Другие голоса, другие комнаты. Летний круиз - Капоте Трумен (полная версия книги TXT, FB2) 📗
На этот раз она не стала подкрадываться к сойке, а на цыпочках отошла к камину в другом конце громадной комнаты и, причудливо вывернув руку, взяла железную кочергу. Сойка прыгала по ручке кресла и поклевывала рубашку Джоула. Мисс Эйми поджала губы и пятью быстрыми дамскими кокетливыми шажками…
Кочерга ударила птицу поперек спины и на мгновение припечатала к креслу; сойка вырвалась, очертя голову подлетела к окну, закричала, забилась о стекло, а потом упала на пол, побежала ошалело, скребя раскинутыми крыльями по ковру.
Мисс Эйми поймала ее в углу, сгребла обеими руками и прижала к груди.
Джоул уткнулся в подушку, зная, что сейчас она оглянется на него — выяснить, как на него подействовал весь этот переполох. Он услышал ее шаги и звук тихо закрывшейся двери.
Оделся он в то же, что носил вчера: в синюю рубашку и запачканные льняные брюки. Чемодана нигде не было; может быть, он оставил его в повозке. Причесался, сполоснул лицо в раковине, вделанной в мраморный столик возле палисандровой кровати. Ковер со сложным восточным узором, грязный и местами плешивый, покалывал босые подошвы. Воздух в комнате был спертый, затхлый; пахло старой мебелью и из камина давно остывшими зимними топками; пыль кружилась, как мошкара, в лучах солнца, и, до чего бы ни дотронулся Джоул, всюду оставался пыльный след: на бюро, на шифоньерке, на умывальном столике. Этой комнатой явно не пользовались много лет; свежими здесь были только простыни, да и те — пожелтелые.
Зашнуровывая туфли, Джоул увидел перо сойки. Оно плавало над головой, словно зацепившись за паутину. Он поймал его, отнес к бюро и положил в лаковую шкатулку, обитую изнутри красным плюшем; ему пришло в голову, что неплохо бы спрятать сюда и патрон Сэма Редклифа. Джоул был большой любитель всякого рода сувениров, хранил и регистрировал разные пустяки. У него собралось много замечательных коллекций, и он с болью оставил их в Нью-Орлеане, послушавшись Эллен. И фотографии из журналов, и заграничные монеты, и книги, и камни — ни одной пары похожих, — и чудесное собрание, которое он обозначил просто «разное»: перо и патрон были бы там кстати. Может быть, Эллен пришлет ему эти вещи почтой, а может, он все начнет сначала или же…
В дверь постучали.
Это отец, Джоул не сомневался. Наверняка он. А что сказать: здравствуй, папа, отец, мистер Сансом? Привет? Обняться, пожать руку, поцеловать? Ну почему он не почистил зубы, почему пропал майоров чемодан с чистой рубашкой? Он быстро завязал шнурок бантиком, крикнул: «Да?» — и выпрямился, готовясь произвести самое лучшее, самое мужественное впечатление.
Дверь открылась. На пороге стояла мисс Эйми, бережно поддерживая руку в перчатке другой рукой; она приветливо кивнула, направилась к нему, и он заметил у нее намечающиеся пушистые усики.
— Доброе утро, — сказал он и с улыбкой протянул руку. Конечно, он был разочарован, но вместе с тем почему-то ощутил облегчение.
С недоуменным выражением на сухоньком личике она посмотрела на протянутую руку. Покачала головой, прошла мимо и остановилась перед окном, спиной к Джоулу.
— Первый час, — сказала она.
Улыбка у него на лице вдруг сделалась деревянной и ненужной. Он спрятал руки в карманы.
— Жаль, что ты приехал вчера так поздно: Рандольф собирался устроить более веселую встречу. — Голос ее звучал жеманно, утомленно и напоминал шипение спускаемого воздушного шарика. — Но это даже к лучшему: понимаешь, бедное дитя страдает астмой, вчера у него был ужасный приступ. Он рассердится, что я не сказала ему о твоем приезде, но лучше ему посидеть в комнате — хотя бы до ужина.
Джоул не знал, что ответить. Он вспомнил, что Сэм Редклиф говорил о каком-то двоюродном брате, а одна из сестер, Флорабела, — о кузене Рандольфе. Во всяком случае, судя по словам Эйми, Рандольф должен быть мальчиком примерно его возраста.
— Рандольф — наш двоюродный брат, и очень тебя почитает, — сказала она, повернувшись к нему. Резкий солнечный свет подчеркивал ее бледность, а ее крохотные глаза теперь смотрели на Джоула пристально, с настороженностью. Лицо ее было как бы не в фокусе — как будто под нерасполагающей маской глупого жеманства жила и хотела объявиться совсем другая личность; в минуты, когда она забывала следить за собой, в расплывчатости этой угадывались смятение, паника, и речь ее звучала так, как будто она не вполне уверена в том, что означает каждое слово.
— У тебя остались деньги oт тех, что мой муж перевел миссис Кендал?
— С доллар, наверно, — сказал он и неохотно протянул ей кошелек. — Ночевка в кафе дорого стоила.
— Пожалуйста, оставь себе. Просто хотела выяснить: разумный ли ты мальчик, бережливый? — И вдруг с раздражением спросила: Почему ты мнешься? Тебе надо в одно место?
— Нет, нет, — он почувствовал себя так, словно обмочился при людях. — Нет.
— К сожалению, у нас нет современных удобств. Рандольф против такого рода приспособлений. Но там, — она кивнула на умывальник, — в нижнем отделении для тебя стоит ночной горшок.
— Да, — сказал убитый Джоул.
— И электричество мы, конечно, не провели. У нас есть свечи и лампы; и те и другие приманивают мошек, но все-таки, ты что предпочтешь?
— То, чего у вас больше, — сказал он, хотя на самом деле хотел свечи — они напоминали о Секретной девятке Сент-Дивал-стрит, уличном клубе сыщиков, которого он был казначеем и официальным историком. И он вспомнил собрания клуба, когда в бутылках из-под кока-колы горели длинные свечи, украденные в магазине мелочей, и Высший агент номер один Сэмми Силверстайн использовал старую коровью кость в качестве председательского молотка.
Мисс Эйми взглянула на кочергу, почти закатившуюся под высокое кресло.
— Ты не мог бы поднять это и поставить к камину? Я сюда заходила, — объяснила она, пока он выполнял ее просьбу, — а в комнату залетела птица; так неприятно… тебя не разбудили?
Джоул замешкался с ответом.
— Кажется, я что-то слышал. И проснулся.
— Ну, двенадцати часов сна вполне достаточно. — Она села в кресло и скрестила ноги, тонкие, как спички; на ней были белые туфли без каблуков, вроде тех, что носят больничные сестры. — Да, утро кончилось, и опять жара. Какое неприятное время — лето.
Ее отчужденная манера вести разговор больше не вызывала у Джоула враждебности, а только некоторую неловкость. Вообще женщины ее возраста — между сорока пятью и пятьюдесятью — были с ним довольно ласковы, и он воспринимал их симпатию как должное; если же, в редких случаях, расположения не возникало, он знал, с какой легкостью может его добиться: улыбка, печальный взгляд, тонкий комплимент:
— Знаете, мне так нравятся ваши волосы — очень цвет красивый.
Лесть не произвела явного действия, поэтому:
— И комната такая хорошая.
Тут он попал в цель.
— Я всегда считала, что это самая милая комната в доме. Здесь родился кузен Рандольф: на этой самой кровати. И Анджела Ли, мать Рандольфа… красавица… родом из Мемфиса… здесь умерла… всего несколько лет назад. С тех пор мы комнатой не пользовались. — Она вдруг вскинула голову, словно услышав далекий звук; прищурилась, потом совсем закрыла глаза. — Ты, наверное, обратил внимание на вид из окна?
Джоул признался, что нет, и вежливо подошел к окну. Внизу, под огненными волнами зноя, лежал сад — спутанные заросли сирени и зебролистой калатеи, бегонии, плакучих ив с понурыми ветвями в нежно мерцающем кружеве листьев и низкорослых, как на восточной гравюре, вишен, раскинувших полуденному солнцу свою грубую зелень. Не запущенность была в этом продолговатом участке джунглей, а словно кто-то буйный расшвырял как попало невероятную смесь семян. Трава, цветы, кусты и лозы — все сбилось в сплошную массу. Мощные магнолии и мыльные деревья охватывали сад глухой стеной. А напротив дома, в дальнем конце, высилось нечто необыкновенное: как растопыренная рука, торчали из земли пять белых желобчатых колонн, сообщая всему вокруг вид древней, навещаемой призраками руины; дикий виноград карабкался по этим ненадежным опорам, а о среднюю колонну точил когти тигровый кот.
