Святая Эвита - Мартинес Томас Элой (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗

Полковнику была нестерпима мысль, что Эвита могла так безумно любить этого старика. «Он мое солнце, мое небо, все мое существо принадлежит ему, — говорилось в Ее завещании. — Все — его, начиная с моей собственной жизни, которую я отдала ему с любовью и навсегда без малейшего колебания». Какой слепой должна была быть Она, говорил себе Полковник, какой слепой, или одинокой, или беззащитной, чтобы с такой жадностью лизать единственную руку, которая Ее приласкала, не унижая. Бедняжка, как Она была глупа и как величественна, повторял он. «Я хочу, чтобы в этот момент все знали, что я любила и люблю Перона всей душой». А это к чему было говорить? Он, Перон, Ее предал, оставил, когда его свергли, во власти мумификатора; он, Перон, был виноват в том, что Ее тело кочевало по свету, вожделенное, непогребенное, безродное, безымянное. Что представляет собой Персона на «Кап Фрио»? Багаж. Если судно потонет, никто не подумает спасать Ее. Она станет вечным укором экс-деспоту. Такие вот мысли мучили Полковника, но он их никому не открывал. На вечеринках он изо всех сил старался казаться беспечным.

По воскресеньям, чтобы избежать воркотни дочек, он укрывался в посольстве, где выслушивал донесения своих агентов, наблюдавших за доньей Хуаной в ее изгнании. В постоянном трауре, вынужденная вести замкнутую жизнь в чилийском Сантьяго, мать покидала дом только ради посещений казино в Винья-дель-Мар [122], где крупье узнавали ее издали и освобождали ей место за игорным столом. Она красила свои седые волосы в легкие голубые тона и проводила утренние часы, советуясь с предсказателями. Две загадки лишали ее спокойного сна: местопребывание Эвиты и сколько раз в игре нынешнего вечера выпадет вторая десятка.

Один из предсказателей был информатором Полковника. Он завоевал доверие доньи Хуаны, прочитав по двум трефовым тузам и бубновой даме, что Эвита наконец покоится на освященной земле. «Ваша дочь лежит под мраморным крестом», — сказал он в состоянии транса. Через несколько часов после этого пророчества пришло письмо от аргентинского президента, прервавшего высокомерное, почти двухлетнее молчание, — ответ на умоляющие письма матери: «Уважаемая сеньора, мне известно, что ваша дочь вчера похоронена по христианскому обряду. Вам теперь уже нечего опасаться. Вы вольны возвратиться в Буэнос-Айрес, когда пожелаете. Никто Вас не потревожит. Даю в этом слово чести».

Однако шифрованные донесения, которые чилийский агент присылал в посольство в Бонне, были бесцветны и бесполезны. Это были записи монологов доньи Хуаны о детстве Эвиты в Лос-Тольдосе, так как память матери застряла на этой полосе жизни и не было стимула, способного сдвинуть ее с этого периода. В них шла речь о фиговых деревьях и галерках, где Персона воображала себя цирковой акробаткой, и о рамах с листьями шелковицы, в которых Она растила шелковичных червей. К чему столько ненужных историй, говорил себе Полковник. То, чем Она была, не в этом прошлом. И вообще ни в каком прошлом, ибо Она ткет самое себя ежедневно. Она существует только в будущем, там Ее единственное стабильное место. И будущее приближается на «Кап Фрио».

Первое, с чего начиналось утро Полковника, было изучение по карте маршрута судна. Он потерял след «Кап Фрио» у Жуан-Песоа [123] и снова отыскал его у Азорских островов. Красным карандашом он отмечал дни погрузки и выгрузки, зеленым — дни плаванья. Он доводил консулов до бешенства телеграммами и требованиями информации о пассажирах-аргентинцах на борту и о скорости, с которой судно перемещалось от одного порта к другому. Он едва не захворал от тревоги, когда судно на три дня задержалось в Виго [124], чтобы выправить вмятину на гребном винте, и когда потеряли целое утро в Гавре из-за недоразумения с таможенными документами. 18 мая он наконец получил шифрованную телеграмму от лейтенанта Фескета: «Кап Фрио» прибудет в Гамбург во вторник 21-го, в три часа дня. Жду вас с половины шестого у причала номер 4. Примите меры предосторожности. За мной следят».

Вместо тревоги, которой он ожидал, Полковника охватило чувство глубокого покоя. Персона уже в пределах досягаемости, сказал он себе. Отныне мы никогда не расстанемся. Он даже не задумывался над тем, что будет с Нею делать, какая кочевая или бездомная жизнь ждет их обоих. Он только хотел владеть Ею, снова видеть Ее.

Он нанял на три месяца машину «скорой помощи» — «опель» с металлическими рейками на полу кузова и откидным сиденьем, с которого он мог смотреть на фоб сколько душе угодно. Между его домом и посольством лежал ничейный участок земли, где дипломаты и полицейские офицеры ставили свои автомобили. Полковник приказал отметить там белыми полосами пространство под окном своей спальни и повесил записку с уведомлением: «Kranken-wagen. Parken verboten» [125]. Однажды поздно вечером жена спросила у него, как они справятся с такими расходами.

— Никто так не роскошествует, — сказала она. — Машина «скорой помощи»! Зачем она нам? Мы здоровы.

— Не твое дело, — отрезал Полковник. — Иди спать.

— Что с тобой происходит, Карлос? — настаивала она — Почему ты мне не говоришь, что с тобой происходит?

— Ничего такого, что касалось бы тебя. Это мои секреты, служебные.

Он выехал в Гамбург в понедельник 20-го утром. Ему не терпелось пораньше прибыть на место, изучить выезды из города, топографию порта, характер дорожного движения. Он записался под именем Карла Гелибтера в скромном отеле на Макс-Брауэр-аллее, напротив станции Альтона. Запись в гостиничной книге он сделал каллиграфическим почерком с любовным наклоном вправо, и портье с удивлением прочитал его фамилию — «Гелибтер», Любящий. Стояла весна, и даже в туннели метро залетали будоражащая пыльца и роскошные запахи лавров и каштанов. Город пахнул морем, а море пахло Персоной — Ее соленой, химической, нетленной жизнью.

«Примите меры предосторожности. За мной следят», — написал ему Фескет. Никогда еще Полковник не готовился так тщательно, как в этот раз, дать отпор противнику. Он уже знал наизусть все хитрости коварного врага. За поясом у него был «вальтер», в кармане две запасные обоймы. Если Фескет путешествует без оружия, он даст ему «беретту».

С наступлением темноты он заблудился в лабиринте улочек, которые именовались «Тропа Дев», «Море Удовольствий», «Холм Венеры». Из зияющих дверных проемов появлялись матроны, туристы в шортах, старики, пялившиеся на окна, исполосованные неоновыми лучами. Нечаянно он вышел на широкую Реепербан, по которой прогуливались женщины и собаки. Женщины роняли сигареты и наклонялись их поднять, выставляя напоказ свои прелести. Шлюхи, повторял про себя Полковник, поскорей надо выбраться из этого вертепа. А они преграждали ему дорогу и звали: «Schatzchen, Schatzchen!» [126].

Наконец он вышел на площадь Ганс-Альберс и, присев на каменную скамью, перевел дух. Сумерки веяли прохладой, кое-где в прихожих готовили что-то горячее. Вокруг площади тускнели вывески старых гостиниц, светились красными огоньками окна. Рядом с входом в отель «Келлер» стояли три женщины, равнодушно выставив ногу вперед. Все три поигрывали мундштуками сигарет и с презрением глядели в пустоту. Они не шевелились, но Полковник чувствовал, что их большие глаза пристально следят за передвижениями жертв. Казалось, все они вышли из одной плаценты и, быть может, потерпели поражение на одинаковых поворотах жизни. Издали осанкой они походили на Нее, напоминали Ее. Он мог бы заговорить с ними, узнать, какие невзгоды привели их сюда.

Слева от отеля «Келлер» загорелась желтыми огнями витрина. Там были выставлены перчатки с шипами, бичи, «утешители» с батарейками и другие принадлежности для искусственных наслаждений. К гостинице подъехал «фольксваген» и резко затормозил. Полковник, укрывшись за деревом, наблюдал, что будет дальше.