Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Серёжа оценил ситуацию, как неразрешимую миром. Будущий дипломат сунул под подушку руку, и рука вернулась на свободу, сжимая рукоятку пистолета, подаренного папе лично маршалом Жуковым.

На суде он не мог объяснить судьям, почему стрелял. Да ещё так точно, сразив папу первой пулей в лоб.

Там же возмущённая невеста очистила себя гневной речью в адрес сумасшедшего подонка, примазавшегося к комсомолу и обманувшего её искренние надежды на чистую, идеологически выдержанную любовь. Бедная мама тоже была вынуждена осудить сына, чтобы получить персональную пенсию как вдова видного государственного деятеля. После объявления приговора Серёжа крикнул ей из-за загородки:

— Прости, если можешь! Отнеси цветы на папину могилу…

Хотя в зал заседания пускали по специальным пропускам, многие плакали, даже Анжелика, три дня назад сделавшая аборт от покойного папы…

В лагере к Сергею отнеслись неплохо — всё-таки Любимов. Ему было куда тяжелее расставаться с привычным образом жизни, нежели какому-нибудь лихому пролетарию или интеллигенту, который слаще моркови фрукта не ел. Да и звоночки, тайные ходатайства нового мужа мамы, человека влиятельного в партийном мире, сыграли свою положительную роль.

Бог не дал ему ума, но инстинктивно, недолгим опытом предшествующих поколений, личными наблюдениями он уловил главное — должность почтальона и ответственного за художественную самодеятельность поможет выжить. Сергей дорожил ею свято, как в своё время дорожил званием комсомольца, а позднее — комсорга.

— …Ты что, пидор, дверь широко распахиваешь? — укорил Серёжу Зяма Калаянов, прервав процесс перекалывания профиля товарища Сталина в задумчивую русалку на голой груди Гарика Кламбоцкого. — Такого человека застудить можешь!

Кламбоцкий покровительственно кивнул Зяме, а Серёже показал кулак с бронзовой печаткой на пальце.

Серёжа, однако, имел наглость не обратить внимания на критику с верхних нар, прошёл от неплотно закрытых дверей барака до стола, где бригадир с пришибленным Ольховским что-то рисовали на клочке бумаги.

— Читайте! Завидуйте! — голосом Маяковского прокричал счастливый Убей-Папу, припечатав на грязный стол газету «Заря коммунизма». — Здесь — про вас, товарищи! Поздравляю!

Зяма докалывал вуаль, прикрывающую усы Генералиссимуса, и от вспыхнувшего любопытства чуть дальше погрузил иголку. Гарик заорал. Калаянов извинился и спросил у почтальона:

— Ну, и что за нас говорят в том брехунке?

— Замечательно пишут! Прекрасный, выдержанный в духе времени материал! Открывающий и раскрывающий процессы демократизации нашего общества.

— Ша, убивец! — рявкнул сбитый с толку Зяма. — Я эту феню не понимаю. И вообще тебе надо прекратить стрелять в родителей, Серж, — заговариваешься. Читай, как на бумаге.

Бригадир поймал вопросительный взгляд почтальона, кивнул:

— Погромче, чтоб всем было слышно.

У Любимова был сочный, хорошо поставленный голос:

— Сука трепливая! — Упоров сурово стрельнул взглядом в сторону смутившегося Соломона Волкова. — Самого в блудную заносит и меня тянешь!

Ничего не понявший Убей-Папу перевёл дыхание, восхищённо сказал:

— Здорово! Прямо как в «Правде»! Замечательно! Далее здесь пишется про многонациональный состав бригады, хорошую организацию труда, о ворах, вставших на путь исправления…

— Это ещё какие там воры встают на путь?! — забеспокоился и даже изменился в лице Дьяк. Он надел очки, посмотрел на Сержа, как на человека с плохой репутацией.

— Здесь не сказано, — пролепетал почтальон, — в общем, без конкретных фамилий, Никанор Евстафьевич.

— Вопчем? — вор вытер со лба пот и снял очки. — Тогда ладно, тогда читай. Не нравится мне, Соломончик, такая газета.

— А вы что?! — Убей-Папу всплеснул руками. — Слушайте дальше: «Партийная организация управления…» Вдумайтесь в эти слова: партия вам доверяет! А Соломон Маркович здесь ни при чем, статью написал… — он сделал многозначительную паузу, взглядом учёного, стоящего на пороге великого открытия, обвёл зэков, — выпускник МГУ Игорь Лукин! Сын первого секретаря райкома партии Ивана Николаевича Лукина.

Поздравляю!

— Ну, так и что нам теперь за это причитается? — спросил, вытирая о телогрейку руки, Зяма Калаянов.

— Как что?! Почёт! Уважение! Впервые открыто и честно!

Среди опасных, усталых циников с самокрутками в ухмыляющихся ртах Серёжа чувствовал себя существом возвышенным, но непонятым, и, вконец огорчённый, махнул рукой:

— Эх, вы! Люди всю жизнь о таком мечтают. Совесть у вас где?!

— Совесть у нас стерильна, дорогой наш ворошиловский стрелок, а почёта мне и в Одессе хватало: каждый уважающий себя мент имел в кармане мою фотографию. Народная мудрость гласит: «Дайте свободу — почёт украду…»

— Не трави хлопца, Зяма, — Дьяк поманил почтальона пальцем. — Покажи мне эту бумажку. Ты молодец, Серёжка, читаешь с выражением и понимаешь, о чём писано. В партии, поди, состоял?

— Мечтаю только! Вот освобожусь…

— Мечтай, мечтай! Ей стрелки необходимы, — Дьяк надел очки, поводил по строчкам пальцем. — Глянь-кось, обо мне и впрямь соопчить забыли. Ишь, как катит, паровоз! Где столь слов накрал, жулик?!

Протянул почтальону настоящую папиросу, отпустил от себя плавным движением головы:

— Иди, иди, сынок. В партию будешь проситься, я те направление напишу.

Убей-Папу вздрогнул и, густо покраснев, возразил:

— От вас не примут. Вы же, Никанор Евстафьевич, простите, вор.

— А там кто?! — валял дурака удивлённый Дьяк.

— Не лишайте мальчишку идеалов, — уважительно встрял в разговор недавно принятый в бригаду Ведров, — должен же он во что-то верить.

— Кишкой он верит. Верно, Серёга? Ну, иди. Бумага пускай при мне останется — целей будет.

Почтальон вздохнул, но возражать не рискнул, бочком убрался из барака, на этот раз плотно притворив за собой двери.

Дьяк ещё посидел над газетой, урывками поглядывая на заметно взволнованного Соломона Марковича. Чем-то новым, незнакомым пахнуло на вора от необыкновенной выходки, будто черт ему улыбнулся с газетной полосы, оскалив белые клыки. К добру ли? В чужой огород полезли, а кто в чужом-то огороде желателен?!

— Иди сюда, Соломончик, — не удержался Никанор Евстафьевич, — растолкуй тёмному человеку: с чего бы вдруг нас ласкать начали? Чо им, лодырям, от нас требуется?

— Общество пытается очеловечиться, — робко начал Волков, — в период развёрнутого строительства социализма…

Дьяк встал и плюнул на лысину Соломона Марковича.

— В рог просишь, путаник?!

— Я продиктовал будущему журналисту его дипломную работу. Мы провели с Игорьком два дня. Работа признана выдающейся, — Волков хихикнул в кулак и стал похож на шкодливого мальчишку. — Статейку ему тоже продиктовал ваш покорный слуга. Скоро…

— Хватит! — остановил профессора Упоров. — Не утомляй Никанора Евстафьевича подробностями. Партия возглавит движение за большое золото Колымы. В том вся суть. Вам ясно?

Дьяк с холодным интересом рассматривал внешне спокойного бригадира, при этом шевелил губами, как бабка, впервые увидавшая паровоз. Потом губы скривились в хитрой усмешке:

— Мы, воры, конечно, волки. Серые, незаметные. Чаще голодные, чем сытые. Жизнь у нас волчья. Надо быть шибко хитрым, чтобы остаться живым. Все так…