Футбольная горячка - Хорнби Ник (электронная книга .txt) 📗
Побитый
К 1970 году отец переехал за границу, и у меня выработались новые, не связанные с его нечастыми приездами арсенальские привычки. Мой одноклассник по кличке Лягушонок познакомил меня со своим прозванным Крысенком старшим братом, тоже болельщиком «Арсенала», и мы вместе стали ходить на «Хай-бери». Первые три матча были на редкость зрелищными: 6:2 с «Уэст Бромом», 4:0 с «Форестом» и 4:0 с «Эвертоном». Стояла золотая осень, и все это были плановые игры внутреннего чемпионата.
Глупо и старомодно вспоминать цены 1970 года, но я все-таки решусь. Детский билет до Паддингтона и обратно стоил 30 пенсов, на метро до «Хайбери» еще 10, вход на стадион 15 (для взрослых – 25). Таким образом, даже купив программку, можно было съездить на матч, посмотреть игру команд первого дивизиона и уложиться меньше чем в 60 пенсов.
(Не исключено, что в моих банальных рассуждениях кое-что есть. Сегодня, чтобы навестить мать, мне приходится выкладывать два фунта семьдесят пенсов – в десять раз больше, чем тогда. А посещение стадиона «Арсенала» в сезон 1990/91 года (конечно же, стоячие места) стоило восемь фунтов – вздорожание в 32 раза. Теперь дешевле отправиться в Уэст-Энд и, сидя в отдельном кресле, наслаждаться игрой Вуди Аллена или Арнольда Шварценеггера, чем торчать стоя на «Хайбери» и смотреть, как «Барнсли» сводит вничью игру на Кубок Рамблоуз. Если бы мне сейчас было на двадцать лет меньше, я бы через двадцать лет не стал бы болельщиком «Арсенала» – для большинства ребят нет никакой возможности каждую субботу разживаться десятью – пятнадцатью фунтами. А при нерегулярном посещении матчей нельзя сохранить интерес.)
Великолепие западной трибуны было доступно только отцу, чей кошелек не шел ни в какое сравнение с моим, поэтому мы с Крысенком следили за игрой из загона для школьников, выглядывая из-за спин стоящих впереди. В те годы клуб не одобрял рекламы по периметру поля и всяких «диджеев», и у нас их не было. Фанаты «Челси», возможно, и слушали Битлов и Стоунзов, но на стадионе «Хайбери» нас развлекал Полицейский Метрополитен-оркестр и его солист констебль Алекс Морган (которого в течение всей его хайберийской карьеры так ни разу и не повысили в звании). Он пел хиты из опереток и голливудских мюзиклов – в моей программе игры с «Дерби» значится, что в тот день Морган исполнял «Без женщин жить нельзя на свете…» Кальмана.
Странный ритуал. Перед самым началом игры он брал высочайшую ноту и держал ее как можно дольше. Зрители, сидевшие на нижней восточной трибуне прямо за нами, вскакивали на ноги, а фанаты, собравшиеся на северной, готовы были все освистать и ошикать. «Школьный загон» – такой удивительный закуток был только на «Хайбери» с его шутовской оперой, древним итонцем-президентом «Арсенала» и богатой на взлеты и падения историей клуба (райское местечко для Дженнингсов, Дарбишира и Уильяма Брауна, при условии, что они будут вести себя как надо – придут в кепарях, замызганных пиджачках со стаканчиками шербета в кармане) – вот идеальная возможность для двух учеников классической школы из предместий посмотреть большую игру.
Но в 1970 году все изменилось, когда на трибунах стали появляться большие шишки и люди в «мартинсах». «Школьный загон» превратился в инкубатор будущих хулиганов и крепких парней из Финсбери-парк и Холлоуэй, которые еще недостаточно подросли или не разбогатели, чтобы смотреть игру с северной трибуны, где стояли их старшие братья. В первые недели мы с Крысенком не обращали на них внимания: в конце концов, все мы болельщики «Арсенала» – так чего же бояться? Но было нечто такое, что нас разделяло. Не наше произношение – мы не так уж и правильно говорили. Скорее одежда, или прически, или аккуратные шарфики, или лихорадочное изучение перед матчем программки, которую мы бережно хранили во внутреннем кармашке тряпичного портфеля.
Мы выходили из «школьного загона» за пару минут до окончания игры с «Дерби» при счете 2:0 в пользу «Арсенала» (голы забили Келли и Рэдфорд в первом и во втором таймах), и тут нас отпихнули двое черных (черных!) парней примерно нашего возраста: они были на несколько ярдов выше нас и словно с другой планеты, которая называлась Реальная жизнь, Современная средняя школа и Город. Мое сердце недосчитало нескольких ударов, и я направился к выходу. Парни двинулись следом. Мы прибавили шагу,спеша выбраться из проходов и коридоров, ведущих со стадиона. Я понимал, что обидчики не осмелятся прицепиться на улице посреди огромной толпы покидающих стадион взрослых.
Но все сложилось иначе – им нисколько не помешали взрослые, и мы припустили к станции метро. Крысенок успел, а меня поймали: прижали к стене, пару раз врезали мне по лицу, забрали мой красно-белый шарф и оставили меня – побитого и скрюченного – на тротуаре. Люди – эти самые взрослые – по-отечески ободряюще переступали через мое распростертое на тротуаре тело или обходили стороной, а я вспоминал прошлые бесчисленные синяки. Случалось, что в школе мне доставалось гораздо сильнее (я был не только низкорослым, но в придачу еще и задиристым – самое неудачное сочетание), однако там лупили свои, и это мирило со взбучкой. Теперь же все было по-другому. Намного страшнее. Я не понимал, подфартило мне в этой ситуации или крупно не повезло, и хотя сознавал, что, будучи помешан на своей команде, снова приду сюда и встану на это самое место, перспектива раз в две недели огребать по физиономии совершенно меня не радовала.
Теперь я уверен, что в ту пору понятия не имел о классовых разногласиях. Через несколько лет, когда я познакомился с таким понятием, как политика, я бы понял, что заслужил тычок в зубы за то, что принадлежу к привилегированному среднему классу белых мужского пола. Более того, ближе к двадцати годам, когда единственным источником моего идеологического воспитания служил альбом группы «Клэш», я, пожалуй, и сам бы задрался, но в то время почувствовал разочарование и стыд. Разочарование потому, что начал подозревать, что существуют такие люди, которые приходят на футбол отнюдь не из Правых побуждений (приверженности к «канонирам» или по крайней мере жажды посмотреть искрометную игру). А стыд потому, что хоть я и был коротышкой и малолеткой, но все-таки мужского пола, коему присуще нечто неизбывно глупое, невыразимое, но тем не менее очень могучее, и это нечто отказывается переносить все, что может быть воспринято как слабость. (Вышеприведенное описание того памятного дня – характерный тип мужского мышления: двое обидчиков против меня одного, я тщедушный, а они здоровые и так далее. Если бы нападавшим был один слепой, однорукий семилетка, память все равно оградила бы меня от подозрения, что мне устроили взбучку какие-то ничтожества.)
Но, наверное, самое неприятное заключалось в том, что я не мог поделиться с матерью – мне на несколько лет запретили бы появляться на стадионе без отца. Я сказал, что потерял шарф – бабушкин подарок – в метро и выслушал бесконечные упреки по поводу моей невнимательности и безответственности. И еще мне не позволили, как обычно в субботу, сходить в кафе за чипсами. В тот вечер на меня бы не подействовали никакие теории ожесточающего опыта городских ограничений; я осознавал исключительно лишения пригородные, и они казались мне самыми безжалостными.
Вы видели меня по ящику?
Я проводил каникулы в Борнмуте, где жили обе мои бабушки, и случилось так, что «Арсенал» играл выездную встречу в Саутгемптоне. Я купил билет на поезд, прокатился по побережью и протиснулся сквозь толпу к местам за угловым флажком. А на следующее утро, когда местная телекомпания показывала запись игры, каждый раз, когда били угловой, я появлялся в левом нижнем углу экрана (кстати, Маклинток забил с углового решающий гол, и «Арсенал» выиграл 2:1). Мрачный паренек за неделю до своего четырнадцатилетия и явно недоношенный… Я не махал руками, не вопил, не толкал соседей – просто неподвижно стоял среди бушующего моря юношеской гиперактивности.
