Иду на грозу - Гранин Даниил Александрович (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
— Мы обязаны предоставить ему эту возможность, — с рыцарским великодушием заключил он.
Его поддержал Чиркаев. Опросив всех членов комиссии, Лагунов сказал, что он готов сделать все, если выяснятся какие-то обстоятельства в пользу этой работы, но сейчас он, как председатель комиссии, вынужден, считаясь с большинством, настаивать на прекращении работ и закрытии темы.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Тело его лежало на кровати, и боль в ноге была длинной и тяжелой, как рельс.
И боль и тело существовали отдельно. Он уходил от них все дальше. Он уходил от Тулина, от неразберихи собственных переживаний, от всей путаницы, какая была на комиссии.
Почему не сработал указатель? Он восстанавливал по памяти монтажную схему. Проводники, колодки, участок за участком, пока не стал ощущать ее, как ощущают собственные мышцы. Что, как, где было расположено в момент аварии? Он сам был указателем. Он входил в сырую свежесть облаков. Трещали молнии. Заряды наводились на пластины, пробивались сквозь фильтры. Лампы подхватывали сигналы. Гудели дроссели. Сотни сопротивлений, конденсаторов, катушек очищали, выпрямляли, усиливали сигналы, и все это в конце концов завершалось движением стрелки. Весь этот сложный организм существовал и работал ради этой простой тоненькой стрелки. Так и человеческий организм — живет, чтобы рождать мысль, поступок. Редко удается жить вот так нацеленно. Без отвлекающей суеты, ненужных разговоров и переживаний. Чтобы не думать про Наташу. Хорошо, что сознание не умеет раздваиваться. Когда думаешь только про вопросы Голицына, все остальное перестает существовать. Ведь для амперметра существует только сила тока, ни на что другое он не реагирует.
Судя по всему, указатель должен был сработать.
Возражения Голицына были серьезны и аргументированы, разложены по полочкам: верно, неверно. Для старика это была всего лишь сумма сведений, кости скелета…
Скрипнула дверь.
— Спишь?
Крылов закрыл глаза. Вспыхнул свет. Тулин постоял, постоял и снова повернул выключатель. Было слышно, как он прошел, задевая за стулья, с треском распахнул окно.
— Спектакль прошел с успехом. Теперь они такие добренькие, такие добренькие… Голицын предлагает к себе в институт. И тебя возьмет, если попросишь. Даже с шиком. Блудный сын вернулся. Лагунов и тот великодушен. Нет, все же они гуманисты. Какая доброта! Какой жест!
— Послушай, Олег, а как у нас был заземлен датчик?
Тулин засмеялся:
— Пример преданности своему делу. Он героически продолжал выполнять свой долг. Вот он перед нами, простой советский человек!
Крылов прищелкнул пальцами.
— Вдруг двойное замыкание? А? Тогда… минуточку… Нет, не выходит, — разочарованно признался он и открыл глаза.
Тулин сидел на диване, притиснув кулаки к глазам.
— Обрыв в цепи питания — вот что могло быть! — сказал Крылов.
— Теперь ничего нам не поможет.
— Но все сходится. Я могу доказать!
— Зачем?
От этого пустого голоса Крылов растерялся.
— Тогда они должны будут пересмотреть…
— Зачем? — снова тем же голосом спросил Тулин. — Ничего не может измениться. Мертвые не оживают. Мы с тобой прикованы к этому мертвецу навечно. И что бы ты ни доказал, тебе всегда покажут на могилу Ричарда. — Он выругался тоскливо, без злости. Одна горькая мысль не давала ему покоя. — Представляешь себе, если бы указатель сработал? Мы бы с тобой сейчас сидели в Москве в номере люкс и готовили бы доклад. Все было бы наоборот. Завтра конференц-зал, стенографистки, корреспонденты. Агатов, Лагунов заискивают, поздравляют. Южин ходит гоголем: недаром, Олег Николаевич, я в вас поверил. Банкет. Премии. Загранкомандировки… Какая ж это лотерея! И для всей этой сволочи я авторитет, прав — от начала до конца. Почему ж мне так не повезло? За что? Нелепый случай — и такое, такое дело накрылось. Начисто. Три года как проклятый я вкалывал…
— Мало ли что. Надо как-то перенести…
— О, у нас всегда достаточно сил, чтобы перенести несчастье ближнего! — Тулин откинулся к спинке, вытащил конфету. — Хочешь? «Белочка»! Раньше, когда я плакал, мать подсовывала конфетку. Теперь самому себе приходится подсовывать.
— Ты согласился пойти к Голицыну?
Тулин бросил ему конфету. Крылов не хотел никаких конфет, но почему-то не мог отказаться. Теплая, смятая конфета была тошно-сладкой.
— Будешь делать у него то, над чем смеялся, — сказал Крылов. — Нехорошо!
— А что такое «хорошо»? И что такое «плохо»?
— Все равно ты не имеешь права.
— Перестань орать. До чего же вы все любите орать!
Он скинул туфли и начал стягивать рубашку.
— Ты только о себе думаешь, — тихо сказал Крылов.
Из-под рубашки послышался ленивый смешок.
— А может, только о тебе.
— Как? — оторопел Крылов.
Рубашка полетела на стул. Тулин снял брюки, потянулся до хруста.
— Думаешь, шуточки с тобой шутили? За такую аварию тебе могли подвесить статью будь здоров. Один ты пошел бы под суд. Но у меня своя корысть — как подумал, что придется к тебе в тюрьму передачи таскать, так говорю: нет, господа, Крылов мне друг, а истины не видно, закрывайте нашу лавочку… — Он кривлялся, выламывался, при слабом свете луны голое тело его зеленовато поблескивало. — Все ради тебя делалось.
Крылов привстал.
— Нечего мной прикрываться. Пожалуйста, оставайся, работай, а я пойду под суд. Впаяют за халатность, но тема наша ни при чем.
Что-то произошло. Они не видели глаз друг друга, но каждый смотрел туда, где были глаза другого, и вдруг Тулин впервые почувствовал нелепость своего тона и, еще не понимая, не веря своему смущению, зябко передернувшись, сказал прежним наигранным тоном:
— Ах ты, христосик!
— Я понимаю, тебе трудно сейчас. Ты отдохни. Это — настроение, — сказал Крылов.
Тулин лег в кровать, укрылся одеялом.
— А знаешь, все логично, — задумчиво сказал он. — Пока у меня шло хорошо, ты дружил со мной и уважал, как уважают всякого удачника. Прибавь к этому, что ты нуждался во мне и я всегда помогал тебе, как мог. А теперь… когда падаешь с седла, становишься последней тварью. Упавшего топчут, и больше всего те, кто поклонялся.
— Нога болит, — сказал Крылов. — А то бы я тебе дал по морде.
Тулин медленно закинул руки за голову.
— Меня уже били. По щекам. Можешь добавить. Лежачего бить удобнее.
— Шут с тобой, — сказал Крылов с трудом. — Тебе сейчас тяжелее… — Он вдруг смутился: а что, если это так? — Ладно, не принимай во внимание. Все это чушь собачья. Пусть делают что угодно. Мне куда хуже видеть тебя вот таким.
Тулин усмехнулся.
— Да ты что ж, полагаешь, что я бы не смог вывернуться, если бы захотел?
— Ну так что ж ты?
— Не хочу.
— Что с тобой, Олег?
Тулин долго не отвечал, потом спросил с интересом:
— Слушай, а зачем тебе все это надо?
— То есть как так?
— А вот так, — повторил Тулин. — Зачем? Зачем ты стараешься?
— Так это ж все несправедливо… и потом — дело. Мне интересно знать…
— Ах, несправедливо, — подхватил Тулин. — Скажи на милость, какой праведник. А я не хочу… Хватит. Мы мучаемся, у нас какие-то нравственные проблемы, а прибыль получает со всего этого кто? Агатовы? Посмотри, как он взыграл на нашей аварии. И Лагунов. У нас высокие цели, творческие мучения, мы жаждем помочь человечеству, а они делают себе карьеру, приезжают сюда выносить нам приговор. Добьемся мы своего или нет, в выигрыше будет Лагунов. Не беспокойся, они проживут в свое удовольствие, ни капельки не терзаясь ни своим эгоизмом, ни беспринципностью или как там еще.
— Ну какое мне дело до них? — Крылов тоскливо вздохнул. — Я ж тебе совсем не про то. Чихать я хотел на них.
— Знаешь ты, юный натуралист, ты мне надоел. Я спать хочу.
Пружины матраца зазвенели. Стало слышно, как за окном трещат цикады.
— Увидим, как ты объяснишь это ребятам, — сказал Крылов.
