Два названия - Киселев Владимир Леонтьевич (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
– А про стихи они не говорили? – спросил он нерешительно.
– Я уверена – напечатают, – ответила Мария Яковлевна. – Хотя они ничего не говорили.
Стихи напечатали. В подписи указали: «Павел Шевченко, воспитанник тринадцатого киевского детского дома». Мария Яковлевна договорилась с Союзпечатью и закупила сразу триста экземпляров газеты. Эти газеты роздали всем детдомовцам, начиная с первоклассников, которые едва умели читать. И на каждой газете Шевченко Павел надписывал: такому-то на добрую память от автора стихов.
В день выхода газеты вечером Мария Яковлевна собрала в клубе всех своих воспитанников, учителей и воспитателей. Шевченко Павел прочел со сцены свои стихи, а потом Мария Яковлевна выступила и сказала, что это очень радостный день в жизни их детского дома, что все должны его запомнить, что в их коллективе появился настоящий поэт, который сумел в своих стихах правильно передать чувство, охватившее всех советских людей, – чувство ненависти к врагам народа и любви к Родине, к великому вождю народов Сталину. И она обняла Шевченко Павла, который наклонился к ней, и поцеловала его в лоб, а у Шевченко Павла, когда он наклонился, свалились очки, но, к счастью не разбились, и Мария Яковлевна весело и заразительно рассмеялась, и смеялся и радовался весь зал. А за ужином всем детдомовцам дали к чаю по большому куску вкусного бисквитного торта с толстым слоем масляного крема, а Шевченко Павлу положили на тарелку несколько вылепленных из крема роз, украшавших центры тортов. Только здоровый желудок и выработавшаяся в последнее время привычка к жирной пище спасли его от тяжелых последствий.
В детский дом начали приходить письма. Они приходили десятками со всех концов страны, и все на имя Шевченко Павла. Колхозный конюх Герш Осипович Лебензон из Биробиджана писал, что враги народа уничтожили его единственного сына путем поджога амбара и что он благодарит Шевченко Павла за его политически зрелые стихи и приглашал поэта приехать в Биробиджан, где он сможет написать еще много хороших стихов о вредителях и о том, как честные коммунисты разоблачают этих последышей Иуды-Троцкого.
Старый харьковский поэт Микола Мокиенко перевел стихотворение Шевченко Павла на украинский язык и прислал ему свой перевод с припиской, что он просит авторизовать этот перевод, так как стихотворение намерена перепечатать харьковская областная газета.
Комсомольцы 124-й московской школы на своем собрании избрали Шевченко Павла почетным членом своей комсомольской организации и прислали ему копию протокола. А шахтер-стахановец с донецкой шахты «К.ураховка-40» Геннадий Голубцов прислал в детский дом посылку – новенькую шахтерскую лампу и письмо, где он призывал Шевченко Павла писать про шахтеров, которые добывают уголь и этим самым согревают и освещают весь мир.
Нельзя сказать, что все эти успехи не оказали влияния на Шевченко Павла. Он был счастлив, он видел вокруг себя лишь добрых, хороших людей, которые его любили и для которых он был готов, как горьковский Данко, вырвать из груди сердце. Он ничуть не зазнался, а стал еще скромнее, еще требовательнее к себе, и звездами сияли за стеклами очков его небольшие добрые глаза.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Шевченко! – закричал младший сержант Иванов, комсорг их комсомольской группы. – Что ж ты молчишь? Твои стихи напечатали! В газете!
Павел Шевченко не спросил, какие стихи. На лице его не отразилось растерянности. Он молчал, и только внутри, в мозгу, происходила гигантская работа. Вспыхивали и гасли тысячи вопросов и картин: какие стихи? кто написал? настоящий Шевченко? однофамилец? как быть? сказать, что мои? сказать, что не знаю? попросить показать? отшутиться и пойти в библиотеку и там посмотреть?
«Кажется, попался, – думал он. А может, какая-то чепуха? И это ничем не грозит. Что это значит – стихи?»
– Покажи, – спокойно, чуть лениво сказал он Иванову, который держал в руке газету.
– Нет, – добродушно рассмеялся Иванов. – Ты сначала станцуй.
Павел Шевченко широко улыбнулся в ответ Иванову и принялся отплясывать вокруг него вприсядку, то разбрасывая, то сводя ноги и перемещая руки так, словно пронизывал коленкой коленку.
– Хорошо, – сказал Иванов. – Держи.
Павел Шевченко прочел: «Павел Шевченко, воспитанник тринадцатого киевского детского дома». Он потом не мог бы этого объяснить, но стихотворение он прочел одним взглядом, не по строчкам, даже не по строфам, а сразу все стихотворение словно сфотографировалось у него в мозгу и так четко и глубоко отпечаталось, как газетный текст на разрезанной пополам сырой картофелине. Он мог бы сразу же повторить эти стихи. Наизусть. И одновременно он успел подумать о том, что уже нельзя сказать, что это однофамилец, и о том, что надо будет сказать, что он давно послал эти стихи в газету и поэтому не указал, что он бывший воспитанник детского дома, а ныне курсант военного училища. И еще он почувствовал, как кровь прихлынула к лицу и как по спине и под мышками текут струйки холодного вонючего пота. И тут же сознание отметило, что это неважно, что он покраснел, потому что настоящий автор в таких обстоятельствах тоже покраснел бы.
– Ты только не трепись ребятам, – спокойно сказал он Иванову. И улыбнулся, искренне, смущенно, и потупился. – А то засмеют. Стихоплетом еще прозовут. А ведь я теперь – помкомвзвода.
– А чего, – утешил его Иванов, – хорошие стишки. Правильные.
– Все равно – не нужно. А газету мне можно оставить?
– Конечно, оставь. Удивительный ты для меня парень. Когда б это мои стихи в «Комсомольской правде» напечатали, я б сейчас на голове ходил.
– Я про себя на голове хожу, – ответил Павел Шевченко.
Во время занятий по химической обороне, когда курсанты передавали из рук в руки пробирки, заполненные кусочками пемзы – такую пробирку нужно было понюхать и определить, каким отравляющим газом она пахнет, в комнату для химических занятий вошел адъютант начальника училища – старший лейтенант Умгиадзе, перетянутый ремнем так, что тело его, как у осы, состояло из двух половин, соединенных тоненькой перемычкой.
– Курсанта Шевченко – к начальнику училища, – сказал он гортанным голосом.
Павел Шевченко встал, поднес ладонь к козырьку фуражки и обратился к преподавателю – болезненно самолюбивому капитану Галичу:
– Разрешите идти?
– Идите.
Когда Павел Шевченко вышел вслед за Умгиадзе за дверь, Умгиадзе поучительно сказал ему:
– Когда вызывает старший начальник, у младшего начальника не надо спрашивать разрешения, потому что если старший начальник вызывает тебя для наказания, так младший начальник тебя не защитит. А если старший начальник вызывает тебя для поощрения, так младший начальник не помешает тебе получить это поощрение.
– А на этот раз меня ждет наказание или поощрение? – попробовал пошутить Павел Шевченко.
– Если бы начальник училища хотел передать что-нибудь через своего адъютанта, то он так бы и сделал. Но раз он вас, товарищ курсант Шевченко, вызывает к себе, значит, он хочет с вами лично поговорить. А ваша совесть должна вам подсказать, в чем вы виноваты.
Павел Шевченко, привычным движением проведя большими пальцами обеих рук под ремнем, разгладил гимнастерку, загоняя складки за спину, и постучал в двери кабинета начальника училища. Ему никто не ответил. Он снова постучал – погромче, услышал «войдите», отпечатывая шаг на ковровой дорожке, подошел к столу и доложил:
– Курсант Шевченко прибыл по вашему приказанию.
– Вольно, – сказал начальник училища, – садитесь, курсант Шевченко.
Павел Шевченко сел на краешек стула, напряженно вытянувшись и задирая подбородок, как в строю. Он не знал, куда девать руки, и взялся сразу вспотевшими ладонями за колени. Начальник училища сидел в центре кабинета за своим столом, а сбоку, на стульях, сидели комиссар училища – похожий на Суворова старичок по фамилии Пата – и начальник особого отдела майор Макаренко. Брюхо Макаренко тихонько колебалось.
