Как творить историю - Фрай Стивен (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

Мама с извиняющимся видом покачала головой.

Хаббард предпринял еще одну попытку:

– Прошу вас, полковник, подумайте как следует. Возможно, когда вы еще жили в Англии? Может быть, вы слышали там эти имена? Или видели их написанными? Они пишутся вот так.

Он открыл записную книжку, протянул ее отцу, и тот внимательно вгляделся в ее страницу.

– Окончание «ау» нередко встречается в названиях городов Южной Германии и Австрии, – сказал отец, задумчиво, на манер Холмса, покивав. – Тальгау, Тургау, Пассау и так далее. Однако Браунау мне не знакомо. Гитлер решительно ни о чем не говорит. Как, боюсь, и Пёльцль. Аушвиц может относиться к Северо-Восточной Германии, к Польше даже. Мэри? – Он, минуя меня, пододвинул записную книжку к маме. Я отметил, что немецкие названия отец произносит безукоризненно.

Мама смотрела на написанные слова так, точно хотела, чтобы они хоть что-нибудь да значили, – ради меня.

– Простите, – сказала она. – Ни разу в жизни их не видела.

Хаббард взял со стола книжку, вздохнул.

– Вам, разумеется, известно, – произнес отец, – что когда в пятьдесят восьмом я попросил здесь убежища, то прошел доскональную проверку. На опросы ушло тогда больше полутора лет. С тех пор моя работа на американское правительство была отмечена благодарностями и наградами на самом высоком уровне. Надеюсь, моя лояльность сомнений у вас не вызывает?

– Нет, сэр, – с молящей интонацией ответил Хаббард. – Никаких, уверяю вас, никаких. Прошу вас, поверьте мне.

– Тогда, возможно, вы все же будете добры объяснить нам, в чем, собственно, дело?

– Майки, – сказал Хаббард. – Вы не могли бы оказать мне услугу?

– Какую?

– Совсем простую. Не могли бы вы процитировать «Геттисбергскую речь»? [160]

Я сглотнул:

– Простите?

– Ты спятил? – прошипел отец.

– «Геттисбергская речь», Майки, – не обращая на него внимания, повторил Хаббард. – Какими словами она начинается?

– Э-э…

«Геттисбергская речь»? Что-то такое насчет «восьми десятков и десяти лет» всплыло в моем сознании, и еще я вспомнил, что в ней содержится знаменитое «из народа, для народа и созданное народом», но это было и все, что я знал. Как соединяются эти куски, оставалось для меня полной загадкой. Меня угнетало пугающее чувство, что «Геттисбергская речь» – это одна из тех вещей, которые, предположительно, знает любой американец. Вроде текста «Звездного знамени» и значения слов «средний балл». [161]

– Ну же, лапушка, – подбодрила меня мама, – продекламируй ее, как декламировал всегда. У Майкла замечательный голос, – уведомила она всех присутствующих.

– У меня нелады с памятью… – хрипло произнес я. – Знаете, с тех пор, как…

– Это ничего, Майк, – сказал Хаббард. – Собственно говоря, если хотите, можете просто ее зачитать. Вон она висит на стене у меня за спиной. Видите?

И точно, над головой его висел забранный в светлую деревянную рамку длинный текст, отпечатанный на ноздреватом картоне, – первые слова «ВОСЕМЬ ДЕСЯТКОВ» были набраны декоративными черными буквами. Я понимал – Хаббарда интересует вовсе не то, помню я речь или не помню, но произношение, с которым я стану ее читать, и впечатление, которое оно произведет на моих родителей.

Ну и черт с ним, подумал я и приступил к чтению. Я декламировал речь без притворства, без каких-либо стараний воспроизвести американские гласные и модуляции. Даже на собственный мой слух, я, целый день не слышавший вокруг себя ничего, кроме американской речи, до ужаса походил на Хью Гранта, однако какого дьявола…

– «Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы создали на этом континенте новую нацию, основанную в духе свободы и верную принципам, что все люди сотворены равными. Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну, которая докажет, сможет ли долго выдержать эта нация или любая другая нация, таким образом рожденная и преданная той же идее. Мы встретились на великом поле битвы этой войны. Мы пришли сюда для того, чтобы освятить часть этого поля как место последнего успокоения для тех, кто отдал свои жизни ради того, чтобы эта нация могла жить. Этим мы лишь достойным образом выполняем свой долг. Но мы не можем в полном значении ни открыть, ни освятить, ни почтить эту землю. Храбрые люди, живые и мертвые, которые сражались здесь, уже освятили ее, и не в нашей слабой власти что-нибудь добавить…»

– Хорошо, – сказал Хаббард. – Этого достаточно, Майк. Спасибо.

Он повернулся, чтобы взглянуть на маму, которая, округлив глаза, смотрела на меня, точно на привидение.

– Майк… милый! – вымолвила она, прижимая к губам ладонь. – Прочти как следует! Как раньше. Как на парадах Четвертого июля. Прочти как следует, лапа.

– Прости, мама, – сказал я. – Вот так я теперь звучу. Таков мой выговор. Таков я.

Отец тоже смотрел на меня во все глаза.

– Если ты так представляешь себя шутку, – произнес он наконец, – то позволь тебе сказать, что…

– Какие уж там шутки, сэр, – отозвался я. – Никаких шуток.

Слегка успокоившийся Хаббард щелкнул переключателем коробочки, и в комнате вновь зазвучал наш разговор в «Алхимике и Барристере».

Отец, слушая, хмурился все сильнее. Встревоженный, непонимающий взгляд мамы перебегал с него на меня и обратно.

– Гитлер, Пёльцль, Браунау… – Хаббард, выключив запись, медленно повторил три слова. – Вы сказали нам, полковник и миссис Янг, что эти слова ничего для вас не значат. Но, судя по разговору, который мы только что прослушали, они немало значат для вашего сына, вам так не кажется?

Отец указал пальцем на коробочку:

– Кому принадлежал второй голос?

– Студенту третьего курса Стиву Бернсу, специальность – история науки. У нас на него ничего нет, не считая подозрений в гомосексуализме.

– Гомосексуализме? – Глаза мамы округлились от ужаса. – Если все дело в этом, так позвольте уверить вас, мистер Хуберт…

– Хаббард, мэм.

– Как бы вас ни звали, позвольте вас уверить, что мой сын не гомосексуалист! Ни в малой мере.

– Разумеется, нет, миссис Янг. Поверьте, это вовсе не то, что мы думаем. Нас интересует сказанное вашим сыном. Гитлер, Пёльцль, Браунау…

– Вы то и дело повторяете эти слова, – резко произнес отец. – Что, черт возьми, в них такого уж важного? Разве не ясно, что мой сын болен? Ему нужен врачебный уход, а не… не эта инквизиция, детская чушь из романов плаща и кинжала.

– Вы по-прежнему совершенно уверены, что это ваш сын?

– Конечно, уверен! Сколько раз должен я повторять это?

– Несмотря на его выговор?

– Не будьте смешным. Мы же вам сказали. Да я узнал бы Майкла, даже если бы он обрился наголо, отрастил бороду и говорил лишь на суахили.

Хаббард поднял перед собой ладони.

– Да, но вы же понимаете, как раз поэтому все дело и представляется нам столь любопытным.

– Дело? Дело? У нас что, Лиссабонский инцидент? Мальчик ударился головой, лишился памяти и заговорил с чужим акцентом. Это повод для медицинского обследования, а не для параноидальных ночных допросов. Ладно, – отец начал подниматься, – если вам больше нечего сказать, мы хотели бы забрать Майкла домой.

Браун, прохаживавшийся за спиной Хаббарда взад-вперед, наклонился и прошептал тому на ухо несколько слов. Хаббард выслушал, прошептал в ответ короткий вопрос и кивнул. Что-то в этой мимической сцене уведомило меня, к некоторому моему удивлению, что главный-то у них, оказывается, Браун.

– Полковник Янг. Сэр, – сказал Хаббард. – Боюсь, это пока невозможно. Мне нужно, чтобы вы задержались еще и выслушали меня.

– Я считаю, что услышал вполне достаточно…

– Это не займет много времени, сэр. Быть может, миссис Янг согласится подождать немного в соседней комнате?

– Я останусь здесь! – порозовев от гнева, заявила мама.

– То, что я собираюсь сообщить, секретно, мэм. Боюсь, я не вправе позволить вам остаться.