Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт (книги TXT, FB2) 📗

Д: Нет.

О: Сержант, эта самая Петти Ли Майнот, чистейший идеал небесной красоты по версии «Мужской силы», сказала: «Я давно стерла из памяти ту пору своей жизни. Извини, но мне совершенно все равно».

Д: Как отреагировал Верн Петри на ее слова?

О: Да в общем никак. Глаза у него блестели, и он мерзко скалился, только зубами не скрежетал. На уме у него явно были пошлости с участием Петти Ли Майнот.

Д: А потом что случилось?

О: Ничего. Она повесила трубку — и дело с концом. Мы тоже повесили трубки, и лица у всех, кроме Верна, были унылые. Гарри встал и покачал головой. «Зря я ей позвонил, о чем я только думал?» «Держи свою двадцатку, Гарри», — сказал Верн. «Нет уж, спасибо, — ответил Гарри. Выглядел он жутко. — Не нужны мне эти деньги. Получается, они как бы от нее. — Он опустил глаза на свои руки. — А я ведь для нее дом построил. Ладный такой домик… Вот этими самыми руками!» Гарри хотел было сказать что-то еще, но потом передумал, так и вышел из конторы, разглядывая свои руки. Полчаса или около того в конторе стояла мертвая тишина, как в морге. Всем было не по себе — кроме Верна. Я посмотрел на него и увидел, что он до сих пор глазеет на плакат с Петти Ли Майнот. Верн поймал мой взгляд и сказал: «Ну и везунчик!»

Д: Кого он назвал везунчиком?

О: Гарри Баркера, кого же еще! Потому что Гарри Баркер был женат на этой чудесной женщине и делил с ней ложе. Везунчик, ну-ну… «Эх, — добавил он, — я как ее голос по телефону услышал, так сразу понял: мне и штуки баксов не жалко за поцелуй этой куколки».

Д: И тогда-то вы ему всыпали?

О: Именно.

Д: Его же собственным телефоном? По голове?

О: Точно так.

Д: И он упал без сознания?

О: Да. Я вмазал Верну Петри, потому что он — воплощение всего, что неладно с нашим миром.

Д: И что же с ним неладно?

О: Люди смотрят только на картинки вещей. А сами вещи никого не волнуют.

Д: Вы больше ничего не хотите добавить?

О: Хочу. Будьте любезны, внесите в протокол, что я вешу сто двадцать три фунта, а Верн Петри — все двести. И еще он на целый фут выше. Голыми руками я бы его не одолел, пришлось воспользоваться оружием. Я, конечно, готов оплатить его больничные счета.

Руфь

Разделенные порогом квартиры, две женщины вежливо кивнули друг другу. Обе были одиноки, обе вдовы — одна в возрасте, другая совсем молодая. Сегодняшняя встреча, которая вроде бы должна была бы помочь им справиться с одиночеством, лишь усилила это чувство.

Молодая женщина, Руфь, преодолела тысячу миль ради их встречи; вынесла грохот, сажу и духоту железнодорожного вагона, доставившего ее из весеннего военного городка в Джорджии в фабричный поселок на окраине все еще полузамерзшей долины Нью-Йорка. Теперь она гадала, почему ее приезд сюда казался таким правильным, таким необходимым. Ведь грузная пожилая женщина, которая теперь перегораживала вход, с трудом выдавливая из себя улыбку, тоже желала их встречи, если судить по ее письмам.

— Так значит, вы та самая, что вышла за моего Теда, — холодно проговорила старшая женщина.

Руфь попробовала представить себя матерью женатого сына и подумала, что ее вопрос прозвучал бы так же. Она поставила на пол чемодан, который не выпускала из рук, поскольку представляла нежную и радостную встречу, представляла, как ворвется в квартиру, отогреется, приведет себя в порядок, а потом они будут говорить и говорить о Теде. Вместо этого мать Теда, судя по всему, намеревалась тщательно изучить ее, прежде чем пригласить в дом.

— Верно, миссис Фолкнер, — сказала Руфь. — Мы были женаты пять месяцев, прежде чем его отправили за океан. — И, чувствуя на себе неодобрительный взгляд, добавила, словно защищаясь: — Пять счастливых месяцев.

— Тед — это все, что у меня было, — сказала миссис Фолкнер.

Она словно упрекала ее.

— Тед был хорошим человеком, — неуверенно проговорила Руфь.

— Мой малыш, — сказала миссис Фолкнер. Она как будто обращалась к невидимой, но полной сочувствия аудитории. Затем передернула плечами. — Вы, должно быть, замерзли. Входите, мисс Харли.

Девичья фамилия Руфи была Харли.

— Я вполне могла бы остановиться в гостинице, — проговорила она.

Под взглядом второй женщины она почувствовала себя здесь чужой, осознала, что не по-здешнему растягивает слова, что ее одежда слишком легкая и явно предназначена для более теплого климата.

— И слышать не желаю, чтобы вы остановились где-то еще. Нам ведь о многом нужно поговорить. Когда должен родиться ребенок Теда?

— Через четыре месяца.

Руфь втащила чемодан через порог и присела на краешек дивана, накрытого скользким чехлом из английского ситца. Единственным источником света в натопленной комнате была лампа на каминной полке, чей тусклый свет вдобавок приглушался абажуром, похожим на черепаховый панцирь.

— Тед так много рассказывал о вас, я дождаться не могла нашей встречи, — проговорила Руфь.

Во время своего долгого путешествия Руфь часами представляла себе, как будет говорить с миссис Фолкнер, как завоюет ее расположение. Она дюжину раз повторила про себя и подправила свою биографию в ожидании вопроса: «Ну а теперь расскажите о себе». Она бы начала рассказ со слов: «Что ж, боюсь, родственников у меня не осталось — во всяком случае, близких. Отец мой был полковником кавалерии и…»

Но мать Теда не стала задавать вопросов. Не говоря ни слова, миссис Фолкнер задумчиво налила в две рюмки шерри из дорогого на вид графина.

— Личные вещи, — проговорила наконец она. — Мне сказали, их отправили вам.

Руфь на мгновение замешкалась.

— А, те вещи, что были с ним за границей? Да, они у меня. Это обычное дело… я имею в виду, их всегда отправляют жене.

— Наверняка это автоматически делают какие-то машины в Вашингтоне, — с иронией произнесла миссис Фолкнер. — Генерал просто нажимает кнопку и… — Она не закончила фразу. — Будьте любезны, верните их мне.

— Они мои, — запротестовала Руфь, сама понимая, насколько ребячески это звучит. — Тед хотел бы, чтоб они были у меня.

Она взглянула на крошечную до нелепости рюмку с шерри и подумала, что понадобилось бы двадцать таких, чтобы как-то пережить настигшее ее суровое испытание.

— Если вам так легче, можете и дальше считать их своими, — терпеливо продолжала миссис Фолкнер. — Я просто хочу, чтобы все было собрано в одном месте — то немногое, что осталось.

— Боюсь, я не совсем понимаю.

Миссис Фолкнер обернулась и благоговейно произнесла:

— Если собрать все эти вещи вместе, он станет немножко ближе. — Она включила торшер, который неожиданно залил комнату ярким светом. — Они ничего не значат для вас. Если бы вы были матерью, то поняли бы, насколько бесценны они для меня.

Она пальцем стерла пылинку с резной застекленной горки, которая стояла у стены, опираясь на ножки в виде львиных лап.

— Видите? Я оставила в горке место для тех вещей, что должны быть у вас.

— Очень мило, — проговорила Руфь.

Она представила себе, что сказал бы Тед об этой горке — с ее детскими ботиночками, книжками детских стишков, перочинным ножиком, бойскаутским значком… Помимо дешевой сентиментальности, Тед наверняка почувствовал бы во всем этом и что-то больное.

Миссис Фолкнер не сводила с жалких безделушек благоговейного взора широко раскрытых, немигающих глаз.

Руфь попыталась разрушить чары.

— Тед говорил мне, что вы здорово управляетесь в магазине. Хорошо ли сейчас идут дела?

— Я рассталась с работой, — проговорила миссис Фолкнер отсутствующим голосом.

— Правда? Тогда у вас появилось много времени для всяких дел в клубе?

— Я ушла из клуба.

— Понятно, — солгала Руфь, сняла перчатки, затем снова их надела. — Тед говорил, вы замечательный оформитель, и я вижу, что он был прав. Он говорил, вы каждые год-два меняете все в квартире. Что планируете сделать в следующий раз?