Моя сумма рерум - Мартин Ида (читать книги TXT) 📗
Он раздраженно помял бандану, словно хотел выместить на ней свой гнев.
— Что? Что я такого сделал, чтобы ты вот так взяла, и всю неделю со мной не общалась? То, что ты видела? Всё не так. Ты же меня знаешь. Это очень плохое и неправильное наказание, я этого не заслужил.
— Я тоже не заслужила.
— Так я и предлагаю мириться, — он обрадованно подбежал и поднял её за плечи. — Я и хочу как раньше, чтобы всё-всё было как раньше, ничего же не изменилось.
Зоя закрыла глаза, чтобы не отвечать на его вопросительный взгляд.
— Всё изменилось.
— Да что изменилось-то? — он легонько встряхнул её.
— Ты давно на себя в зеркало смотрел?
— В смысле?
— Мы выросли, и как раньше уже ничего не будет.
Она высвободилась и снова села.
— Ну что, что мне сделать? Хочешь, на колени встану?
— Просить прощения будешь?
— Мне не за что извиняться. Нет, правда, за что просить прощения?
— Ладно, забудь. Просто ничего не будет так же. Я устала.
— Я тебя вообще не понимаю, — он снова начал говорить очень громко, почти кричать. — Ничего не понимаю. Я стараюсь, стараюсь, чтобы тебе было нормально, но всё равно постоянно что-то не так. Тебе же нравился Горелов?
— Нравился.
— Теперь больше не нравится?
— Нравится.
— В чем тогда проблема?
— Как ты можешь? Специально мучаешь, заставляешь зависеть от тебя. Сам никуда не уходишь и мне не даешь. Не отпускаешь, держишь за руку, говоришь, что никогда не бросишь, а сам, зная, что я люблю тебя, отдаешь Горелову, будто какую-то вещь.
— Опять ты начинаешь? Я тебя тоже люблю, но мы уже об этом говорили.
На его скулах вспыхнул привычный румянец волнения.
Она решительно встала и шагнула навстречу.
— Да плевать я хотела на твои загоны.
— Вот, блин, — Тифон шарахнулся, но Зоя успела ухватить его за отвороты куртки. — Вот, блин.
Он попытался закрыться руками, но она всё равно поцеловала его. Требовательно и вместе с тем горько, а он, несмотря на первоначальное сопротивление, отозвался мгновенно, порывисто и жадно, так, как дорывается до воды страдающий от жажды человек. Одна рука утонула в её волосах, пальцы другой впились в спину. Затем, не отпуская, прохрипел «Зачем ты это делаешь?», но ответить не дал, а снова стал целовать, на этот раз уже сам, и обнял обеими руками так, будто кто-то её забирал, а он пытался удержать.
Очень детский, полный отчаяния жест. У нас в детском саду один мальчик каждое утро так цеплялся за маму, не давая ей уйти. Почему-то мне это очень запомнилось.
Но потом произошло странное.
Трифонов резко отстранился, а кулаки сжались, будто перед дракой.
— То, что ты сейчас сделала — очень подло. Ты прекрасно знаешь, что я не могу позволить, чтобы эта фигня всё испортила. Неужели не видишь, как я стараюсь? А из-за какой-то глупой прихоти ты просто берешь и всё портишь. Ломаешь меня. Опускаешь в собственных же глазах. Потому что я тоже не железный. У меня всю жизнь перед глазами твоя рыжая грива, черт бы её побрал. И я сделаю для тебя всё что угодно, но, умоляю, не нужно играть в эти игры.
Его трясло.
— Я не хочу, чтобы тебе было больно и плохо.
— Ты делаешь мне больно, чтобы не сделать больно? — Зоя зло рассмеялась. — Зачем столько лишних слов? Просто скажи, что я не в твоём вкусе.
— Я когда-нибудь врал тебе? — он схватил её за локти и встряхнул. — Я не могу сказать такого, потому что это не так.
И тут Зоя всё-таки расплакалась.
— До каких пор ты будешь её слушаться? Это жестоко. Я же не такая, как ты. Я не могу больше держать всё в себе. Лучше бы ты наврал что-нибудь, лучше бы обманул, послал, в конце концов. Так, чтобы больше невозможно было помириться.
Тифон отпустил её и зажмурился:
— Твой поступок снова вскрыл все швы. Ты просто не понимаешь, как я тебя люблю. Просто не понимаешь как!
— Не понимаю.
Он быстро рванул по дорожке к выходу. Это было настоящее позорное и бессильное бегство. Но потом, дойдя до сделанной в виде ракеты горки, вдруг резко остановился и, постояв пару секунд, вернулся. Сел перед ней на корточки, взял за обе руки и проговорил тихим, успокаивающим голосом:
— Зой, пожалуйста, давай так, будто этого ничего не было?
— Ты совсем дебил? Ты достал меня уже, придурок, — она захлебнулась в слезах. — Я больше не могу изображать дружбу, и если ты не отвалишь наконец, клянусь, что сделаю так, что ты меня будешь ненавидеть. Есть такие вещи, как опухоль, которые нужно просто вырезать. Ты, Трифонов, та самая опухоль.
Последние слова она уже почти прошептала.
Он хотел её обнять, но Зоя со всей силы отпихнула его ногой.
— Идиотка. Какая ты идиотка. Как ты могла всё так испортить? — надев бандану, он натянул её до самых глаз и ушел, а я ещё сидел какое-то время, глядя, как она рыдает, обхватив колени, но так и не нашел в себе сил, подойти. У меня не было слов утешения ни для неё, ни для себя.
Где-то в глубине души я и сам прекрасно понимал, что происходит. Только полный дурак мог не догадаться. Видел, знал, но признавать не хотел. Отодвигал в самый дальний и темный угол своих мыслей. Подыгрывал в эту заведомо читерскую игру, в которой, как полный чудак, надеялся отхватить главный приз. А с какой, собственно, стати? Кто я такой, и что о себе возомнил?
Ладно, пусть я и подозревал, но то, что всё так запущено, даже представить себе не мог.
Между ними это было давно. Они знали друг о друге, но зачем-то изображали дружбу. Зачем-то втянули меня в эти странные отношения.
Ужасно хотелось заплакать, но не получалось. Что-то тщетно металось внутри, но никак не могло найти выход.
Попытался сказать себе, что Зоя стерва, а Трифонов подлец, что в жизни такое случается и мир полон предателей, но ничего не вышло. Потому что вдруг понял, как сам лажанулся. Получил реальный шанс, но так и не смог правильно им воспользоваться. Вспомнил случай в кинотеатре, день рождения Вована, разговор с Гариком и очнулся только когда уже поднимался по тёмной долгой лестнице Башни смерти. Почувствовал, что жутко замерз и специально снял куртку. Хотелось сделать себе ещё хуже. Что-нибудь очень неприятное и болезненное, что-то, что вернуло бы меня к ощущению реальности и перестало раздирать изнутри.
А когда дошел до двадцать четвертого этажа, и близняшки принялись расспрашивать, что случилось, сам не знаю, как накрыло. Такое отчаяние и злость, что хоть вешайся. Попросил у них покурить, как в тот раз, но Смурфа не было и травы тоже, зато нашлась какая-то «волшебная» таблетка. Заглотил, не думая, запил остывшим кофе, забрал у Ани сигарету. Это была вторая сигарета в моей жизни, ещё более отвратительная, чем первая, но мне очень хотелось сделать себе настолько плохо, насколько это вообще возможно. Затянулся пару раз и чуть не умер от асфиксии, докурить, к сожалению, не смог, но зато с мазохистским смаком затушил о запястье. Больно было очень, но в этом рвущем, жгучем ощущении я смог физически прочувствовать всю безмерность скопившегося во мне отчаяния, будто прижигал не руку, а нечто кровоточащее глубоко внутри себя.
Яна отобрала сигарету, и после того, как боль немного улеглась, прежняя злость на самого себя вспыхнула с новой силой.
Я вскочил, пнул ногой импровизированный стол, и все её уродливые рисунки разлетелись по комнате, уронил напольный светильник. Стало темно. Они принялись громко кричать на меня, а я на них. Кто-то включил восковую лампу, и стены, и пол, и потолок поплыли красочными, цветными пятнами. Всё резко замедлилось. А потом одна из сестер вдруг ударила меня по лицу, а другая толкнула в кресло. Я упал. Хотел встать, но не мог, сколько ни старался, всё никак не мог подняться, и от этого унизительного бессильного положения взял и со всего маху вмазал кулаком прямо по краю консервной банки-пепельницы и в следующий же момент почувствовал, как что-то влажное и тёплое наполняет кулак. Взглянул на руку и увидел, что ребро правой руки с тыльной стороны ладони зияет глубокой рваной раной, в переливающемся свете лампы кажущейся то темно-фиолетовой, то бурой, то оранжевой. Кровь залила весь рукав, штаны, пол.
