Солнце на стене - Козлов Вильям Федорович (полные книги txt) 📗
Эта Тоня Быстрова удивительная болтушка! Наверное, мужу своему, дежурному по станции, и про нас рассказывала до тех пор, пока ему не надоело. Мужья не любят, когда им жены рассказывают про старых ухажеров. Правда, не все. Матрос до сих пор не потерял интереса к бывшим поклонникам Доры. И сам охотно заводит про них разговор.
Пока я обо всем этом думал, Серега искал в ящиках письменного стола какую-то бумагу, возможно касающуюся меня.
— Потерял мое досье? — сказал я.
— Как сдал экзамены?
Экзамены я сдал нормально.
— Сколько тебе еще учиться? — спросил Сергей. Он перебирал бумаги в папке.
— Последний год, — ответил я.
Сергей встал из-за письменного стола и сел со мной рядом на старый скрипучий диван.
— Поговорим, Андрей, по душам.
— Опять в колхоз? — спросил я. — Копать картошку?
— Ведь я в этом году еще в отпуске не был…
— Большим человеком стал, — сказал я. — Без тебя теперь никак не обойтись…
— Приду домой, погляжу на акваланг, ружье, и сердце заноет… — продолжал Сергей. — В прошлом году мы опускались в Черном море у Судака на двадцать метров… Я вот так, как тебя, видел дельфина. Плывет, черт полосатый, рядом и ухмыляется…
— Ну-ну, рассказывай, — сказал я. — Люблю про дельфинов…
— Сколько интересного на земле, а мы сидим тут…
— Поговорили по душам, — сказал я. — Теперь о деле… Какую ты мне новую каверзу придумал?
Шарапов улыбнулся, встал и подошел к письменному столу. Достал из ящика какой-то документ, отпечатанный на машинке.
— Каверзу… Скажет тоже! Любому предложи — с руками оторвет… Это уж я тебе по старой дружбе…
— На Памир или в Казахстан? — наконец сообразил я, о чем речь.
— Я ведь знал, что ты обрадуешься, — сказал Сергей. — Одна-единственная комсомольская путевка. В целинный край.
В Казахстан ехать у меня не было никакого желания. Во-первых, я там был сразу после армии. И хлебнул этой целинной романтики даже через край… Все, что довелось испытать первым новоселам, досталось и мне. Это сейчас совхозы отстроились, а тогда нас встречали небо, голая степь да луна в погожие дни. А в непогожие — проливной дождь. Полгода ишачил на тракторе в целинном совхозе. Три почетных грамоты привез. Во-вторых, я весной сдаю государственные экзамены в университете. И куда бы то ни было уезжать в такое время — чушь собачья.
— Какие там заработки… — заливался соловьем Сергей. — Шоферы по три сотни в месяц заколачивают… Пару лет поработаешь — покупай «Москвич».
— А ты был на целине? — спросил я.
— Я?
— Не был?
— Я даже заявление подавал…
— Не отпустили, значит?
— Я бы за милую душу поехал, да вот в горкоме…
— Безобразие, — сказал я. — Человек рвется на целину, а какие-то бюрократы вставляют палки в колеса. Ты используй все-таки, Сергей, эту возможность, — я кивнул на бумагу. — И потом, «Москвич» тебе тоже не помешает… Два года, говоришь, и машина в кармане? Хочешь, я в горком схожу, за тебя похлопочу?
Шарапов заерзал на стуле, покраснел. Взял документ двумя пальцами и положил в папку. На меня он не смотрел. Было бы кстати, если бы вот сейчас зазвонил телефон, — Сергей с надеждой взглянул на аппарат, но тот молчал. Я с удовольствием смотрел на смущенную физиономию секретаря комитета, и помочь ему выпутаться из этого положения у меня не было никакого желания.
После разговора с Шараповым остался неприятный осадок. Знает, что на носу государственные экзамены, знает, что я уже был на целине, и все-таки уговаривает снова поехать. Вообще-то я заметил, что Сергею тоже этот разговор был неприятен. А Сеня Биркин? Откуда он узнал, что мне предложат ехать в Казахстан? Он наверняка об этом знал, когда навязывал водоотталкивающий дорожный плащ с капюшоном…
Я спустился с виадука и увидел Ремнева. Он стоял боком ко мне и пил пиво. Нежаркое вечернее солнце заглядывало в кружку, и в белой пене блестели радужные прожилки.
Мамонт увидел меня и улыбнулся.
— Тебе девушки письма не пишут? — спросил он.
— С какой стати?
— Ты теперь знаменитость… Шутка ли — в «Огоньке» портрет поместили!
Сегодня на заводе человек десять мне сообщили, что видели мой портрет и читали про меня в журнале. Мамонт одиннадцатый.
— Еще две кружки! — потребовал Никанор Иванович.
Он был в кожаной куртке, багровый. На земле стоял большой портфель, из которого торчал мокрый хвост березового веника. Мамонт только что из бани. Вид у него благодушный, на большом бугристом носу капли пота.
— С легким паром, — немного запоздало сказал я.
— Добре попарился… Баня — это великая штука, не то что ванна. Брызгайся как хочешь… До самой смерти буду ходить в баню. А в ванну меня и пирогом не заманишь… В ванне я чувствую себя как египетская мумия.
Я представил эту мускулистую и волосатую тушу в маленькой ванне, какие теперь устанавливают в новых домах, и рассмеялся.
— Ты чего? — спросил Никанор Иванович.
— Я тоже не люблю ванну, — сказал я.
Так уж моя жизнь сложилась, что в ванне ни разу не довелось помыться. Вот в деревянном корыте мылся. Мать возила его с собой в вагоне, это когда мы с мостопоездом мотались по белу свету. В общежитии тоже ванны нет, да она нам и не нужна. Представляю себе очередь в пятницу и субботу! А потом, я в ванну и не влезу. Как-то раз для смеха я забрался в ванну, которая стояла на строительной площадке, так мои ноги больше чем на полметра торчали наружу. Надетые одна на другую, ванны напоминали могильные холмики.
В ваннах я не мылся, зато бань перевидел на своем веку всяких. Начиная от Сандуновских в Москве и кончая баней по-черному. В Сибири у лесника-старообрядца пришлось мне мыться в такой бане. Собственно, это и не баня, а обыкновенная русская печь с высоким черным сводом. Помоешься и попаришься, а вот когда начнешь вылезать, весь в саже испачкаешься.
Мамонт пил пиво и вытирал большим наглаженным платком пот с красного лица. Мы говорили о разных пустяках, но иногда я ловил на себе его испытующий взгляд. Он смотрел на меня, будто прицеливался.
— Как новый начальник? — спросил он.
— Старается, — сказал я.
— Не притесняет тебя?
— Пускай попробует…
— В цехе сборки новое оборудование установили, вот где сейчас размах… Не хочешь туда перейти?
— Это ваша идея? — спросил я.
Мамонт поставил недопитую кружку на мраморный столик и протянул буфетчице деньги.
— И нравится вам портить друг другу кровь? — сказал он.
— Только что Шарапов предлагал комсомольскую путевку в Казахстан, теперь вы уговариваете в другой цех… Почему я должен уйти из бригады, в которой проработал два года?
— В какой еще Казахстан? — удивился Мамонт.
— Так вот, Никанор Иванович, если даже вашим приказом меня переведут в другой цех, я не уйду из бригады. Если даже зарплату платить не будете — не уйду!
— Чего ты кипятишься? Никто тебя силком никуда переводить не собирается…
— Это не упрямство, Никанор Иванович, — сказал я. — Если кому-то показалось, что я стою у него поперек дороги, — значит, я должен уйти? Не пойму — откуда все это у него?
— Я тебе объясню, — сказал Ремнев. — Вместе жили в общежитии, друзья-приятели… И вот он твой начальник. Наверное, думает, что ты будешь вести себя фамильярно с ним, а это в какой-то степени подрывает его авторитет перед рабочими…
— Мы с ним толковали на эту тему.
— Три дня прогулял…
— Два, — сказал я.
— Он, конечно, возмущается — дескать, Ястребов меня ни во что не ставит. И, ты знаешь, он прав.
— Я ведь не нарочно, — сказал я.
— Начальник цеха просит у бригадира рекомендацию в партию, а тот не дает… Это ты Карцева настроил?
— У Карцева своя голова на плечах, — сказал я.
— В общем, нашла коса на камень…
Мне некуда было спешить, и я проводил Ремнева до дома.
— Вчера был техсовет, — сказал он. — Принимали поправки к проекту Тихомирова… Крепкий он парень! Дрался до последнего… Я таких уважаю.
