Вышел месяц из тумана - Вишневецкая Марина Артуровна (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗

— Это уж точно, что не за что! — кривит узкие губки Тамара.

— «А глаза у тебя, у Манюси, — Суламифи. А чьи же еще? Трои нету — и след простыл. Где их Библос хваленый, где Иерихон? Все давно пыль и тлен. А глаза твои голубиные есть! И будут, и пребудут». — Он захлопывает книгу. — Нюха, как ты считаешь, мне его тут оставить или выдрать и в банку пивную вложить? Я немалую дыру в тамбуре присмотрел!

Аня — не открывая глаз:

— Ты думаешь, это — ад?

Я накрываю ее руку. Она излучает тепло, как и солнце, не думая для кого.

— Я, ой, не могу!.. Я вспомнила, как ты…— Тамара хихикает, — как ты из окна… Надо же было додуматься!.. Ой, не могу! Леля домой в перерыв картошку приперла, а у Семочки — девушка. Так он с брюками в обнимку через балкон… Леля входит: девица в койке — одна. А наш Семочка крылышками бяк-бяк, ножками прыг-прыг — в дверь звонит! — смех ее уже душит, это похоже на истерику. — «Ой, Леля, как хорошо, что ты пришла! Надо девушке ношпу кольнуть. „Скорая“ все не едет и не едет! Я уже на улицу бегал встречать!» А девушка, как про укольчик прослышала, сразу к двери отползать! Не могу-у… Семка ей: «Ой, вам что — уже лучше? Ты, Лелек, не поверишь, я ее в подъезде без признаков жизни нашел!» А девушка наоборот — вот-вот этих самых признаков лишится!

Смешинки щекочут и Анин нос. Она начинает пофыркивать, чем еще больше возбуждает Тамару. Бедняжка без слов уже давится хохотом вперемежку с икотой.

Семен вынимает откуда-то вскрытую банку голландского пива и остаток вливает в Тамару.

Та пьет. Выпивает до донышка. Но икает теперь все безудержнее и громче. Вдруг кричит сквозь икоту:

— Что приуныли, жертвы автокатастроф?

— Вы полагаете? — Аня выпячивает вперед подбородок.

— Семочка «жигуленка» купил, мы с ним как раз его обновляли. А вы, очевидно, навстречу нам ехали — в маршрутном такси. Остальные ваши попутчики, полагаю, пока что в реанимации, а вы уже тут, с нами! И с другими покойничками. Только всмотритесь, каков колумбарий! И, что за имена — если не золотом, то серебром! Всмотрелись? Здесь все принявшие насильственную смерть! — Тамара ликует, хотя и борется с икотой. — Почтим же минутой молчания…

Анины губы подрагивают. У нее не хватает сил вымолвить даже нет и за что?

— «Жигуленка», — кивает Семен. — Мы с тобой на нем в Останкино ехали. И доехали! Позвонили снизу Севке, а нам сказали, что он в мастерской.

— Мы с Геной не ехали ни в какой маршрутке! — Аня кричит.

— Значит, в лифте, — кивает Тамара. — И трос оборвался. Это случается.

— Трос? — Аня оборачивается ко мне. — Я вынула из ящика уведомление, да?

— И сунула в карман. Я спросил: это что? Ты сказала: неважно.

— И мы сели в лифт! А потом? — глаза ее, выплеснувшись, заливают лицо и пространство вокруг едва уловимой голубизной. — Никакого потом уже не было?! Вспомни!

— Потом… Мне было интересно, что же ты сунула в карман.

— Я не знаю что! Я только помню, как про себя решила, что тебя это не касается!

— Это Севка тебе духи послал! — вдруг решает Семен. — Он передачку делал про лабораторию запахов. И заказал для тебя духи, он им весь букет назвал — как он себе тебя представляет. Он и со мной советовался: незабудки и белый лотос — это я ему присоветовал! А он сказал: и дикий мед!

Жалкая полуулыбка коробит Анюшины губы.

— Мой муж — неисправимый идеалист! — вздыхает Тамара. — И великий утешитель!

— Я не помню! Я не получала! Мы не вышли из лифта! — Аня больно сжимает мое запястье. — Было шесть… Шесть, начало седьмого!

— Духи получила я! — И вдруг, жадно набрав воздуха, Тамара стискивает губы, надеясь, очевидно, все-таки побороть икоту.

— Ой, Томусик, ой? — скребет щетину Семен.

Мы, кажется, набрали скорость. Теперь нас лишь слегка покачивает на стыках.

— Духи пахли талым снегом. Севкин и мой любимый запах. Кто не пережил полярной зимы, тому этого не понять.

— А точно, Нюха! Часового было шесть, — он хлопает себя по щеке, — когда мы Севке снизу звонили!..

— Денис у нас бабушкин сын, за Дениса я не беспокоюсь. Но Галик и Андрей не смогут без меня!

— Я не верю! — Аня встает. — Потому хотя бы, что в этом, как вы изволили выразиться, колумбарии, собраны книги тех, кто ушел из жизни добровольно. А я хочу жить! И я буду жить! И я найду, как мне отсюда выбраться!

— На-ка вот! Передашь на волю! — Семен решительно вырывает из книги форзац со своими каракулями.

Я вижу теперь обложку, где золотом — Генрих фон Клейст. Да, Анюша, похоже, права. Я стою рядом с ней, чтобы вместе идти — я не знаю куда.

— Ты когда в последний раз алименты платил, папаша? Что вы все тут выделываетесь? — Тамара хватает огрызок карандаша, который ей с кислой ухмылочкой возвращает Семен. — Или вы думаете, что читатели не сумеют отличить истинных порывов от ложных? Истинного отчаяния матери, жены и любовницы, да, я этого не скрываю: любовницы — от вашей мышиной возни?

— Срали и мазали мы, Томусенька, на твоих читателей. — По-собачьи передернув спиной, Семен сворачивается на полу калачиком, и подгребает под голову валяющиеся тома, и устраивается на них, и с удовольствием зевает.

Аня ведет меня за руку по танцующему под ногами полу:

— Видела я в жизни идиоток, но таких стерильных!

— Мне не нравится этот барьер — «шесть часов вечера или начало седьмого». Аня!

— Что?

— Что бы это могло значить?

— Миг! Из которого мы выпали там, чтобы вьшырнуть здесь.

— А потом мы просто вернемся обратно — в тот же миг?

— А то!

— Мда, с некоторым опозданием осваивает наша литература специальную теорию относительности. — Я все равно не поспеваю за ней, за тем, как легко в ней насмешка настигает серьез, а серьез насмешку… Что-то скажет сейчас?

Ничего. Решительно распахивает дверь в тамбур:

— Перекурим? — и, нырнув в свой огромный карман, достает «Стюардессу» и зажигалку. Угощает. У нее грубоватые руки и большая ступня — что мне нравится, а ее вот смущает… Сигарету сжимает большим и указательным пальцами — для того, чтобы скомкать скорее ладонь.

Огонек зажигалки, не высветлив ничего, набрасывает на сумерки две наши тени.

Прикурила. Я тоже. Сую зажигалку в карман. Стало даже светлей.

— Нюш, а знаешь, эта глава не такая уж ледовитая. По мере сил я согреваю ее.

— Не иначе как любовью?

— Ну… я просто тебе говорю, чтобы ты была в курсе.

— Не про любовь книжонка эта! Неужели, Геша, ты еще не понял?

— Поделись, если ты поняла!

— Зажигалочкой тамбур согреть слабо? А то — дерзай! Вдруг и вправду хватит бензина!

— А вдруг хватит?

— Дерзай! Как говорит моя племянница: бонзай!

— Лобзай, терзай и вонзай! — Я касаюсь губами ее родинки, есть у нее такая заветная родинка на краюшке мочки, которую я называю сережкой или серегой… И когда ей звоню, то Сереге шлю поцелуй.

— Кто о чем, а вшивый — о бабе! — голос чуть потеплел. — У нас в первом отделе одна тетя работает. Это из ее репертуара. «На охоту ехать — собак ловить». Погоди! Вот: «Бодливой корове бык бок не дает»! Но родословную мою, сука, наизусть шпарит: вот есть у нее, понимаешь, сведения, что двоюродный брат моей мамы был лесным братом, так вот он вышел из леса или еще нет? Ну я сдуру и ляпни: конечно, не вышел, если бы вышел, я бы его видела хоть один раз в жизни! — Ах, не вышел. Так он продолжает борьбу с нашей властью? Так он…

Дверь в соседний отсек открывается — резко, я едва успеваю оттащить Аню от удара.

— Всем привет. — На пороге стоит незнакомая женщина с русалочьими глазами, в желтой юбке и черном свитере.

— Лидия? — Аня удивлена.

— Надеюсь, не помешала! Имею мессэдж. При мужчине можно?

— Да. Он свой, — Аня стряхивает пепел.

— Берегите Всеволода зпт есть все основания для крупных опасений тчк Ваша Лидия. — Она пытается улыбнуться, но делает это лишь сморщенным лбом. — Месяц назад мне делали аборт — по блату, естественно, и соответственно под наркозом. И было мне явление. Мне Лодочка явился — уже оттуда! Причем я спросила: «Почему ты там?» Он же ответил: «Сама знаешь!»