Повесть о Старом Поселке - Маканин Владимир Семенович (первая книга .TXT) 📗
Слышны шаги жены. Ключарев чувствует, что эти шаги слышит и Лида, — она вдруг начинает торопиться.
— На нашем прежнем месте, — говорит она. — На том же самом. Хорошо?
Это у станции метро — и довольно далекой. Ключарев секунду колеблется, но выбирать и обсуждать — в этом уже будет нечто нарочито спокойное и холодное. Он спокоен внутренне, ну и достаточно.
— Договорились, — ставит Ключарев точку. Но тут же добавляет, и это уже с небольшой укоризной: — Расставаться, Лида, надо по-хорошему.
— Что? Я не поняла...
Денис уже записал решение и разглядывал отца. Лида — на том конце провода — прощается, торопится и вешает трубку. Ключарев тоже кладет трубку. Он не выпускал из рук задачника, теперь он вглядывается в текст и начинает зачитывать новое условие. Дениска синхронно берет авторучку — уже пишет.
Жена приоткрывает дверь.
— Наташа звонила? — спрашивает она, имея в виду свою подругу (точнее сказать, их общего друга — друга дома).
— Не Наташа... Да так, — машет рукой Ключарев. Некоторое время он сидит молча, отключение. Дениска спрашивает:
— Тебя чем-то расстроили, папа?
— Давай занимайся! — резко говорит Ключарев.
После ужина Ключарев помогает готовиться жене к отчету. Дети спят. Тишина... Наконец чай. У самовара я и моя Маша. Но сегодня чай получается молчаливый, речь вялая — усталость к концу недели.
Ключарев ставит пластинку, послушать что-нибудь мелодичное — это будет, пожалуй, к месту и неплохо и сотрет некоторую нечисть нынешнего дня. Жена рассказывает, что недавно звонила Анечка — сестра Ключарева. Она живет в Химках, но видятся они не часто, хотя родной человек.
— Кажется, мужа Анечки все-таки положат на операцию... Анечка сказала, что очень боится.
Ключарев понимающе кивает. Он любит сестру. А дело уже давно шло к операции.
Утро с солнцем, пестрое... Лида пришла раньше — Ключарев, выйдя из метро, сразу же замечает ее у будочки «Союзпечати». Три года не видел. Время изрядное. Лида стала как-то меньше ростом, маленькая среди толпящихся людей, — но лицо по-прежнему привлекательно, более того, лицо, глаза, фигура, все то, что называется обликом, кольнуло вдруг Ключарева... Лида тоже оглядывает его быстрым, мгновенным движением глаз. Оба они одеты друг для друга непривычно, незнакомая одежда, даже портфели уже новые — и только лица. Старое в новом.
Он и она быстро идут навстречу — Ключарев целует ее. Секундное замешательство. И теперь с полуметра только лицо, то самое. Прежнее.
— Значит, так... В субботу выпускной наш вечер. Ты приди, — говорит она, первая возвращаясь на землю и к настоящему дню. Оно, положим, Ключарев вернулся первым, но ждал, пока вернется она.
— Это и есть дело? — спросил он.
Лида начинает бегло объяснять, фразы, видимо, подготовленные — тема не совсем проста, щекотлива.
— У меня есть возможность остаться в Москве. Меня берут на работу. Но нет прописки... И кое-кто пообещал меня прописать. Не из уважения, конечно, ко мне. Ну, ты понимаешь... В общем, им надо дать деньги.
Ключарев кивает: понятно.
— Они просят за прописку четыреста рублей. Сто у меня есть.
— Я должен достать триста рублей?
— Да. Я скоро отдам... Как только смогу — отдам. Ты не волнуйся за это.
— Я не волнуюсь.
Ключарев не волнуется. Нечто подобное он предвидел, хотя и не знал, как это будет конкретно. И ясно, ей хотелось сказать ему об этом не у входа в метро, не на бегу, а, скажем, за рюмкой вина, в уединении и в тепле. Но ведь не беда, ведь и на бегу неплохо сказалось... Так и есть. Сначала любовь. Затем перевес постели. А затем — три года спустя — уже деньги, деловые вопросы. Падающая кривая отношений мужчины и женщины. Оно, допустим, ему теперь и грустно, и больно, но зато теперь-то полная ясность. Если уж о деньгах зашла речь.
— Но нужно срочно. Очень срочно. Ты понял?
— Понял, Лида.
— Привезешь в субботу?
— Постараюсь.
— Приезжай. Я жду... Не то чтобы буду ждать, а жду.
Она говорит энергично, вся деловая с ног до головы. Что ж. Помогай тебе Бог. Бог как раз деловым и помогает.
— Да-да. В субботу... Привезу... Я же пообещал, — размеренно кивает и отвечает ей Ключарев.
Деловая сторона заканчивается, а с ней и весь разговор. И это первый раз за все время их отношений они говорят о деньгах. Если Лида и не знает об этой самой падающей кривой, то уже наверно чувствует. Женщина. Должна почувствовать к концу встречи. Так и есть: щеки порозовели, глаза напряжены.
— Пока.
— Пока, Лида.
В отделе денег, разумеется, ни у кого не достанешь. Ну трояк, ну пять, но ведь никак не больше. Значит, в обеденный перерыв, — и Ключареву уже как бы подсказывается, — значит, достану в обеденный. Попробую. Через Наташу Гусарову, через друга дома.
Наташа работает в смежном отделе, и в обед Ключареву ничего не стоит поймать ее у входа в столовую — она, то есть столовая, для отделов общая. И вот он уже поработал, и уже обед, и он ждет у входа.
— Деньги? — И Наташа смеется. — Маленькие мужские тайны, а?
— На маленькие мужские тайны не берут по триста рублей.
— Триста? Ого!.. Замашки у тебя что надо! Ключарев и Наташа перекусывают стоя — у стола с бутербродами и соком.
— Жене не говорить? — подсмеивается Наташа, доставая из сумочки пятьдесят рублей. Пять ровненьких красных бумажек, у нее всегда есть деньжата на какую-нибудь покупку. — Так что? Не говорить жене? — смеется.
— Как хочешь.
Ключареву безразлично. Не станет он ни сочинять, ни выдумывать. Собирает для старой знакомой деньги по ее, можно сказать, настоятельной просьбе — разве не так?
— Ты сходишь к Володику Зарубину, — разрабатывает Наташа план добывания остальных денег.
— А ты?
— А я сбегаю к Хоттабычу.
— Он разве близко работает?
— Через дорогу — в большом корпусе. Ты не знал?.. А там же рядом и моя Верушка работает. Рублей сто пятьдесят я принесу. Это наверняка. — Она на секунду задумывается. — А дальше?.. А дальше, если не обойдемся, я слетаю еще к кой-кому...
И уже понятно, что к концу обеденного перерыва, а в крайнем случае к концу дня, сумма будет собрана.
Ключарев дожевывает бутерброд. Наташа допивает из стакана — красивые губы, красный томатный сок, — и опять она смеется. И говорит уже с каким-то восторгом:
— Я все равно Майе донесу, что ты деньги собираешь. Если даже умолять будешь, донесу. Женская дружба — ты этого, Ключик, не поймешь. Ты мужик, что с тебя спрашивать. Не поймешь!
Ключарев слушает ее вполуха. Он ценит Наташу, красивую, находчивую и умелую, ценит ее компанию, но слушать, как она говорит о женской дружбе, это уже что-то лишнее.
— Но ты дослушай. Не спеши. Я и Майя пошли как раз покупать обувь — моему мальчишке и твоему Денису. Очередь была ужасная...
Ключарев кивает. И, между прочим, думает, что, если б не Наташа, пришлось бы занимать деньги у Ивана Серафимовича, у начальника. Три сотни не шутка, зачем вам триста рублей, Виктор?.. И пришлось бы шутить, что приезжает к нему, Ключареву, теща на постоянное жительство, а наемные убийцы в наши дни совершенно зазнались и берут немыслимые суммы. Иван Серафимович обожает шутки о тещах и их мучительных кончинах.
До конца рабочего дня час, что ли. Может, и полчаса. Тут уж как не подумать о чем-то. О том, например, что бегать и собирать деньги Лиде — это как раз оплата прошлых тихоньких радостей. Как же иначе, мы вам, а вы нам. И уж если честно, то он мог наперед знать из опыта, что эту плату когда-то придется платить.
Вот именно. Платить... И уж само собой, очень мы бываем недовольны, когда этак годика через три Лида, или, скажем, Инна, или, наоборот, Петя вспоминают нас, звонят и говорят: собери-ка, дескать, в знак старой дружбы мне рубликов триста взаймы, — ей-богу, позарез нужно. Или достань дубленку. Или устрой в вуз племянничка. Такой дуб растет, ей-богу, не знаю, что будет, если ты в вуз его не устроишь... Или проще: не вспомнить ли, дескать, нам старое, однажды вечером, с винцом, — да нет, без причины, просто хочется и все это вспомнить, а несколько позже, когда уже вспомнишь, — про племянничка, триста рублей или дубленку. Как бы между прочим. И все голосом тихим; как говорится, поэтично.
