Вольтерьянцы и вольтерьянки - Аксенов Василий Павлович (книги онлайн полные TXT) 📗
Вольтер
Ты знаешь, что все это создавалось под зорким оком цензуры. Все-таки я рад, что видна наша мечта заменить нынешнюю религию новой наукой. Так или иначе, должно быть видно, что «школа» здесь противостоит схоластике, теологии и метафизическим туманностям сродни тем, что изрекает кавалер Террано. Как однажды высказался Дидро: «Разум для филозофа — это то же, что благодать для христианина».
Курфюрст Магнус
А какова цена полного собрания?
Курфюрстина Леопольдина (вспыхнув красою)
Какое это имеет значение?
Вольтер
Ваши Высочества, для ваших дочерей я пришлю все тома совершенно бесплатно. Кто знает, любая из них может повторить судьбу Софьи-Августы Цербстской и стать великой монархиней.
Фон-Фигин
Ведь вы, филозофы, не против монархии?
Вольтер
Мы жаждем объединить в одном лице владыку с филозофом, дабы получить совершенного суверена. Этот идеал мог воплотиться во Фридрихе, а сейчас, быть может, воплощается в Екатерине. Не она ли сказала, что «никто не получает от природы права властвовать над людьми»? Легитимной власти необходимы границы. Государство не принадлежит князю, напротив, князь принадлежит государству.
поворачивается к Леопольдине-Валентине, с нежностью всматривается в ее мгновенно запылавшее лицо
Вы согласны, сударыня?
Леопольдина (начинает фразу с усилием, а завершает с вдохновением)
Разумеется, мэтр… Король-филозоф — это идеал власти!
Вольтер
Браво! А ваш супруг? Вы согласны с курфюрстиной, Ваше Высочество?
Магнус (бледнеет и немного желтеет, однако тоже преодолевает робость: таково обаяние Вольтера)
Ну конечно, конечно… еще бы нет… Ведь об этом писал еще Платон.
Фон-Фигин (с внимательным прищуром)
Ах, вы читаете Платона, месье?!
Магнус
Платона читает Леопольдина, увы…
разводит руками
Я занимаюсь бухгалтерией бюджета,…
еще раз разводит руками
…увы, концы не сходятся с концами.
Подошедший Афсиомский
Вам надо нанять хорошего министра финансов, Ваше Высочество. Не родственника.
Фон-Фигин
Генерал прав. Мы пришлем вам министра финансов вместе с новым бюджетом. Цвейг-Анштальт это заслужил вместе с Бреговиной. Ну что ж, может быть, вернемся к философии, господа? Послушай, Вольтер, знаком ли ты с мадемуазель Леспиназ, толки о ней дошли и до нашего двора.
Вольтер
Это неотразимое существо, она так же хороша, как и остра умом. Ее салон — самое подходящее место для дискуссий о природе человека. Меня туда как-то привез Д'Аламбер; он в нее влюблен. О чем там шла речь? Ну вот о чем: как англичане говорят, in the nutshell. Человек — это не машина, но он и не дух бестелесный. Тело и душа — это один организм, и они умирают вместе. Все живое разрушает самое себя, кроме мира как такового. Ничто не выстоит, кроме времени.
Миша (пробегающий за воланом)
Что есть время?
Курфюрстиночки (отбивают волан)
Это тоже миф!
Карантце
Вот ваше время!
проглатывает волан на лету
Вольтер
Природа нейтральна, она не делает различия между добром и злом, большим и малым, грешным и святым. Она больше заботится о виде, чем об индивидууме. Она дает индивидууму возможность созреть и воспроизвести себя, чтобы потом умереть. Она мудра в мириаде деталей, она дает индивидууму инстинкт жизни, но она и слепа, когда убивает, равно филозофа и глупца, одним языком огня, одним движением земной коры. Заботясь о виде, она может убить и весь вид, как произошло с динозаврами.
Миша (верхом на Карантце изображает динозавра)
Динозавры, быть может, — это лишь ступень на пути Адама. Сто миллионов лет туда, сто миллионов обратно, какая разница?
Вольтер
О Боже, ты слышишь?!
Карантце
Вольтер, избавь меня от твоего Бога и от этого неуча!
Вольтер
Мы никогда не познаем природу, хоть и передаем свои знания из поколения в поколение, никогда не поймем ее цель и смысл, если у нее имеются таковые.
Помню один вечер у Леспиназ: общество слегка валяло дурака. Дидро изображал гипнотизера, Д'Аламбер — засыпающего пациента, доктор Бордо (тоже влюбленный в Леспиназ) выступал в роли эксперта. Мой друг бормотал что-то не совсем связное: «Почему я — это тот, кто я есть? Бордо, если я возник, значит, это действительно было неизбежно? Вольтер, как там твой Микрогигант на Сатурне? Может, у него не только тела, но и чувств больше, чем у нас? Если это так, он несчастен».
Бордо вдруг заговорил о рождающихся уродцах. Сторонники священного происхождения человека, могут ли они и на уродцев распространить свою доктрину?
Леспиназ расхохоталась. А что, если мы все уродцы? Мужчина — это уродец женщины и наоборот?
Бордо ей подыграл: «В том смысле, что у одного сумка висит снаружи, а у другой заткнута внутрь, вы это имеете в виду?»
Д'Аламбер вдруг очнулся от гипноза: «Что за гадости, доктор, вы говорите барышне? Ведь она, хоть делит свое время на смех и слезы, все же остается ребенком, вы разве не видите?»
Бордо разразился весьма страстным монологом. Он сказал, что целомудрие — это неестественная потребность человека. Онанизм — гораздо более естественная потребность, поелику оный приносит необходимое высвобождение сжатых сосудиков. Природа не терпит ничего бесполезного. Хорошо бы провести эксперимент по смешению разных видов, чтобы возник человек-животное.
Леспиназ вопросила с невинным видом: «Нужно ли крестить такое существо?»
«Ты видела в зоо орангутана, похожего на Святого Иоанна, проповедующего в пустыне?» — спросил доктор.
«Да», — ответила мадмуазель. «Ну так вот, — с немыслимой серьезностью сказал ее друг, — кардинал де Полиньяк однажды предложил орангутану: „Заговори, и я тебя крещу!“
Тут вмешался Дидро: «Господа, нужно начать с классификации видов от инертной молекулы до растения, далее от растения к животному, потом к человеку… Форма — это маска… Потерянное звено, возможно, существует, но оно еще не поставлено на соответствующее место».
Вот вам картина парижского салона, мои северные друзья.
Барон (умирает от смеха)
А ты, мэтр, чем занимался во время этой толь оживленной беседы?
Вольтер
Я поедал пирожные мадемуазель Леспиназ, они славились по всему Парижу. Ел и забавлялся: ведь все эти сравнительно со мною молодые люди были воспитаны на моих сочинениях, однако они говорили так, словно сами все придумали. Потом я забыл о пирожных и стал смотреть на бездонное предзакатное небо. Мне пришло в голову, что стоило бы пожертвовать жизнью, если бы можно было навсегда ликвидировать понятие Бога. Каждая мысль в этой среде, как всегда, опровергала предыдущую. А все-таки атеизм, подумал я, близок к суеверию, он также инфантилен, как и все прочее. Я запутался в этой дьявольской философии, которую мой ум не может не одобрить, а сердце отвергает.
