Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
С тех пор не помышляли больше кочевые племена даже мечтать о спасении, не приводя в назидание последствий такого порока как любопытство. Так вот, жители Сахары: коли смилостивилось над вами небо и распахнул перед вами Вау врата свои, не забывайте, что вступили вы в него нагие, в обличье Адама и Евы, когда узнали те, что они голые. Позабудьте, что набрали вы сокровищ и разведали сокровенное. Знайте, что стремление вернуться туда есть грех, потому что застенчивый Вау непременно покинет место и уйдет в Неведомое, чтобы очиститься от следов пота, получившего в нем приют человека.
Ба: изложение второй легенды.
Второй странник — купец. Заблудился по пути к колодцу во время поездки в Зувейлу. Он отпустил троих из своих верблюдов, чтобы освободиться от груза, свернул с караванной тропы и направился на север, думая, что таким образом сократит путь к оазису. Странник до того самого дня не ведал, на какие хитрости может пойти пустыня, когда решит почтить своим гостеприимством странствующего путешественника и поманит его в свое лоно, используя человеческую боязнь остаться без питья. Страх жажды лишает разума. А если рассудок покинет путешественника, попадет он в ловушку, и мираж уведет его в совершенно противоположную сторону. Первую ошибку странник совершил, когда напугала его бесконечность Сахары, и он поддался страху потеряться в ней. Вторую ошибку он совершил, когда отошел от караванной тропы и последовал неизвестной дорогой в пустыне, руководствуясь памятью, а не рассудком. Неведомый путь и привел его в неведомое, и никаких оазисов он так и не встретил.
Наступил момент, когда сахарца покидает чувство стыда, и скиталец обращается прямо к жестокому солнцу и срывает с себя всю одежду. Упал он на колени нагой, на раскаленные камни и закричал в отчаянии: «О господи!..». А затем свалился лицом ниц в окружавшем его пылающем пространстве и… отошел в иную Сахару — пропал в Неведомое.
Только Вау встал у него на пути, и он обнаружил себя в мягкой постели, на пуховых, шерстяных и ватных подушках, в окружении полупрозрачных тонких стен, расшитых щедро венками из цветов Дрока. Вокруг его постели образовали круг несколько мужчин, взгляды которых не покидала приятная улыбка. Улыбка загадочная, но мягкая и достойная. Немного в стороне от постели расположилась группа прекрасных дев, облаченных в разноцветные тонкие одеяния. Снаружи доносилось пение разноголосых птиц, делившихся радостью в бескрайнем пространстве садов. Когда скиталец очнулся от небытия, вернулось к нему сознание, и он услышал журчание воды. Ему в голову закралась мысль, что уже слышал это прелестное журчание, когда спал, находился в беспамятстве, даже слышал все эти звуки непрестанно с самого дня своего рождения, еще до рождения, когда-то, он не знал когда… Вода журчала, когда пахала землю, вода озорничала, когда дразнила скалы, перекидывалась шутками с лесами и рощами и любезничала с камешками. Что может быть приятней языка бегущей, струящейся воды! Что приятнее течения — течения постоянного, вечного, которого Аллах лишил Сахару! Спрашивается: что же могла наделать Сахара, чтобы заслужить такое наказание?
Он долго прислушивался к своевольному, таинственному языку воды. Затем обратился к ближайшему мужчине, чтобы спросить его о течении ручья, и мужчина ответил ему улыбкой и вопросом, прежде чем странник успел задать свой:
— Да. Этот поток вечен. Это река!
— Река?
Мужчина утвердительно покачал чалмой, не говоря ни слова, и странник произнес.
— В Сахаре тоже реки… Старые реки. Следы рек таятся в ее плоти, словно старые морщины мудрости, украшающие чела ее жителей. Правда, вода течет по этим руслам лишь однажды в столетие; нет — в тысячелетие. Наверное, так. Потому что жаждущая Сахара торопится к пересохшему руслу в надежде обрести дар небес. В Сахаре человек отдаст жизнь свою за то, что ты укажешь ему на струящуюся воду. Так что же такого наделала Сахара, чтобы лишиться воды, чтобы заслужить проклятие небес?
Он поднял взор к небу и произнес с болью в голосе, не ожидая ответа:
— Как жалко Сахару! Как жалко Сахару!
Он провел отсутствующим взглядом по степенным спокойным лицам и продолжал:
— Никто не знает, каким мучениям подвергают себя жители Сахары, чтобы хотя бы раз в жизни посетить Вау! Вы не знаете, что означает для сахарца услышать журчание воды, струящейся в садах, меж камней, которые она облизывает своим языком, и в рощах, которые она обегает с озорством и соблазном… Вода! Вода! Нет ничего прекраснее воды!
Взгляды сидевших вокруг озарили огонек и улыбки. Явились три гуляма с огромным серебряным подносом, на котором выстроились маленькие золотые стаканы, полные душистого чаю. Они водрузили поднос над мягкой постелью, и купец взял свой стакан. Он повертел его в руке, рассматривая интересный рисунок в виде драгоценной мозаики, изображавшей стройную танцовщицу-певунью, игриво откинувшуюся назад. Он потрогал ногтем красивую мозаику — драгоценные камни ослепительно сверкали в падавших на них лучах света. Он поднес стакан поближе к глазам, чтобы рассмотреть его, и в нос ему ударил удивительный запах, неведомый ранее аромат чудных трав. Ему почудилось, что он уже слышал когда-то аромат этих цветов, однако, не помнил, где и когда. Возможно, это было в Красной Хамаде весенней порой, а может — на горе Нуфуса…
Он сделал глоток напитка, и голову охватило легкое головокружение, за которым последовали расслабление и чувство безмятежности. Долгое время он предавался пленительному опьянению, однако, оно не убило в нем зверя, проснувшегося в груди. Этот зверь водил его за собой всю жизнь, он объехал с ним весь бескрайний континент Сахары. От Гадамеса до Кано, от Томбукту до Зубейлы, от Тамангэста до Кайруана. Он передвигался постоянно, с тех пор как отец взял его в свою свиту впервые в поездку пятьдесят лет назад. Он посещал разные богатые города, но не видел в них ничего, кроме рынков. Больше того — в каждом местечке пустыни он не видел ничего, кроме Сахары. Он не видел весны в аль-Хамаде, не наслаждался видом и запахом цветов испанского дрока, распускавшихся после сезона дождей, он не любовался зрелищем стада газелей, мирно пасущихся в тронутых зеленью вади. Он никогда не видел торс дикого барана, мощно возвышавшегося над скалой в Центральной Сахаре, хотя каждый день принимал в пищу его мясо. Он мечтал о широких реках, но никогда не взбирался на подъемы голубых гор в районе южной Хамады, чтобы увидеть, какие усилия прилагают скрытые от взора горные вершины, чтобы собирать капля за каплей дождевую воду и направлять ее в ручейки и речушки, резво бегущие по высоким ущельям и заливающие водой вади горных подножий. Он не видел всего этого чуда, потому что жажда была в его сердце, а не в сердце Сахары. Какая это большая разница — жить в Сахаре, или любоваться символами Сахары. Для того, в чьей душе жили идол торговли и раболепие перед шумом и гамом рыночных площадей. Он забыл реку, в душе его проснулся зверь обогащения, едва он увидел золотой стакан и в глаза ему ударил блеск узорной мозаики.
Журчание воды отодвинулось вдаль, река убежала. Птахи-соловьи улетели прочь, птичье пение смолкло. Он слышал голос зверя, твердившего ему: все эти стаканы и кубки Вау инкрустированы райской мозаикой. Достаточно, чтобы торговцы в Гадамесе узнали, что затерянный оазис открыл свои врата перед тобой — сразу цена кубков вырастет до небес! Ты будешь играть и спекулировать, как пожелаешь, и повелевать рынком, заведешь свои правила игры и нанесешь свой решающий удар, возместишь все убытки долгих лет отсутствия спроса. Именитые турки-османы заплатят любую цену, узнав, что кубок происходит из затерянного обетованного оазиса!
Он выпил весь напиток без остатка, выждал момент и сунул стакан в карман украдкой. Его поразили слепота и глухота. Больше он не видел ничего, кроме стаканов и кубков, и не слышал ничего, кроме их звона на огромном подносе. Так прошли друг за другом три дня гостеприимства, и он начал готовиться к отъезду. Именитые хозяева с улыбками на устах проводили его до городских врат и тепло и торжественно попрощались с гостем.
