Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна (книга регистрации txt, fb2) 📗
Ее зеркало. Год назад она дотронулась до него ладонью. Что же она тогда сказала? А! Она сказала: «Чего ж они не протирают его совсем? Пыль…» А Дима стоял у нее за спиной, вот как сейчас Петр. Что же он ей тогда ответил? Кажется, он сказал… Да, он усмехнулся и сказал: «Хозяйка!»
— Ваш — в каком смысле? — опять спросил Петр.
Нина повернулась к нему:
— В прямом, Петя. Я — Шереметева. Мой отец был Шереметев. Этот дом когда-то принадлежал его деду, моему прапрадеду.
— С ума сойти! — Петр недоверчиво рассмеялся. — Нет, в самом деле? Вы — из Шереметевых? Из тех? Графиня?
— Из тех. Графиня. Старая. Букли — на башку и — в «Пиковую даму». Уж полночь близится…
— …А Германна все нет, — подхватил звучный старушечий голос. — Нет, тебе в графини рановато. Не отбирай у меня последние роли-то!
Нина подняла голову.
Пролетом выше, не верхней ступени парадной лестницы, стояла старая актриса, та самая, «бабушка Ноября».
— Подслушиваю! — И бабушка Ноября стала осторожно спускаться вниз, продолжая весело, громогласно глаголить, даром что Тортилла, голосок, поди, еще Станиславский ставил, ну, не Станиславский, так Таиров, — сочное, глубокое контральто. — Чуешь, слух какой? Двадцатилетняя позавидует, все слышу. Ну, здравствуй. Узнала?
Нина кинулась было помочь, поддержать Актриса протестующе подняла руку:
— Стой на месте. Оземь не брякнусь. Ухожу. Скучно. Все злые, как собаки, у них там кто-то заморскую премию получил, роман-эссе нацарапал Эти все сбились в кучку, считают, прикидывают, сколько он отхватил. Переводят франки в доллары, доллары — в рубли, шипят, желчью наливаются… О, смотри! Безенчук бежит. Опоздал.
Знаменитый поэт опрометью влетел в двери, сбросил дубленку на руки охранника, ринулся к лестнице.
— Безенчук? — непонимающе переспросила Нина.
— Ну да, Безенчук, помнишь, похоронщик был из Ильфа-Петрова? — Актриса зашелестела заговорщически: — Я его Безенчуком зову или — Ангелом смерти. Он стихов давно не пишет, только некрологи зарифмованные. Как помрет кто из великих, лучше, чтоб насильственной смертью, тут у него сразу прилив вдохновения. Он строчит слезный стих, потом читает над гробом, завывает, в грудь себя бьет, наутро публикует в «Известиях». Все — деньги. Все — слава…
— Солнце мое! Счастлив лицезреть! — воскликнул поэт-гробовщик, торопливо взбираясь по лестнице, сладко улыбаясь актрисе. — Уходите? Пошто?.. Все цветете!
— Цвету, помирать не собираюсь, не дождешься, — заметила актриса.
Безенчук радостно заржал, припав к руке старой актрисы по-детски пухлыми губами.
— Поди, и рифму уже заготовил? — Она фамильярно похлопала его по встрепанному седому загривку. — «Актриса — кулиса»… «Упала черная вуаль — прощай, старушка-этуаль»… Я тебя знаю, мерзавца! Тебе пора открывать лавку ритуальных услуг.
Безенчук выпрямился, послал актрисе воздушный поцелуй, ринулся вверх по лестнице.
Охранник, стоявший внизу, у подножия лестницы, внимательно присмотрелся к Петру и Нине, окликнул их. Голос его не предвещал добра:
— Так, господа! Я попрошу на выход. Живенько!
— Это вас? Вам? — удивилась актриса.
— Нам. — Нина взяла Петра под руку. — Нам здесь не место. Простите. — Она улыбнулась актрисе. — Рада была вас увидеть.
— Мне что, наряд вызывать? — гаркнул охранник Двое его собратьев позевывали у входа, а этот был рьяный хлопец, из породы мелких царьков, наполеонишко из лакейской. — А ну, на выход!
— Не ори, — процедил Петр, проходя мимо него. — Не ори и не нукай.
Охранник побагровел, но смолчал.
— Знал бы он, кто я, — прошептала Нина, не попадая руками в рукава пальто, которое держал Петр. — Вот так-то, Петя. Это мой дом, а меня из него — в шею.
Нину снова била нервная дрожь. Петр молча одевал ее, почти по-отечески застегивал пуговицы на ее пальто. Наверное, со стороны это выглядело диковато. Старая актриса, медленно спускающаяся вниз по лестнице, не сводила с них глаз.
Нина помахала ей напоследок, попыталась улыбнуться — губы не слушались, дрожали.
Петр повел Нину к выходу, приобняв за плечи, перебросив через плечо ремень ее сумки. Они подошли к дверям.
— Дава-ай, вали отсюда! Журналюги вонючие! — И охранник (дождался-таки своей минуты, гаденыш) грубо подтолкнул Нину к выходу.
Петр развернулся и, не раздумывая, ударил охранника кулаком в челюсть. Тот охнул и растянулся на паркетном полу.
— Браво! — И старая актриса захлопала в ладоши.
— Петя, пойдем! — крикнула Нина, но двое других охранников, подскочив, заломили Петру руки за спину и выволокли его на улицу, на снег.
— Петя! — закричала Нина. — Пустите его, гады!
Она накинулась на обидчиков — ее отшвырнули в сторону. Нина упала, больно ударившись коленом и бедром о ступени крыльца. Тут же поднялась и налетела на охранников снова. Ее опять оттолкнули, повалили Петра на снег, били его ногами. Умело били, толково, так чтобы следов не осталось, — натасканные, гады!
Третий, зачинщик, уже сбегал с крыльца, матерясь.
— Эт-то что такое, а ну прекратить!
Спасение явилось в облике грузного старца, степенно вошедшего в ворота. Классик совлитературы, автор знаменитых деревенских саг, замахнулся на дерущихся тростью, зычно, властно, с видимым удовольствием выкрикнул:
— Сбрендели, мать вашу? Николай, — классик оглянулся на спутника, — доставай моментальный.
Николай, то ли шофер, то ли секретарь, вытащил мобильный.
Охранники тут же остыли, подняли Петра на ноги и даже заботливо отряхнули его от снега.
— Сволочи! — Нина набросилась на них, молотя кулаками куда ни попади. — Рады!
— Не надо. — Петр, кривясь от боли, оттащил Нину. — Пойдем, не нужно.
— Идти можешь? — поинтересовался у Петра классик-деревенщик. — Че не поделили-то, бабу? — Он окинул Нину с головы до ног подслеповатым многоопытным оком. — Ничего, справная.
Он протянул Петру руку, он был доволен собой — пресек кровопролитие, сгодился для честного мужского дела, есть еще порох.
Петр молча пожал ему руку и оглянулся — охранников и след простыл, схоронились за тяжелыми дверями Нининого дома, фамильного Нининого гнезда, отнятого у Нининых пращуров еще на той далекой, первой распродаже.
— Пошли, — сказал Петр Нине, растирая плечо и бок. — Шофера твоего нет. Я тебя сам довезу.
— Ты живой? Может, в больницу? — Нина смотрела на него с тревогой и благодарностью, осторожно дотронулась до его плеча. — Здесь больно? А здесь?.. Ты живой, Петя?
— Живой, — усмехнулся он. — Я стойкий. Обойдется. Заживет, как на собаке. Поехали.
В машине он пел. Пел — это громко сказано, Петру же цыганский медведь отдавил цыганское ухо, но Петр все же безостановочно гундел себе под нос, тянул что-то неразборчивое, сплетая мотивчик с мотивчиком, нещадно фальшивил. Нина терпела.
— Это я боль глушу, — наконец пояснил Петр. — Помогает. Значит, вы у нас — графиня? Потрясающе! — И он насмешливо взглянул на Нину. Не верил, что ли?
— Графиня, — подтвердила Нина, чуть-чуть обидевшись даже. — Правда, раскулаченная. Лишенка. Меня муж знаете как зовет? Принцесса на…
И Нина замолчала, не договорив. Что-то помешало ей выговорить — «на бобах».
— Принцесса, — пробормотал Петр, продолжая нудеть себе под нос. Все равно он был веселый, битый, но веселый, терпел боль, пел, фальшивя, он не унывал, он был стойкий. — «И тогда оловянный солдатик подумал: “Вот бы мне такую…”» — Теперь уже Петр замолчал, запнувшись. Все же продолжил после паузы: — «…Да она, как видно, из знатных, живет во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то в ней нас набито двадцать пять штук, ей там не место! Но познакомиться все же не мешает».
— Это вы мне — из «Оловянного солдатика»? — догадалась Нина. — Наизусть всю сказку знаете?
— А как же! С любой строчки — и до конца. — Он остановил машину у дверей травмпункта. — Подождете полчасика? У меня приятель дежурит сегодня, повезло… Пересчитает мне ребра… Поломанные.
