Искушение - Бондарев Юрий Васильевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Он соскочил со стола, сбросил шлепанцы, чтобы не разбудить Митю, и начал ходить босиком по комнате, повторяя вслух: «Как не хватает Николая» – и вдруг ему послышались девичьи и детские соединенные в печальном великолепии голоса, будто отпевали кого-то, и замерцали в нагретом воздухе огоньки свечей в медных, закапанных воском подсвечниках, гробово и таинственно запахло можжевельником, которым был усыпан пол маленькой церкви. Она перед смертью попросила, чтобы ее отпевали и, внесенная в храм, лежала головой к златым вратам, лицо было непостижимо девическим, беззащитно-кротким, тени ресниц шевелились под закрытыми глазами от колебания свечей, и он плакал у изголовья и был молод, как в ту пору, когда они убежали из дома, а двое парней напали на них в ночной электричке. Тогда он был переполнен беспутной, влюбленной силой, способной на самый смертельный риск, весь преданный ей, помня только, как в минуты близости он нежно надавливал губами на ее губы, и они поддавались, раздвигались в медлительной улыбке, и она смотрела ему в глаза с тихой смелостью.
В этой прикладбищенской церкви, прощаясь, он почувствовал уже тленный холодок ее губ и вообразил ежедневное самотерзание, с которым она жила, уйдя от него с Митей, уже больная, отдалившись в ожидании неизбежного и окончательного разрыва. И в той церкви будто змея одиночества стала вползать в его грудь, сворачиваясь там ледяными кольцами. Он смотрел на вздрагивающие тени ее ресниц под колебанием свечей, на ее губы, которые умели так виновато и медленно улыбаться, и чувствовал, как вырастало перед ним огромное и неумолимое, возникали какие то вытянутые из бездны, из толпы овалы лиц, повернутые к его покойной жене, но от голосов певчих, от свечей, от можжевельника подуло земляной сыростью, безнадежностью могильного предела, и холодок слез пополз по его щекам. Тогда он плакал впервые, не стесняясь, на людях.
«Почему я вспомнил прикладбищенскую церковь и Юлию? – подумал он, шагая по комнате, чувствуя, как лицо сводило ознобом волнения. – Просто я не могу забыть, что ее нет, и не могу согласиться, что нет Николая, который сказал мне, когда заболел Митя: „Если у народа сохранится хоть один ребенок со здоровыми генами, то народ возродится. Парня надо спасать“. Да, Митю надо спасать, спасать. Но если в этом мире исчезнет желание жизни, то кто и что возродится? Что-то мне нехорошо… Как-то давит в груди и нечем дышать».
Он подошел к балкону и надавил на дверь – осенний воздух хлынул в комнату из мглы поздней ночи. Он оперся на влажные перила, долго слушал сгущенный шум тополей под балконом, ветви царапались, качались, соединяясь и разъединяясь, облитые уличными фонарями, их свет, отражаясь бликами, бежал по лужам на асфальте внизу. А в фиолетово-черном небе чувствовалась за несущимися тучами предзимняя луна, и в небесной проруби, прямо над балконом, светлое пятно клубилось туманным дымом.
Дроздов, разгоряченный разговором с Битвиным, мгновенно продрог на ветру, стоял в халате, глядя на небо, на опустошенные тьмой улицы, и его окатывала тоска от северного холода неприютной октябрьской ночи, от льдистого запаха сырых перил, от этой пустыни одиночества в целом мире.
В комнате вскрикнул приглушенным звонком телефон, и он неуспокоенно и устало подумал, что наверняка это Битвин, что сейчас продолжать разговор с ним нет сил. Но в ту же минуту он, озябнув до дрожи, повернул в комнату, в ее потемки, в ее тепло, откуда трещали навстречу очереди телефона, встревоженный тем, что упорно повторяющийся звук разбудит Митю.
– Папа, не подходи! Не надо с ними ругаться! – послышался голос Мити, и дверь в его комнату распахнулась, выпустив конус зажженного там света, и он, тоненький, в трусиках, бросился к отцу, ухватился за рукав халата. – Папа, не снимай трубку! – взмолился Митя и потянул, задергал его за рукав. – Там плохие, плохие люди! Я слышал, как ты разговаривал! Они тебя не любят, папа! Я тебя люблю, только я, понимаешь? Даже эта женщина тебя не любит, потому что я тебя люблю, а она – чужая!..
– Ах ты, Митька, Митька! – сказал Дроздов и поднял на руки хрупкое, невесомое тельце сына, опять приникшее к его груди своими слабыми косточками, такими родственными, что сдавило дыхание. – Может быть, ты ошибаешься насчет этой тети, а может, ты прав, не знаю. Но мы с тобой придумаем что-нибудь героическое… Мы с тобой что-нибудь придумаем. А может, снять трубку? Может, это звонит эта тетя и хочет сказать, что любит и тебя, и меня? И хочет быть с нами в одной крепости?
– Папа, разве ты боишься?
– Это не так. Ничего я, сын, не боюсь, абсолютно ничего. Я вот о чем подумал, Митька, может быть, в бессилии и есть сила. Понимаешь, Митька? Безумство бессилия – это невероятная сила.
– Папа, миленький, без тебя какой-то дядька звонил и сказал: «Один издох и твоего отца с тобой добьем». Папа, почему они хотят убить нас? За что? Что мы им сделали?
– Значит, тебе угрожали?
– Папа, мы будем вместе. У нас есть ружье. И я с тобой ничего не боюсь. И ты тоже не боишься вместе со мной. Я знаю, ты любишь меня. Но только не надо, папа! Не надо! Она не может любить. Она чужая. Она предаст нас. Папа, не верь! Только один я тебя не предам. Только ты меня не предавай!
Он носил по комнате Митю, с тоской прижимая его к себе, и глотал сухие слезы бессилия оттого, что не мог ответить сыну с такою же искренностью и верой.
1985 – 1990
