Пирамида - Бондаренко Борис (чтение книг txt) 📗
— Написать уравнение связи можешь?
— Постараюсь.
— А на остальных графиках эта связь есть?
Мелентьев просмотрел кипу листков и неуверенно сказал:
— Похоже, что нет, но ручаться не могу. Надо посчитать.
— Не надо считать, — отмахнулся Дмитрий. — Здесь этой связи нет.
— Почему?
— Сейчас увидите. Ты пока пиши уравнение связи для этой штуки.
Мелентьев стал высчитывать, а Ольф сунулся к Дмитрию:
— Нашел что-нибудь?
— Пока не знаю… Игорь, иди сюда. Ты у нас лучший чертежник, так что придется поработать.
— Есть!
— Нарисуй поточнее все пять графиков вместе, но вот эти три — с обратными коэффициентами, и все приведи к общему масштабу и отбрось константы. Делать быстренько, но не торопясь.
— Слушаюсь! — Воронов даже каблуками щелкнул.
— Похоже, что ты прав, — сказал Дмитрий Мелентьеву. — Именно функция Ханкеля могла подбросить нам свинью. Давайте основательно потрясем эту функцию. Не исключено, что именно она всему причиной. Таня, ты как будто говорила, что программы АЛГОЛа чаще всего врут на границах рабочих областей?
— Да.
— Вот с них и начнем.
И уже через полчаса выяснилось, что программа действительно врет — на одной границе рабочей области ее решения значительно расходились с теоретическими.
— Ну! — Ольф погрозил графику. — Теперь держись!..
Минут через сорок Дмитрия позвали к «Консулу»:
— Дмитрий Александрович, сюда!
Это был второй пик, которого он так ждал, — почти вдвое больший, чем первый. Он даже не поместился на графике.
— Ну что ж, — сказал Дмитрий, — тем лучше.
И, подумав немного, сказал Мелентьеву:
— Вы пока без меня поработайте, а я… — он щелкнул ногтем по наскоро набросанному графику, — этим займусь.
Ольф встревоженно посмотрел на него.
— Ты думаешь, еще что-то может быть?
— Кто знает… Приглядеться не мешает.
И Дмитрий ушел в маленькую комнату по соседству, где и просидел часа полтора в полном одиночестве. А потом пришла Жанна, принесла кофе.
— Спасибо… Как у вас?
— Алгоритм закончили, теперь дело за Таней.
— Надолго это?
— С час.
Жанна открыла окно и слегка коснулась рукой его плеча:
— Устал?
— Немного. А ты?
— Ну, я-то что… Тебе больше всех достается.
— А как ребята?
Жанна улыбнулась.
— Ожили. Так рвутся помогать, что хоть специально для них работу выдумывай. А ты еще что-нибудь нашел?
Дмитрий промолчал, вглядываясь в бумаги.
— Пей кофе, а то остынет.
— Сейчас… Что ты так смотришь?
— Я так боялась за тебя, когда это случилось, — тихо сказала Жанна.
— За меня?
— Да.
— А теперь?
— Тоже, но уже не так… Мне уйти?
— Иди. Перед проверкой пятого шага позовите меня.
— Хорошо.
Когда его позвали и он, войдя в «штаб», увидел оживленные, довольные лица, ему стало не по себе. «Как-то они перенесут это? Не слишком ли много потрясений для одного дня?»
— Вот, — показала ему Таня новые решения. — Можно поточнее подобрать коэффициенты, но и этого достаточно. Мы подсчитали — дополнительная погрешность не больше трех десятых.
— Хорошо, — сказал Дмитрий и положил листки на стол.
— Можно начинать проверку?
— Нет.
— Нет? — удивилась Таня. — Почему?
— Она ничего не даст. Результат будет тот же самый.
Стало тихо. Дмитрий сел в кресло и полез за сигаретами, стараясь ни на кого не смотреть.
— Что это означает? — спросил Мелентьев.
— А то, — вздохнул Дмитрий, — что на пятом шаге функция Ханкеля не выходила из области верных значений.
— Откуда ты знаешь? — спросил Ольф, нервно поводя головой. — Ты же не мог посчитать этого вручную.
— Это не обязательно. Вот смотрите.
Он показал им замысловатый график и пояснил, как делал его. Они долго разбирали его, дотошно считали узловые точки, и наконец Мелентьев сказал:
— К сожалению, ты прав.
— А если мы все в чем-то ошибаемся? — с надеждой спросил Ольф. — Редкий случай массовой слепоты, а? Может, все-таки пересчитать?
— Считайте, — тут же согласился Дмитрий.
— Чего считать, только время зря расходовать… — начал было Мелентьев, но Дмитрий остановил его:
— Пусть. Двадцать минут нас все равно не спасут.
Ольф сердито посмотрел на них, подумал немного и решительно сказал:
— Идем, Татьяна, авось и утрем нос этим корифеям.
Пришли они через полчаса, и их даже не стали спрашивать, как прошла проверка. Ольф швырнул папку с бумагами на стол и повалился в кресло.
— Слушай, Димка, а давно ты эту кривульку сочинил? — он брезгливо показал сигаретой на график.
— Порядком.
— А почему сразу не сказал? — накинулся на него Ольф. — Чего ради мы мозги себе ломали, программу переделывали?
— Ты же все равно не поверил бы, — сказала Жанна.
— А, — отмахнулся Ольф. — Что я, совсем кретин?
— Не кипятись, — мирно сказал Дмитрий. — Программу все равно пришлось бы переделывать.
— Почему?
— В конце концов функция Ханкеля должна попасть и в переделанную вами область. По моим расчетам, где-то в районе пятьдесят второй итерации.
— О господи, когда-то это будет…
— Завтра утром, часиков в девять, — спокойно сказал Дмитрий, взглянув на часы. — А точнее, уже сегодня.
Было десять минут первого.
— А что теперь делать? — робко спросил кто-то.
— Ужинать. Кто как, а я хочу есть.
55
А что, если они ищут не там, где нужно? Не слишком ли он уверовал в безошибочность своей идеи?
Сейчас это был опасный вопрос. Очень опасный и совершенно бесполезный — ведь останавливать эксперимент все равно уже поздно.
И все-таки Дмитрий задал себе этот вопрос, хотя и заранее знал, каким будет ответ. Нет, не слишком. Да к слову «верить» такие оценки и неприменимы — можно или верить, или нет, середины быть не может. И он верил, и это была не слепая вера, а убеждение, подкрепленное сотнями страниц расчетов. Вот почему он не колеблясь решил продолжать эксперимент. Потому что прекратить его — значило бы отказаться от уверенности в своей правоте, а он знал, что этого нельзя допускать. Сомнения хороши лишь на определенной стадии исследований. Но рано или поздно в любой работе наступает момент, когда нужно сделать окончательный выбор: или — или. Или твоя идея верна — и тогда прочь все сомнения. Или неверна — и тогда надо отказываться от нее. Дмитрий знал, что многие работы не доводились до конца только потому, что такой выбор не был сделан. Он и сам прошел через это пять лет назад и очень хорошо представлял, что могло получиться сейчас, откажись он от продолжения эксперимента. Дело даже не в трех-четырех месяцах ожидания, хотя они неприятны и сами по себе, особенно для ребят. Страшнее было бы другое — сомнение, как злокачественная опухоль, неминуемо даст свои ростки. Тут же появится второе, третье, десятки других сомнений, и в конце концов этот груз оказался бы непосильной ношей для всех и для него самого тоже. И вполне могло случиться, что они так и не нашли бы ошибку. Возможно, не хватило бы данных. Или — уверенности в том, что эту ошибку вообще можно найти. А в конце концов они могли бы прийти и к мысли, что дело не в какой-то частной ошибке, а в порочности главной идеи. И это была бы катастрофа.
А Мелентьев и даже Дубровин говорят, что риск слишком велик. Еще бы не велик, трудно даже представить, что будет, если эксперимент закончится неудачей. Но ведь любое исследование — всегда риск. Иногда больше, иногда меньше, но всегда! Рискуешь потерять годы в погоне за призраками, рискуешь взяться за неразрешимую проблему, рискуешь, доверяя выводам других, рискуешь тем, что задача окажется тебе не по силам… И если не быть готовым к риску, незачем вообще браться за исследования, потому что рано или поздно, а чем-то рисковать все равно придется.
Но почему он так решительно отбросил возможность технической ошибки? Ведь кроме его группы в эксперименте участвовали десятки людей — конструкторы, химики, механики, он даже в лицо не всех знал. Могло, например, быть и так, что в мишенях оказались недопустимые примеси. Или неполадки в жидкостной водородной камере… Да мало ли что могло случиться в этом сложнейшем аппаратурном комплексе?
