Искупление - Макьюэн Иэн Расселл (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
К тому времени у нее кончились монеты и пора было возвращаться в отделение. Она постояла немного возле телефонной будки, любуясь огромными кучевыми облаками, плывущими по бледно-голубому небу. Вспухшая от весеннего паводка река несла воды к морю, отражение облаков и неба на ее поверхности играло серыми и зелеными бликами. Биг-Бен, казалось, нескончаемо заваливался на фоне движущегося неба. Несмотря на выхлопные газы, в воздухе витал запах весенней свежести – то ли скошенной в больничном саду травы, то ли молодой листвы растущих вдоль реки деревьев, Хотя воздух сверкал на солнце, ощущалась чудесная прохлада. Ничего более приятного она не видела много дней, а то и недель. Слишком много времени приходилось проводить в помещении, пропитанном запахами дезинфекции. На обратном пути Брайони повстречались два молодых офицера, врачи из военного госпиталя, располагавшегося на набережной Миллбэнк, они дружески улыбнулись ей. Она опустила взгляд, тут же пожалев, что хоть как-то не ответила на их приветствие. Не обращая внимания ни на что вокруг, они пошли через мост, занятые разговором. Один из них высоко поднял руку, словно показывая, как достает что-то с полки, и его спутник рассмеялся. На середине моста они остановились, с восхищением глядя на проплывавшую канонерку. Брайони отметила, как свободны и жизнерадостны офицеры медицинской службы, и ей захотелось хоть с опозданием улыбнуться им в ответ. Значит, в душе ее еще теплились, казалось бы, напрочь забытые чувства. Она опаздывала, и теперь у нее не было иного выхода, кроме как побежать, несмотря на отчаянно жмущие туфли. Сюда, на грязный, не промытый карболкой тротуар, власть сестры Драммонд не распространялась. Не было ни пожара, ни кровотечений, но, совершая пробежку до больничных ворот со всей возможной в туго накрахмаленном переднике скоростью, она испытала удивительное, почти физическое наслаждение – словно вкусила глоток свободы.
Теперь больница погрузилась в усталое ожидание. В ней оставались только желтушные моряки. Сестры с восторгом и упоением обсуждали их: то, как строго они соблюдают дисциплину, даже находясь на больничных койках, как штопают носки, как, несмотря ни на какие уговоры, сами стирают белье и сушат его на струнах, протянутых вдоль радиаторов. Те, кто оставался пока лежачим, терпели жуткие мучения, но ни за что не просили принести утку. Было сказано, что порядок в палатах моряки поддерживают сами: подметают и моют полы тяжелыми швабрами. Такая аккуратность мужчин была девушкам в диковинку, и Фиона заявила, что ни за что не выйдет замуж за человека, не прошедшего службу в королевском флоте.
Без всякого видимого повода стажерок на полдня освободили от работы и занятий, однако запретили снимать форменную одежду. После обеда Брайони с Фионой, перейдя через мост и миновав здание парламента, отправились в Сент-Джеймсский парк. Обошли озеро, выпили чаю, стоя за столиком у кафетерия, взяли напрокат кресла, чтобы послушать адаптированного для медных духовых инструментов Элгара в исполнении оркестра, состоявшего из пожилых представителей Армии спасения. В те майские дни, до того как стало ясно, что происходит во Франции, до сентябрьских бомбежек, в Лондоне были заметны признаки войны, но лондонцы еще не осознали ее начало. Обилие военных в форме, плакаты, предупреждающие об опасности «пятой колонны», два огромных противовоздушных навеса, установленные посреди парковых лужаек, и, разумеется, засилие бюрократии. Пока девушки сидели в своих взятых напрокат креслах, к ним подошел человек в фуражке, с повязкой на рукаве и потребовал, чтобы Фиона показала ему свой противогаз. В целом же все было тихо и невинно. Даже тревога по поводу ситуации во Франции, охватившая всю страну, в этот солнечный день словно отступила на время. Еще не приходили похоронки, а без вести пропавшие считались живыми. В своей обыденности обстановка казалась какой-то призрачной. Молодые матери возили по дорожкам коляски с поднятым верхом, а в них, защищенные от прямых солнечных лучей, лежали младенцы с мягкими темечками и впервые взирали на огромный мир. Дети, которых не увезли в эвакуацию, бегали по траве с криками и хохотом, оркестр безнадежно пытался справиться со слишком сложной для него мелодией, а взять кресла напрокат все еще стоило два пенса. Трудно было представить, что менее чем в сотне миль отсюда разразилась катастрофа.
Брайони продолжала думать о своем. Возможно, Лондон подвергнется газовой атаке или на город будет сброшен немецкий десант, поддержанный с земли «пятой колонной», до того, как состоится свадьба Лолы. Брайони слышала, как санитар-всезнайка не без некоторого удовольствия говорил, будто теперь ничто не сможет остановить немецкую армию. У них есть новая тактика, а у нас – нет, они модернизировали свою армию, мы – нет. Нашим генералам не мешало бы прочесть книгу Лидделла Харта или заглянуть в комнату санитаров во время чаепития и внимательно прислушаться к их разговорам.
Фиона тем временем рассказывала о своем маленьком братике, о том, какие умные вещи он изрекает за обеденным столом. Делая вид, что слушает, Брайони думала о Робби. Если он сражался во Франции, возможно, его уже взяли в плен. Или того хуже… Как переживет такое сообщение Сесилия? Когда музыкальная тема, одушевленная импровизационными диссонансами, воспарила к своей пронзительной кульминации, Брайони, вцепившись в деревянные подлокотники, закрыла глаза. Если с Робби что-то случится, если Сесилии и Робби не суждено быть вместе… Ее душевные муки и всеобщая тревога в связи с войной всегда казались ей ипостасями разных миров, но теперь она поняла, что война может усугубить ее преступление. Единственным приемлемым решением проблемы было бы отменить прошлое. Если Робби не вернется… Брайони страстно мечтала, чтобы у нее было другое прошлое, чтобы она сама была кем-нибудь другим, ну, например, душевной девушкой вроде Фионы с ее незамутненным будущим, с ее любящей огромной семьей, у членов которой все собаки и кошки неизменно носили латинские имена, с домом, ставшим любимым местом встреч творческой элиты Челси. Единственное, что требовалось от Фионы, – это жить своей жизнью и следовать по заданному пути в ожидании предначертанных судьбой событий. Что же касается Брайони, то ей казалось, будто ее жизнь протекает в комнате, не имеющей выхода.
– Брайони, что с тобой?
– Что? Нет, ничего. Все в порядке, спасибо.
– Я тебе не верю. Принести воды?
Под гром аплодисментов – судя по всему, никто не сетовал на то, что оркестр играл плохо, – Брайони наблюдала, как Фиона шла через лужайку мимо музыкантов, мимо человека в коричневом костюме, выдававшего кресла, к кафетерию, приютившемуся среди деревьев. Следующим номером программы оркестра Армии спасения был «Прощай, черный дрозд» – куда более подходящее для этих музыкантов произведение. Слушатели, сидевшие в креслах, присоединились к исполнителям, хлопая в такт. Импровизированный хор звучал несколько вымученно, не знакомые друг с другом певцы смущенно переглядывались, когда чей-нибудь голос выбивался из общего ряда, однако Брайони решила не обращать на это внимания. Пение так или иначе взбодрило ее, и, когда Фиона вернулась с чашкой воды, а оркестр уже исполнял попурри из любимых старых песен, включая «Долог путь до Типпарери», разговор коснулся работы. Девушки посплетничали насчет новообращенных: кто из них им нравится, а кто раздражает; о сестре Драммонд, чей голос Фиона умела имитировать, о сестре-хозяйке, почти такой же величественной и недоступной, как главный врач. Они припоминали эксцентричные выходки пациентов и делились огорчениями: Фиону бесило то, что ей не разрешают класть вещи на подоконник, Брайони – то, что в одиннадцать часов выключают свет. Но говорили они обо всем этом с явным, хотя и застенчивым удовольствием и постепенно, забываясь, смеялись все громче, так что люди стали оборачиваться, картинно прижимая пальцы к губам. Однако делали они это скорее шутливо, большинство тех, кто оглядывался на девушек, снисходительно улыбались, поскольку было нечто особенное в этих двух молодых медсестрах – медсестрах военного времени, – в их бело-розовых одеяниях, темно-синих накидках с капюшонами и безукоризненно белых, почти по-монашески безупречных чепцах. Девушки отдавали себе отчет в собственной неуязвимости и, весело насмешничая, хихикали все громче. Фиона обнаружила недюжинные способности к подражанию, а в ее юморе, при всей его бесшабашности, был оттенок жестокости, что нравилось Брайони. Ее подруга по-своему воспроизводила говор кокни, свойственный сестре Лэмбет, и, безжалостно преувеличивая, пародировала мольбы и нытье больных, наблюдательно подмечая их невежество: «Сестра, сэрце у мене прыгат. Оно у мене не с той стороны. У мамаши так же было». «А правда, шо дети выпрыгиват снизу, сестра? И как это мой выпрыгнет, я ж вся закрытая». «У мене было шесть ребятенков, потом поехала я на автобусе, на восемьсят восьмом, из Брик-стона, и потеряла одного. Наверно, на сиденье забыла. Ой, сестра, я ж так его и не нашла. Уж как я убивалась – все глазоньки выплакала».