Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Вот и сейчас пришлось поддакивать Альберту, соглашаться, что, конечно, в последнем томе кайсаровского собр. соч. никак нельзя поместить его мемуарную книгу — ведь там и беседы, и стенограммы, и письма, его собственные письма.
— Как он может такое предлагать — ведь это же нескромно! Совсем старик из ума выжил! Давайте вместе подумаем, что нам делать.
И негодование, и растерянность Альберта были искренними. Будь это другой писатель, менее известный, он не задал бы такого вопроса — просто бы власть употребил. А тут настолько сложная ситуация, что даже не стал разбираться, кто виноват. Ведь рукопись, подписанная Женей в набор, а значит, полностью ею одобренная, лежала у него в нарушение всяких графиков уже месяц. Значит, читал. Содержание ему не понравилось, а не форма. Недавно вышел последний том Ивана Ивановича — там целый раздел с его беседами и интервью. Хлопоты были только с бухгалтерией — один собеседник поинтересовался, не причитается ли ему гонорар за пространные вопросы. Причитался.
Явной крамолы у Кайсарова, конечно, нет — он отлично знает, что непроходимо, но ведь из его книги получается, что в советской литературе шла борьба, борьба не только эстетическая, но и политическая, и побеждали не сильнейшие.
Женя поехала к Кайсарову — по телефону о таком не поговоришь… В подземном переходе на «Библиотеке имени Ленина» выбрала гвоздики диковинного желто-коричневого цвета и попросила у безразличной продавщицы хотя бы кусок газеты — укутать беззащитную природу. Но та пожала плечами — откуда? Пришлось засунуть их в кожаную индийскую сумку головками вниз. Хотя сумка была большая — в нее легко вмещались толстые рукописи, которые Женя обычно брала домой на уикенд, — один стебелек хрустнул.
В Переделкине, недалеко от дачи Кайсарова, молодой человек без шапки, в джинсовой курточке на белом меху сметал снег с роскошной серебряной машины непривычного размера: больше «волги», но меньше «рафика». Интересно, кем он ей приходится, этой машине?
— Папа, к тебе. — Неприветливая дама такого возраста, которому совсем не подходит слово «дочь», поздоровалась сквозь зубы, не называя Женю по имени, без благодарности забрала цветы и понесла их на кухню — вряд ли Кайсаров о них узнает.
А когда жива была Зинаида Николаевна, все было по-другому. Она шумно, с радостью встречала Женю, восхищалась ее румянцем, всегда замечала и хвалила новое платье, спрашивала о работе, приглашала приходить с друзьями. И Кайсаров был тогда веселым, добродушно подшучивал и над ней, и над собой. «Сейчас буду хвастаться», — говорил перед тем, как подробно отчитаться о своих литературных и издательских успехах. Они наперебой рассказывали о своей молодости, о друзьях, учителях и учениках. О домработнице, которая часто бубнила себе под нос: «Хозяйка хорошая, только вот гостей очень любит. Даже итальянцев готова принимать».
Однажды Кайсаров благосклонно отозвался о Сашиной статье в «Новом мире». Узнав, что Женя знакома с ним, попросил привести в гости. Сашка купил ахашени, и Женя даже с ним повздорила, считая неприличным приходить к мэтру с бутылкой вина. Но хозяева очень обрадовались. Зинаида Николаевна поставила хрустальные рюмки, нарезала сыр, колбасу, разогрела в духовке французский батон. И все не заметили, как наступил поздний вечер…
Кайсаров с трудом поднялся с кресла, уронив при этом одну из многочисленных коробочек с лекарствами, которые выстроились перед ним на столе. Господи, как ему, такому поникшему, подряхлевшему, сказать о неприятных вещах? И Женя заговорила о его новой сказочной повести, только что появившейся в ленинградском журнале.
— О да, мне многие звонили. Не скрою, тоже хвалили. — Кайсаров с лукавым самодовольством улыбнулся. — Как правильно вы сказали о чистом веществе добра и зла! Ведь в сказке их борьба ясна и бескомпромиссна, но и в нашей жизни все поступки людей — и самых простых, и высших государственных деятелей, какими бы идеями их ни оправдывали, — четко делятся на две эти категории. Вот и Баринов мне сказал, что я проповедую манихейство. Я сейчас диктую статью о перекличке современной прозы и прозы двадцатых годов. Куда-то делась «Литературка» с рецензией вашего друга, Александра Ивановича, она бы мне сейчас очень помогла. — П. А. прямо на глазах оживился, как будто выздоровел.
— Я вам пришлю, — обрадовалась Женя и стала как можно деликатнее рассказывать о беседе с замом главного. — Я думаю, если вы позвоните министру печати, то хоть что-ни-будь удастся спасти. Вот я узнала номер телефона.
Неожиданно Кайсаров совсем не огорчился:
— Номер я знаю — вчера хлопотал насчет сборника моего покойного учителя. А книгу эту я все равно сейчас издаю в другом месте. Она и правда не подходит для собрания сочинений. Пусть лучше туда войдет повесть, о которой мы только что говорили. Ведь это можно?
Конечно, для начальства это будет прекрасный выход. Как они обрадуются… Честно говоря, вряд ли удалось бы пробить мемуарную часть — слишком категоричен был Альберт. И Женя не стала уговаривать Кайсарова вступать в борьбу.
— Павел Александрович, тут директору пятьдесят лет исполняется. Наши сделали ему альбом, в котором авторы и художники пишут поздравления. Валерия Петровна просила меня привезти его вам. Но если вы не хотите отметиться…
«И я вас пойму — вам-то зачем отличаться по части подхалимажа. Против Сахарова, против Солженицына вы же отказались подписывать», — подумала, но не сказала Женя.
— Да нет, давайте напишу.
Кайсаров взял тяжелый фолиант, не любопытствуя, не заглядывая туда, где уже были стихи знаменитого прогрессивного поэта с изысканной составной рифмой «а в июле — Аве, Юлий!», открыл чистую страницу и медленно вывел пару строк, озорно декламируя:
— Неуважаемый Юлий… Как его отчество? Сергеевич! Пятьдесят лет вы прожили с наложенными штанами, ни черта не понимая в литературе, ну и так далее…
Женя засмеялась, но то был смех сквозь страх. Что теперь делать? Вырезать страницу — будет видно. Решила все-таки посмотреть своими глазами: в альбоме было нацарапано несколько дежурных, даже стилистически небезупречных фраз.
— Евгения Арсеньевна, в молодости мы задумали и начали писать книгу под названием «Самогранник», где намеревались соединить фольклор, поэзию, прозу, литературоведение, в общем, дать синтез литературы двадцатых годов. Каждый туда свое вписывал.
Женя постаралась изобразить удивление, интерес, благодарность за доверие. Силилась не показать, что весь этот рассказ, который П. А. подает сейчас как откровение, она уже несколько раз слышала из его уст, да и сам он написал об этой книге в воспоминаниях.
— Может, эту идею и нельзя было осуществить. Я сам несколько раз к ней возвращался, но в молодость, к сожалению, вернуться нельзя. Думал, кому бы это отдать. Есть несколько писателей, считающихся моими учениками, но одни — слишком приземленные, без полета, другие фантазируют сухо, рассудочно. А может быть, это вещь научная и продолжать ее должен ученый? Не знаю. У вас есть вкус, трудолюбие, любовь к слову, вы сможете пережить эту вещь как свою. Покажите ее Александру Ивановичу. Но больше никому не давайте.
Кайсаров медленно встал и, держась за стол, за стену, побрел в свою библиотеку. Долго там рылся, позвал дочь. Она говорила с ним громко, четко артикулируя слова — как с глуховатым стариком.
Дорогу до станции Женя не заметила, хотя так любила ее: здесь соединялись потаенные воспоминания и лес, тропинка, поле, такие разные каждый месяц, каждое время года.
В вагоне электрички она достала зеленую папку, завязанную с трех сторон белыми, не загрязненными частыми прикосновениями тесемками. Внутри папки просторно лежали листы, исписанные разными почерками. Последним был клочок разлинованной бумаги с одной строфой:
И смело смыл
Знаменья лжи,
И жизни смысл
Себе сложил.
