Возлюбленная - Моррисон Тони (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
Кое-кто из женщин принес с собой то, что, по их мнению, могло как-то подействовать, спрятав драгоценные амулеты в карманы фартуков или повесив на шею и на грудь. Другие несли с собой только свою веру в Христа – свой щит и меч. Большинство же захватили понемногу и того, и другого. Они понятия не имели, что именно станут делать, когда подойдут к крыльцу Они просто вышли из своих домов, прошли по Блустоун-роуд и сошлись в назначенный час в назначенном месте. Жара, правда, заставила кое-кого из обещавших прийти остаться дома. Некоторые, хоть и поверили во всю эту историю, не пожелали иметь дела с существом из иного мира и не пришли бы ни при какой погоде. А такие, как Леди Джонс, которая не поверила ни единому слову и порицала невежество тех, кто поверил, конечно, тоже остались дома. Так что всего собралось человек тридцать. И женщины медленно-медленно двинулись к дому номер 124.
Было три часа дня, пятница, влажные и горячие испарения Цинциннати достигли окраины, разнося нестерпимую вонь – гниющая вода канала, развешанные на бойне свиные туши, требуха в бесчисленных ведрах и тазах, разлагающиеся трупы крыс и мышей в канавах, дым заводов и фабрик Вонь, жара, влажность – стоит дьявола помянуть, и он тут как тут. С другой стороны, все выглядело так же, как и в любой будний день. Эти женщины вполне могли идти, например, стирать в сиротский приют или в сумасшедший дом; или лущить кукурузу на мельницу; или чистить рыбу у причалов; или полоскать требуху на бойне; или баюкать белых детей, мыть в домах лестницы, скоблить свиные шкуры, топить жир, паковать в ящики готовую колбасу или скрываться по кухням таверн, чтобы белые не оскорбляли свой взор созерцанием того, как эти женщины готовят им еду.
Но не сегодня.
Когда они сошлись, все тридцать, и приблизились к дому номер 124, то первое, что они увидели, была вовсе не Денвер, сидевшая на крыльце. То были они сами, только моложе, сильнее и такие спокойные, как уснувшие на траве маленькие девочки. Зубатки исходили жиром на сковородках, а они, гостьи, зачерпывали картофельный салат и накладывали на тарелки. Коблер со льдом и лимоном вспыхивал красными искрами, сок окрашивал зубы и губы. Они сидели на крыльце, бегали к ручью, дразнили мужчин, качали детишек на коленях; а те, кто тогда сами были еще детьми, оседлывали колени стариков, которые играли с ними в «лошадку». Бэби Сагз смеялась и проталкивалась среди гостей, требуя еще веселья. Матери их тогда еще были живы, они приподнимали плечи, играя на губных гармониках… Ограда, на которую они тогда опирались и через которую перелезали, исчезла. Пень от старого орехового дерева раскололся. Но сами-то они были там! Молодые и счастливые, играли и веселились во дворе у Бэби Сагз, нисколько не ощущая той зависти, которая всплыла в их душах на следующий день.
Денвер наконец услышала чьи-то голоса, посмотрела налево и вскочила. Они стояли группками, бормоча и перешептываясь, но во двор ни одна не вошла. Денвер помахала им рукой. Кое-кто помахал ей в ответ, но ближе они так и не подошли. Денвер снова села, удивляясь тому, что происходит. Какая-то женщина вдруг упала на колени. Многие последовали ее примеру. Денвер видела их опущенные головы, но самой молитвы не слышала – только яростный припев: «Да, да, да, о да! Слышишь меня, Господи? Слышишь? Сделай же это, Создатель, сотвори чудо». Среди тех, кто на колени не опустился и стоял, не сводя сурового взгляда с дома номер 124, была Элла; она словно пыталась увидеть сквозь стены, сквозь закрытую дверь, что там было внутри. Неужели все-таки мертвая дочь Сэти вернулась? Или кто-то притворяется ею? Действительно ли она бьет Сэти кнутом? Эллу били всем на свете, но сломить так и не смогли. Она отлично помнила, как ей выбили нижние зубы. И шрамы на талии от ударов железной трубой – они были толстыми, как веревки. Она тогда только что родила, но наотрез отказалась кормить волосатое белокожее существо, отцом которого был «тот, что еще хуже». Оно прожило пять дней, так и не издав ни звука. От одной только мысли о том, что хозяйский ублюдок мог бы вернуться с того света и бить ее кнутом, у нее желваки на лице заходили. И она издала громкий призывный клич.
Те, кто преклонил колена, и те, кто не стал этого делать, разом присоединились к ней. Женщины перестали молиться и сделали шаг назад, собираясь начать. Вначале никаких слов не требовалось. Нужно было только издать тот звук, который все они хорошо знали.
Эдвард Бодуин ехал по Блустоун-роуд. Ему не слишком нравилось сидеть на козлах; он предпочел бы гарцевать верхом на Принцессе. Согнувшись и держа в руках поводья, он казался себе старым – да ведь он и был старик Сестра попросила его сделать небольшой крюк, чтобы забрать эту новую девушку. О дороге думать было не нужно – он ехал к дому, где родился. Возможно, именно поэтому он и стал размышлять о времени – о том, как оно то сочится по капле, то мчится неудержимым потоком. Он не видел этого дома уже лет тридцать. Не видел серого ореха, что рос перед крыльцом, ручья на задворках, сарая. Не видел даже луга на другой стороне дороги. И очень плохо помнил, как выглядел дом изнутри, потому что ему было всего три года, когда семья переехала в город Но он хорошо помнил, что еду готовили в кухне за домом, что возле колодца играть было запрещено и что многие женщины из его семьи умерли в этом доме: мать, бабушка, одна из теток и одна из старших сестер (она умерла еще до того, как он родился). Мужчины же (его отец и дед) переехали с ним и его крохотной сестренкой на Корт-стрит шестьдесят семь дет назад. Земля, разумеется – восемьдесят акров земли по обе стороны Блустоуна, – была здесь главным богатством и могла приносить неплохой доход, но он относился к этому дому с глубочайшей нежностью и соглашался сдавать его в аренду за мизерную плату или вообще даром, лишь бы жильцы содержали дом в порядке, спасая его от разрушения и запустения; деньги Бодуина не слишком волновали.
Когда-то давно он прятал там клады. Драгоценные для него вещи, которые хотел сохранить в секрете. Когда ты ребенок, все, чем ты владеешь, доступно и известно твоей семье. Тайна – это привилегия взрослых. Однако когда он сам стал взрослым, потребность в секретах, похоже, отпала.
Лошадка бодро постукивала копытами, и Эдвард Бодуин выдохнул в свои прекрасные усы. Все женщины в их Обществе единодушно считали, что, помимо красивых рук, усы – самая привлекательная его черта. Темные, бархатистые. Крепкий, гладко выбритый подбородок только подчеркивал их красоту. А вот голова у него была совсем седая, как и у его сестры, – еще с молодых лет. Из-за седой головы он был заметен на любом сборище, и карикатуристы вечно цеплялись к его несколько театрально выглядевшим снежно-белым волосам и пышным черным усам, изображая местные политические распри. Двадцать лет назад, когда Общество по борьбе с рабством было в зените своей славы, контраст между его усами и совершенно белой головой выглядел как символ их деятельности. «Крашеный ниггер» – так называли его враги, а во время поездки в Арканзас жители прибрежных селений, обозлившись на лодочников– негров, с которыми вечно соперничали, поймали Бодуина и вымазали ему лицо и волосы ваксой. Бурные деньки давно миновали; осталась тина недоброжелательства, разбитые надежды и проблемы, которые не разрешить только силами аболиционистов. Спокойная республика? Увы, ему до этого не дожить.
Даже погода действовала на него слишком сильно. Ему было то слишком жарко, то он мерз, ну а сегодняшняя жара его просто доконала. Он поглубже надвинул шляпу, чтобы солнце не так жгло шею; затылок до того нажарился, что может и удар хватить. Мысли о смерти и собственной слабости были вовсе не новы (ему уже перевалило за семьдесят), однако по-прежнему его раздражали. Все ближе подъезжая к старому родовому гнезду которое снилось ему по ночам, он еще острее чувствовал, как течет время. Измеряемое войнами, которые он пережил, но не участвовал в них (с индейцами майами, с испанцами, с южанами-раскольниками), время двигалось еле-еле. Однако измеряемое промежутками между закапыванием «кладов», оно казалось мгновением. Где, например, закопал он коробку с оловянными солдатиками? А цепочку от часов? И от кого, собственно, он их прятал? Наверно, от отца, человека глубоко религиозного, который знал многое из того, что ведомо только Господу, и рассказывал об этом людям. Отец казался ему человеком странным во многих отношениях, но было у него одно нерушимое правило: всякая человеческая жизнь священна. Ту же уверенность унаследовал сын, хотя для подобного убеждения оставалось все меньше оснований. Давно уже их движение вдохновляли на дальнейшую борьбу лишь воспоминания о былом – о письмах, петициях, митингах, яростных спорах, о вступлении в их ряды все новых и новых членов, о Публичных скандалах, о тайном спасении и открытых призывах к бунту. И все же их деятельность дала свои результаты, а когда она затихла, то они с сестрой продолжали работать и научились преодолевать множество иных препятствий. Например, когда беглая негритянка поселилась в их собственном доме, где жила тогда ее свекровь, а потом сама себя повергла в бездну несчастий, Обществу удалось замять дело об убийстве ребенка и заглушить вопли о варварстве и тому подобном; даже преподнести это как хороший урок для поборников отмены рабства. Да, славные то были годы, годы ярости и борьбы за свои убеждения. Теперь же ему просто хотелось знать, где он закопал когда-то своих солдатиков и цепочку от часов. Уж очень удушливый день, довольно и этого: доставить домой новую служанку и вспомнить точно, где спрятано его сокровище. А потом он отдохнет, поужинает, и если будет угодно Богу, то солнце снова зайдет и снова подарит ему благословенный ночной сон.
