Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович (книги хорошего качества TXT) 📗
Он подкупал, брал в плен, делал разговор шутейным, хотя основа была чисто деловая. И я уже понимал, что с меня-то он станет три шкуры драть, если сам признается, что Гридасов был нулем. Великолепно! Я работал и буду работать, как никогда в жизни не работал; дневать и почевать в редакции; по шестнадцать часов буду работать я под бархатной рукой роскошного шефа.
— Считаю, что курс на освещение научно-технической революции вами понят досконально и футуристически. Так и будем держать! Но следует делать, конечно, шаги — время от времени — в сторону. Например, советский образ жизни промышленного рабочего. Видите ли, в чем дело, Никита…
Минут двадцать он поражал меня пониманием проблемы. Было это больше и значительнее, чем я мог ожидать от шефа. Когда он кончил, я почувствовал: Александр Николаевич Несадов на день-два станет для меня поразительной личностью, вооружившей меня уникальным наблюдением. Надеюсь, я не дурак, но шеф из полных розовых губ «выдавал» такое, что нужно было каждую фразу ценить на вес урана: он обладал завидным предвидением, пониманием завтрашнего дня. Он стал для меня загадкой, этот человек, который мог бы одновременно редактировать пять газет, написать двадцать книг, но ничего от жизни не хотел, кроме позолоченной итальянской зажигалки. Несадов оценил, как я его слушал, понял, что у меня нет и не может быть почтительных глаз, и поступил умно, сказав:
— На меня порой нападает длинноречивость, простите, Никита! Мне думается, что все это вы знаете и без меня… В век макроинформации невозможно быть оригинальным.
Я сказал прямо:
— Понятно, что Гридасов вас не воспринимал…
— Он вообще ничего не шурупил, соленая медуза! А журнал сделает хорошим.
— Я так же думаю, но не знаю — почему.
— Просто! В журнале жаждут напечататься тысячи умных парней, чтобы сделать диссертацию, а выбрать нужное поможет ему зам. Там же сидит Александр Алешкин — светлая фигура!
После беседы я часа два неподвижно сидел за столом своего кабинета, сидел неподвижно, чтобы все обдумать — все, до микроскопической детали. Если мне нельзя было ошибаться в Сибирске, то уж мои планы насчет Несадова должны рассчитываться так точно, как рассчитывается орбита спутника Земли. Кто поддерживал Несадова, кто стоял перед ним, за спиной кого он скрывался? Ведь Иван Иванович терпеть не мог Несадова… Вопросы требовали ответа, но будущее — обратите на это внимание — я просматривал отлично. Одним словом, говоря преферансным языком, карты сданы, у меня даже без прикупа девять взяток, посмотрим, купится ли десятая?
Я пригласил к себе Виктора Алексеева, разрешив ему курить, спросил:
— Когда свадьба?
Он деловито ответил:
— Через две недели.
— Ну а ваша будущая жена, она терпима к быту первопроходцев?
Бедный, он только хлопал ресницами. А мне было приятно видеть человека, похожего на Никиту Ваганова по всем параметрам: терпению, работоспособности и так далее, но не повторившего моей изначальной ошибки быть заметным с любого пункта наблюдения. Ему не надо менять прическу…
Я продолжал резвиться:
— Дано: строящееся гигантское химическое предприятие. Надо доказать: есть человек, который в боевой обстановке просидит до конца стройки, снабжая газету материалами. Ходить он будет в резиновых сапогах, спать урывками. Раз в неделю «Заря» получает материал, жизненно точный — о бяках и аках! Эти материалы должны читаться, как читаются фельетоны… — Я поднялся, подошел к Виктору, серьезно сказал: — Лет восемь назад я был способен на это. Эх, Виктор, какое это было время!
Он засмеялся:
— Какое там время! Да вам же нет сорока…
— И тем не менее, тем не менее… — Я сделал паузу. — Согласие вы должны дать в течение трех дней.
Вы скажете, эка невидаль — корреспондент на строящемся объекте? Под луной вообще ничего нет нового, но года три спустя два министра признаются, что по четвергам боялись открывать «Зарю»: мы вцеплялись в строительство бульдогом…
— Значит, три дня?
— Три дня, Виктор.
— Я согласен.
— Привет!
Через пять минут на диванчике, как всегда серьезный, с выражением недовольства собой на волевом лице сидел мой заместитель Анатолий Вениаминович Покровов.
— Никита, — сказал он, — надо сделать вот так… — Он снова задумался. — Никита, надо через месяц подменить Алексеева. Нам понадобится свежий глаз, и каждый месяц… Согласен?
С этим я согласиться не мог, никакого «свежего глаза» я не хотел, и объяснялось это предельно элементарно. Понимаете, если человек еженедельно присылает корреспонденции с одного и того же объекта, дело непременно кончится тем, что он, став всезнающим, однажды пришлет материал с развесистой клюквой — это, учтите, закон! Но Анатолий Вениаминович Покровов никогда не узнает, что мне как воздух нужен был материал с такой ошибкой, чтобы она вызвала скандальное опровержение. Виктору Алексееву по молодости «прокол» простится, а вот кое-кому… Я небрежно сказал:
— Боже, да зачем эти подмены? Нужен единый стиль. Я возьму на себя руководство Алексеевым, а вы, Анатолий Вениаминович, займитесь экономикой лесной промышленности.
Думаю, что он не понял меня, но согласно кивнул:
— Хорошо.
И немудрено: такой чистый человек, как Покровов, в мои задумки проникнуть не мог. Он ушел вполне безмятежным…
Трое суток, получив от Несадова «добро», мы с Анатолием Вениаминовичем не ходили на работу: он сидел дома, а я — за столом читального зала Библиотеки имени Ленина изучал газеты на английском, тяготеющие к экономике. Американскими газетами я не интересовался. А в среду, с утра, мы с Покрововым снова свиделись, и я гордился собой: никто, ей-богу, не мог разглядеть в сдержанном и на вид простоватом человеке Анатолии Вениаминовиче Покровове кладезь знаний современной промышленности. Значительную роль сыграло то, что промышленность Черногорской области развивалась высокими темпами, и Анатолий Вениаминович видел, как это все делается, и сам делал.
— Ну?! — произнес я, когда планы были окончательно сверстаны.
— Похоже на «ну»! — ответил он. — Однако мы всегда помним, что жизнь будет корректировать все наметки. Непонимание этого равно провалу.
— Разумеется!
У меня было восторженное состояние, и Анатолий Вениаминович укоризненно посмотрел мне прямо в глаза: «Ну разве можно быть таким несерьезным!» А мне хотелось броситься к нему на шею и по-футболистски расцеловаться — такой он был умный и прозорливый.
— Значит: «Ну!»
— Пожалуй, «ну»!
Когда Покровов вышел из кабинета, я в сотый раз сел на край стола, чтобы поразмышлять о работе республиканского Министерства охраны природы, которое возглавлял малоинициативный, недалекий человек. В доме на Старой площади это поняли полгода назад, редактор «Зари» Иван Иванович метнул уже одну стрелу в сторону министра, но тонкую и неядовитую. И вот мы включили в план две статьи: мою и писателя Александра Медведева. Понаторевший в вопросах экологии, я не оставлял и щелочки для продыха всему министерству — без фамилии министра; писатель должен был написать сверххвалебный очерк об одном областном совете по охране природы, из которого было бы понятно, что проблемы экологии могут успешно решаться. Таким образом, мы брали министерство в вилку… Вам это ничего не напоминает?
II
В газете «Заря» наблюдались мир и покой, если смотреть со стороны. Работали беспрерывно линотипы, после тяжело и солидно вращались барабаны ротации, чадолюбивой клушкой следили за материалами работники всех рангов, по утрам в кабинетах зло пахло типографской краской, было по-таежному тихо, снаружи из специальных длинноруких машин мыли окна, занимались этим девицы, и я, скучая, развел шутейпые шашни с одной из них. Толстые стекла нам мешали слышать друг друга, но я сумел-таки назначить свидание подле памятника Пушкину пышной блондинке — она охотно поддержала игру, а когда я продемонстрировал правую руку без кольца, то есть предложил руку и сердце, моя блондинка с театральным вздохом показала свою правую руку — обручальных колец такой величины я не видывал: оно покрывало чуть ли не пятую часть пальца. Впрочем, моду на толстые и широкие кольца я заметил давно, злился на мещан, а родной жене, когда она наконец-то завела речь о кольцах, сердито сказал: «Ленин обещал, что в конце концов из золота мы будем делать унитазы!» Показывая мне кольцо, блондинка словно говорила: «Где ж ты был раньше, голубчик?» Хорошая попалась девчонка — умненькая и красивая.
