Похвальное слово мачехе - Льоса Марио Варгас (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
5. Диана после купанья
Справа – это я, Диана-Лукреция. Да, это я, богиня лесов и рощ, плодородия и деторождения, покровительница охоты. Греки называют меня Артемидой, я в родстве с Луною и прихожусь Аполлону сестрой. Среди тех, кто поклоняется мне, больше всего женщин и простолюдинов. По всей империи стоят воздвигнутые в мою честь храмы. А справа от меня склонилась к моим ногам Юстиниана, моя служанка, моя любимица. Мы только что искупались и сейчас предадимся любви.
Этого зайца, этих куропаток и фазанов я застрелила сегодня на рассвете: Юстиниана извлечет стрелы, вымоет их и уложит в колчан до следующей охоты. А с этими собаками я охочусь редко, на такую дичь, как сегодня, – никогда: побывав в их клыкастых пастях, добыча становится несъедобной. Эти легавые – так, для красоты. Нынче вечером мы с Юстинианой отужинаем нежным ароматным мясом, приправленным редкими душистыми травами; мы запьем его вином из Капуи; мы будем есть до отвала, пить допьяна. Я знаю толк в наслаждениях. На протяжении многих веков неустанно развиваю я эту мою способность и могу сказать без похвальбы, что достигла совершенства. Я овладела искусством добывать нектар наслаждения из всех – даже подгнивших – плодов бытия.
А главного героя нет на полотне. Верней сказать, не видно. Он спрятался где-то рядом, он притаился за деревьями и неотрывно смотрит на нас. Он замер в столбняке обожания, присев на корточки в лесной чащобе, и его красивые глаза, цветом подобные рассветному небу в полуденных краях, широко раскрыты, а круглое лицо разрумянилось в страстном томлении. Листочки и веточки запутались в его золотистых кудрях, незрелая отроческая плоть напряжена и воздета, как копье. Да, он где-то здесь, он с жадностью ловит и впитывает каждое наше движение, каждое слово, делая нас предметом своих целомудренно ребяческих грез. Его присутствие забавляет нас и придает нашим играм особую порочность. Он пасет коз, играет на свирели и зовется Фонсином.
Однажды, накануне августовских ид, когда я гнала оленя, Юстиниана обнаружила этого пастушка. Ни на миг не отрывая от меня глаз, ошалев, спотыкаясь, он крался за мною. Служанка говорит, что, увидев меня – луч солнца окружил мои волосы огненным сиянием, воспламенил мои глаза, каждый мускул моего тела был напряжен перед тем, как пустить с тугой тетивы стрелу, – мальчик расплакался. Когда же Юстиниана принялась утешать его, то догадалась, что плачет он от счастья.
"Безупречность твоего тела до срока сделала для него внятным язык любви, – философствовала Юстиниана, пересказав мне этот случай. – Твоя красота приковала его к месту, как приковывает птичку взгляд змеи. Сжалься над ним, Диана-Лукреция. Почему бы этому пастушку не принять участие в наших играх?
Мы потешим его и потешимся сами".
Так мы и поступили. Юстиниана в той же мере, что и я, а быть может, и еще щедрее, одарена от природы способностью искать и находить наслаждение и никогда не ошибается в том, что может подарить его. И эта ее способность мне милей даже, чем стройная крутизна ее бедер и чем шелковистая поросль на лобке, которая приходится мне так по вкусу: более всего остального люблю я стремительность ее выдумки, безошибочность ее чутья, отыскивающего в нашем бурном мире источники все нового и нового наслаждения.
С той поры мы допустили его к нашим забавам, и, хоть минуло уже немало дней, игра все никак не наскучит нам, не приестся и не надоест. Каждый следующий день веселит нас сильней предыдущего, сообщая нашему бытию прелесть новизны.
Но Фонсин, прекрасный, как юное божество, наделен и очаровательным свойством души: он очень робок. Дважды или трижды пробовала я приблизиться и заговорить с ним, и всякий раз – тщетно: побледнев, он, словно вспугнутый олень, уносится прочь, исчезая, как по волшебству, в переплетении ветвей. Однажды он проговорился Юстиниане, что одна лишь мысль о том, что я взгляну в его глаза и обращусь к нему, а он не то что прикоснется ко мне, но хотя бы окажется подле меня, приводит его в полнейшее смятение. «Твоя госпожа неприкосновенна, – пролепетал он, – я знаю, что стоит мне подойти ближе, ее красота испепелит меня, подобно тому, как сжигает бабочку зной аравийской пустыни».
И потому мы устраиваем наши игры как бы потихоньку от него. Разнообразя наши прихотливые затеи, начинаем мы некое действо, похожее на восхищающие чувствительных эллинов трагедии, в которых вместе и наравне страдают и губят друг друга люди и боги. Юстиниана, притворяясь, что она в заговоре с ним, а не со мной – на самом же деле подыгрывает она обоим, а более всего – самой себе, – прячет пастушка где-нибудь неподалеку от того грота, где я намереваюсь провести ночь, и в красноватом свечении жаровни раздевает меня, умащает меня благовонным медом сицилийских пчел. Это лакедемонийское снадобье не только делает кожу свежей и гладкой, но и пробуждает желание. Я закрываю глаза, а моя служанка и возлюбленная растирает и разминает мои члены, открывая их взору моего целомудренного обожателя. И когда по моему трепещущему под ее искусными пальцами телу проходит череда коротких сладостных судорог, я угадываю присутствие Фонсина. Я его вижу, я вдыхаю его запах, я ласкаю его, я прижимаю его к себе и прячу внутри себя – и при этом мне нет нужды прикасаться к нему. И стократ сильней мое наслаждение оттого, что он делит его со мной. И блаженство мое проникнуто кроткой нежностью, ибо я ощущаю, что он, хрупкий, невинный, блистающий от пота, созерцает меня и счастлив этим созерцанием.
И вот, спрятанный от моих глаз Юстинианой, пастушок видит, как засыпаю я и пробуждаюсь поутру, видит, как мечу я копье и спускаю тетиву, как одеваюсь и сбрасываю одежды, видит, как, присев на корточки на двух камнях, пускаю я золотистую струйку в прозрачный поток, из которого он тотчас поспешит напиться, став ниже по течению. Видит он, как отсекаю я головы гусакам и ощипываю голубок, чтобы принести их кровь в жертву богам, а по внутренностям узнать неведомое будущее. Видит он, как ласкаю и услаждаю себя я сама, видит, как ласкаю я Юстиниану, видит и то, как мы с нею, погрузившись в воды ручья, пьем сверкающую влагу водопада из уст друг друга, пробуя на вкус нашу слюну, потаенные соки наших тел. Нет такой разнузданной прихоти или ритуального обряда, рожденных телесным влечением или душевной склонностью, которого мы не показали бы ему, которого не увидел бы из своего укрытия он, щедро взысканный обладатель нашей близости. Он наша игрушка, но и наш повелитель. Он служит нам, но и мы служим ему. Не прикоснувшись друг к другу, не обменявшись ни единым словом, бессчетное множество раз дарили мы друг другу наслаждение, и правда требует признать, что та неодолимая пропасть, которая существует между сельским пастушком и бессмертной богиней, не мешает нам слиться теснее, чем чете самых страстных любовников.
Вот сейчас, в это самое мгновение, Юстиниана и я, Диана-Лукреция, начнем наше действо для него, а он, всего лишь стоя между валуном и рощей, начнет свое – для нас.
Совсем скоро эта вечная неподвижность оживет, сделается временем и историей. Залают псы, зашелестит листва, зажурчит и запоет по камням ручей, поплывут к востоку облака, гонимые тем же игривым ветерком, что растрепал кудри моей любимицы. Она тоже оживет, наклонится ко мне, прикоснется алыми устами к моей стопе и начнет сосать каждый мой палец, как посасывают ломтик лимона душным летним вечером. Совсем скоро переплетем мы тела, резвясь на посвистывающем шелку синей подстилки, охмелев от полноты бытия. Легавые псы будут бродить вокруг, обдавая нас жарким дыханием жадных пастей и в возбуждении норовя лизнуть нас. Лес услышит замирающий лепет и внезапный крик – крик раненного насмерть, а еще мгновение спустя – смех и бессвязные веселые восклицания и увидит, как мы, по-прежнему не размыкая объятий, погрузимся в мирную дремоту.
И может быть, свидетель наших забав, увидев, что мы стали пленницами Морфея, с бесконечными предосторожностями, чтобы звук его легких шагов не достиг нашего слуха и не разбудил нас, покинет свое укрытие, подойдет поближе, чтобы глядеть на нас с края голубого покрывала.
