Помоги мне исполнить мечты (СИ) - Либерт Таисса (читать хорошую книгу .TXT) 📗
— Присаживайся. Мы постараемся поскорее туда попасть, — сказал водитель.
— Спасибо, огромное спасибо! — Закидываю рюкзак внутрь и сама залезаю на задние сидения. Хорошо, что есть еще добрые люди на свете.
Я спешу, Ив. Дождись меня, пожалуйста.
Двадцать восемь
Говорят, что когда человек на грани, когда у него остаются последние минуты жизни, перед его глазами проносится вся его жизнь. Я думаю, что это возможно. В моей голове проносятся тысячи образов — воспоминаний о прошлом, но я еще не умираю, хотя чувствую, как внутри груди что-то с огромной силой давит на меня. Смерть близко, но не моя, наверное, поэтому-то меня и мучают все эти отрывки из жизни.
Вспоминая о прошлом, я думаю о Томе. В детстве он частенько играл со мной и Кристи, постоянно проявлял заботу и любовь. Но так как я была младше Кристи, забавы брата радовали меня больше. Мне кажется, Том и любил меня больше, хотя у него с Кристи было много общего, ведь у них всего лишь в три года разница; у меня с Кристи — четыре, а с Томом — семь.
Уткнувшись лбом в стекло, я все вспоминала. Мы с братом постоянно играли в прятки и салочки, а с Кристи мы любили читать различные книги. Том учил меня кататься на велосипеде и приводил домой, когда я разбивала коленки. Помню, он доставал из аптечки зеленку и неуклюже пытался её открыть, а открыв, запачкал руки; дуя на мои ранки и приговаривая детские скороговорки, он аккуратно мазал мои коленки, а я морщилась и взвизгивала от боли. Тогда приходила Кристи, садилась рядом и говорила успокаивающие слова, стирая с моих щек слезы. И в конце они оба обнимали меня.
Затем это воспоминание сменяется следующим: папа, схватив меня под мышки, поднимает вверх в воздух, подбрасывает, и на мгновение мне кажется, что я лечу, расставив руки в стороны; сильные руки отца вновь ловят меня, и, прижимая к своей груди, он начинает щекотать меня. Мне пять, и я безумно смеюсь от счастья.
О, я запомнила, как в первый раз пошла в школу, как за одну руку меня держал отец, а за другую — мать; впереди шли старшие в семье дети, и я, безусловно, знаю, как родители были горды своими отпрысками. Помню прощальные речи, когда Том и Кристи заканчивали школу. Тому как прилежному ученику и капитану футбольной команды была представлена возможность сказать речь за всех. Мне было одиннадцать, и я тогда еще не понимала всю глубину его слов. А вот заключительная речь Кристи меня очень тронула, сама же сестра расплакалась, читая её; а еще она плакала, прощаясь с учителями и своими друзьями; родители тоже не смогли сдержать эмоций, а мы с Томом, улыбаясь, смотрели на всю эту картину. В то лето, когда мне было четырнадцать, брат был еще жив. Но к концу июля… Одним словом, наша счастливая жизнь была закончена. И я осталась одна.
Помню, как некогда черные волосы отца покрылись легкими перышками седины, хотя ему всего-то было сорок семь лет — в самом расцвете сил. А глаза матери покрылись прозрачной пеленой боли, лицо — глубокими морщинами. И порой её состояние напоминало кататонический приступ: глаза становились круглыми то ли от испуга, то ли от горя, лицо было бесстрастным, и она, не двигаясь, смотрела в одну точку — настолько могла обезуметь от горя. Иногда же она была похожа на сумасшедшую женщину: постоянно что-то нашептывала себе, смотрела часами на фотографии Тома, проговаривая эпитафию снова и снова, снедаемая внутренней болью и поглощенная ею настолько сильно, что совершенно не замечала никого и ничего вокруг себя, сколько бы я ни пыталась привести её в чувства. Хотя нет, она была больше похожа на слишком молодую старушку в сорок пять лет; и где-то в боку, чуть-чуть левее виска, у неё тоже легонько прокрадывалась седина.
И только осознание собственной вины по отношению ко мне, понимание, что это их ошибка, привели родителей в чувства. Хотя это не их вина — не напрямую, но отчасти.
В груди все неприятно кололо от нахлынувших под конец воспоминаний. Мне, если честно, захотелось немного поныть, выплеснуть эмоции, но я подумала, что это еще не самое худшее — впереди ждут еще более сильные испытания. Да и к тому же, вряд ли те добрые люди, которые согласились подвезти меня до центрального мемориала, смогли бы меня понять. Моё сердце вновь упало, когда я вспомнила об Ив.
— Думаешь, жизнь специально преподносит тебе испытания, да? — мысленно я спросила сама себя.
— О нет, жизнь и есть испытание, — ответил мой внутренний голос.
А теперь мои родители, которые кое-как оправились от потери после стольких лет горя, (Мама стала вновь улыбаться. И от неё снова приятно веяло запахом мускуса и ванили — её любимыми духами. А руки её так сладко пахли свежей выпечкой. Папа же вновь устроился на работу и постоянно хлопотал по дому, ища, что же можно еще починить или же отремонтировать.) снова должны столкнуться с тем же горем — с горечью потери.
Мне казалось, что в раздумьях я провела много времени, но, на самом деле, нет — мысли очень быстро сменяли друг друга, хотя, в действительности, мне показалось, что я тону в бесконечности. Но те двое, сын и отец, не тревожили меня до самой остановки, видимо, заметили на моем лице бесстрастное выражение. И вот я стою перед мемориалом, откуда сбежала сегодня утром. Черт возьми! Если бы я знала, что Ив находится совсем рядом, я бы, безусловно, пришла бы её навестить сразу же. Какая ирония.
Больница состоит из нескольких корпусов — я сбежала из центрального. Но Ив, вероятно, лежит в отделении для безнадежно больных, доживающих свой век и вот-вот собирающихся отойти в мир иной. Иными словами — хоспис. Стоп! О чем я думаю?! Ив не умрет, нет, ни за что! Я же дала себе слово опередить подругу!
С жутким сердцебиением я направилась к правому корпусу. Интересно, поймают ли меня, если узнают во мне сбежавшую пациентку? Хотя навряд ли. Ведь я и так в скором времени должна была быть выписана.
— Здравствуйте, я к Ив Одэйр. В какую палату мне пройти? — спросила я у регистратора, немного замявшись у стойки.
— Добрый вечер. А кем вы, собственно, ей приходитесь? — ответила молодая девушка.
— Близкая подруга.
— Хорошо, палата 213. Поспешите, время посещения на исходе! — предупредила она.
Поприветствовав миссис и мистера Одэйр, я стала переминаться с ноги на ногу. Волнение брало надо мной верх, и я ничего не могла с этим поделать.
— Иди, она давно ждет тебя. — Легонько подтолкнула меня мама подруги.
И я пошла. Лишь на мгновение задержалась в дверном проеме, чтобы взглянуть, как она там, и чтобы заранее быть готовым к увиденному. Хотя, в действительности же, мне было все равно, как выглядела подруга, лишь бы она была жива. Меня страшил страх смерти. Не столько своей, как чей-то.
Ив была бледна как никогда раньше. На выразительном лице теперь не осталось ничего, что раньше могло бы показать жизнерадостность данной девушки — лишь глубоко посаженные глаза в обрамлении иссиня-черных ресниц придавали хоть какие-то эмоции её лицу. Впалые щеки еще больше выделяли контуры широких скул, а некогда кругловатый милый подбородок заострился, придавая лицу Ив форму сердечка. Девушка лежала под несколькими одеялами — вероятно, сильно мёрзла. Понимаю её: когда смерть поджидает за любым углом, невольно чувствуешь это, и тебя начинает пробирать немыслимая дрожь.
Увидев меня, она улыбнулась, а её губы, такие же бледные, как и все лицо, теряющиеся на фоне этого цвета, растянулись тонюсенькой ниточкой; и я боялась, что они вот-вот и лопнут, настолько тонкой казалась её кожа в этой смертельной бледноте.
Раньше её лицо было приятного нежно-персикового оттенка, как румянец на её щеках. Она была похожа на нежный лепесток лилии с озорным, вселяющим надежду в людей, очень живым и жизнелюбивым огоньком в глазах. Сейчас же от прежней лилии ничего не осталось, кроме еле-еле заметной, угасающей искорки во взгляде девушки.
Присев рядом с постелью подруги на стульчик, я взяла её за руку — ужасно холодная! — и принялась растирать её между ладонями. Быть может, если я её согрею, хоть чуток, ей станет лучше?
