входа театра.
— Добрый вечер, Боб.
— Добрый вечер, мисс Делейни.
Боб привстал со стула за перегородкой:
— Несколько минут назад, мисс, вам звонил мистер Уиндэм из загорода.
— Он ничего не просил передать?
— Он просил вас позвонить ему, как только вы придете.
— Боб, переключите, пожалуйста, коммутатор на мою уборную.
— Хорошо, мисс Делейни.
Мария бегом побежала вниз по лестнице в свою уборную. Чарльз позвонил. Значит, все в порядке. Он все обдумал и понял, что о разводе не может быть и речи. Чарльз звонил просить прощения. Наверное, сегодня он так же страдал, как и она. В таком случае никаких упреков, никакого вскрытия. Начнем все с начала. Начнем снова.
Она вошла в комнату и бросила пальто на диван.
— Я позову вас, когда буду готова, — сказала Мария костюмерше.
Она схватила телефонную трубку и попросила соединить ее с междугородным коммутатором. Ей ответили не сразу. Наконец телефонистка сказала:
— Междугородные линии заняты. Мы позвоним вам позднее.
Мария надела халат и связала платком волосы на затылке. Стала намазывать лицо кремом.
Интересно. Для примирения Чарльз приедет в Лондон? Неудачный день, утренний спектакль, но если он приедет рано утром на квартиру, они смогут вместе позавтракать; возможно, он найдет, чем заняться днем, и останется на ночь. Но в Фартингз я не поеду даже на выходные, если эта рыжая будет где-то поблизости. Чарльзу придется отделаться от нее. Ее я не потерплю. Это было бы слишком.
Лицо без следов крема и пудры — гладкое и свежее, как лицо маленькой девочки, которая собирается принять ванну. Мария снова склонилась над телефоном:
