Яблоневый дворик - Даути Луиза (книги онлайн полные txt, fb2) 📗
* * *
Отношения между людьми — это вымысел, а не правда. Каждый из нас создает собственную мифологию: мы рассказываем себе всякие басни, чтобы что-то значить в собственных глазах. Этот прием отлично работает, пока каждый одинок и находится в здравом рассудке. Но стоит тебе завязать интимные отношения с другим человеком, как твоя и его история автоматически вступают в диссонанс.
Я наблюдала это в суде. Я помню, как почтенная, солидная миссис Прайс произносила вступительную речь, какой спокойной и подготовленной она выглядела. У нее была наготове законченная история. Ей даже не нужно было откашливаться, чтобы начать. Она лишь на мгновение опустила взгляд — очевидно, чтобы подчеркнуть смирение перед истиной, которую она намеревалась донести до суда. Ее покорный взгляд означал: это ни в коем случае не моя история, это история о том, как все произошло на самом деле. Какие бы чувства я ни питала к этой женщине, мне хватало здравомыслия признать: у нее своя теория, так же как у меня — своя. Ну да, ее теория базировалась на предположениях, если угодно, на подтасовках, на выдергивании фактов из контекста, на антураже из дыма и зеркал… Впрочем, не уверена, что образ в данном случае уместен. Как бы там ни было, эта теория убедила меня в одном: я слишком легко поверила в твою историю, Марк Костли. Ты был фантазером и поддерживал свою жизнь при помощи сериала льстящих тебе сказок, в которых ты выступал в роли шпиона, великого соблазнителя, героя-мстителя и бог знает кого еще. Ты уже до такой степени сжился со своими историями, что они завладели тобой, полностью оторвав от объективной реальности. А кончились эти фантазии тюрьмой — и для тебя, и для меня.
24
На другой день после смерти матери я хвостом ходила за отцом. Я не приближалась к нему, не требовала ласки, мне нужно было только его присутствие. За несколько недель до смерти мама чувствовала себя нормально, ее даже выписали из психиатрического отделения больницы в Редхилле. Правда, позже следствие интересовалось, как ее могли отпустить, зная, что она входит в группу риска. Она пешком дошла до железнодорожных путей — по этой линии отец ежедневно ездил на работу в Лондон, спустя годы и я буду ею пользоваться. Нашла, где можно проникнуть за ограждение — наверное, ей пришлось согнуться, чтобы пролезть под проволокой, — и по крутому склону сползла к рельсам. Свидетель рассказывал, как она медленно съезжала вниз на спине, распластавшись на склоне. Машинист говорил на дознании, что она стояла между рельсами, отвернувшись от приближающегося поезда — наверное, чтобы потом ее лицо не преследовало его, предположил он. Мне присутствовать на дознании не разрешили, но я слышала, как отец с тетей обсуждали, что сказал машинист и как жарко было в помещении суда, хотя на улице стоял дикий холод.
От матери у меня осталось немного воспоминаний, зато они не тускнеют с годами. Я помню, как мы с ней — мне тогда было года четыре или пять — сидим за кухонным столом и плетем из толстой зеленой пряжи колыбель для кошки. Мама подняла руки вверх, а я наматывала на ее растопыренные пальцы шерсть, напевая песенку, которой научилась в детском саду. Получалось у меня плохо, во всяком случае, хуже, чем когда я играла с другими детьми; вместо ровной сеточки путаница из ниток. Мать сидела, аккуратно спрятав под стул голые ноги с костлявыми лодыжками.
На следующий день после ее смерти я ходила за отцом по пятам. Он встал из-за кухонного стола и направился в гостиную — я за ним. Он сел в кресло — я устроилась на подлокотнике. Он поднялся на второй этаж — я потащилась следом. Он заперся в ванной — видимо, был уже не в состоянии смотреть мне в лицо. Я села под дверью, прислонившись к ней спиной и прижав к груди колени, и стала ждать, когда он выйдет.
* * *
Сейчас весна. После суда прошел год. Я дома. Сын натянул в саду между двух яблонь длинный синий гамак из жестких синтетических веревок. Я провожу в этом гамаке много времени. Для апреля сегодня необычайно тепло. Я лежу, завернувшись в старое серое одеяло, которое Гай нашел в кладовке, слегка покачиваюсь и гляжу в прохладное весеннее небо.
Два дня назад меня выпустили из тюрьмы Хэллоуэй. Все время, что я провела за решеткой, Адам жил дома. Говорит, ему надоела сцена, но я не знаю, верить ему или нет. Мне кажется, он вернулся домой, чтобы быть с отцом. Я боялась, что с моим освобождением он снова исчезнет, но, когда мы приехали домой, сын вывел меня в сад, показал на гамак и сказал:
— Сейчас тепло, ну, мы и подумали, что после… мы подумали, что тебе захочется побольше быть на воздухе.
Никакого шумного празднования мы не устраивали. Из Лидса приехала Керри с полным багажником отличных продуктов. В тот вечер она приготовила для меня четыре салата и блюдо экзотических фруктов — все самое свежее и полезное. Мы сидели вокруг кухонного стол. Мои родные молча наблюдали, как я накалываю на вилку ломтики фруктов.
Керри смогла провести дома всего одну ночь и уже утром вернулась к себе на север. Летом они с Сэтнемом планируют пожениться. Ей предстоит много хлопот.
За мной присматривают Гай и Адам. Я вижу, как время от времени они переглядываются у меня над головой. Иногда, лежа в гамаке, я слышу, что в доме звонит телефон. Дверь во двор обычно открыта, и до меня доносится голос Гая: «Да. Нормально». Вообще-то он мог бы сказать: «Она жутко исхудала, но чувствует себя нормально».
Адам в мешковатых рабочих брюках и открытой майке помогает отцу приводить в порядок гараж. Он возмужал, лицо по-прежнему в щетине, но ему идет. Знаю: когда мне станет лучше, есть опасность, что он уедет, но пока до этого еще далеко. Я лежу в гамаке и разглядываю небо.
* * *
С тех пор как мы встретились, прошло немногим больше двух лет. Два дня назад я вышла из тюрьмы, отбыв три месяца из шести за лжесвидетельство. Я признала свою вину при первой возможности и потому получила относительно мягкий приговор. Суд был в январе. Меня выпустили условно. Я на свободе, но не свободна. Если я нарушу условия, меня в любой момент вернут в тюрьму.
Тебя признали виновным в убийстве по неосторожности и приговорили к четырнадцати годам тюрьмы. С учетом времени, которое ты уже провел в заключении, и скидки за хорошее поведение ты можешь выйти через пять или шесть лет. Меня признали невиновной в убийстве по обоим пунктам обвинения и освободили в зале суда, но не успела я выйти в коридор, как арестовали за лжесвидетельство. У выхода из зала номер восемь меня уже поджидали трое полицейских. Инспектор Кливленд вышел вслед за мной и наблюдал за арестом.
* * *
То, что ты меня предал, частично сработало. Чаши весов покачнулись. Моя ложь под присягой словно приуменьшила твою вину. Неприглядные поступки, совершенные мной, делали тебя менее безнравственным. Тебя признали виновным в убийстве по неосторожности по причине потери самоконтроля.
* * *
Я лежу в гамаке, смотрю в небо и думаю о тебе, моем любовнике Марке Костли, бывшем офицере полиции, который работал в службе безопасности парламентского комплекса на административной должности, любил заниматься сексом в необычных местах и сочинять о себе небылицы, потому что это позволяло ему не чувствовать себя заурядным клерком. Тебя не взяли в шпионы, любовь моя. Реши они иначе, ничего этого не произошло бы.
Мой любовник Марк: кем он был? Человеком, которому обычная жизнь казалась слишком пресной. Человеком, который искал острых ощущений и находил их главным образом в сексе да в выдуманных историях. Подобно тому как Джордж Крэддок увлекался все более жесткой порнографией, пока не утратил способность отличать свои фантазии от действительности, так и твоя потребность в щекочущих нервы историях, начавшись с сексуальных авантюр, закончилась убийством. Проблема с фантазиями в том, что на них подсаживаешься.
