Цветы для Чирика - Прашкевич Геннадий Мартович (книги онлайн полностью txt) 📗
– Понимаю, – хмуро кивнул Валентин и протянул рыжему водиле десятидолларовую бумажку.
Глава XII
Удар в спину
За три дня, проведенных в Новосибирске, Чирик выходил из гостиницы только два раза. Каждый раз минут на десять, от силы на пятнадцать. Не больше.
В первый раз, негромко про себя насвистывая, осторожно прошелся вокруг торговых киосков, плотным квадратом расставленных перед гостиницей, купил бутылку водки и банку красной икры, а во второй рискнул заглянуть на оптовый рынок, расположенный метрах в пятистах от гостиницы.
На оптовых рынках тесно.
На оптовых рынках никто ни на кого не обращает внимания.
Если в толпе кто-то тебя узнает, твердо знал Чирик, это значит, что ты с кем-то столкнулся лицом к лицу. То есть, оказался совсем рядом. А оказаться рядом с человеком, который тебя знает, конечно, нехорошо. Даже в толпе. Но и тут есть некое преимущество. В толпе, особенно в рыночной, в базарной толпе легче уйти от погони, если она вдруг образовалась. Попробуй-ка догнать человека в беспорядочно клубящейся перед коммерческими киосками толпе! Тем более, если сам убегающий не хочет, чтобы его догнали.
Чирик не хотел.
Да и куда убежишь?
Как псина на привязи.
Чирик не хотел ни погони в толпе, ни того, чтобы его внезапно узнали. И уж, конечно, не хотел он, чтобы его догнали, не дай Бог.
С этой точки зрения Чирик вполне, наконец, оценил обыкновенную, несколько потрепанную, зато нисколько от того не бросающуюся в глаза джинсуху, которую чуть ли не силой навязал ему страшный человек, каким-то образом вычисливший его в Москве. В этой обычной потрепанной джинсухе, которую таскает на улице каждый третий, Чирик напрочь сливался с суетной толпой, ничем существенным из нее не выделяясь.
О страшном человеке, вычислившем его в Москве, Чирик вспоминал с содроганием.
Страшный человек сломал его волю.
Не надо было разрешать этому человеку все время смотреть в глаза, задним числом злился и негодовал Чирик. Вообще никогда не следует разрешать людям, с которыми разговариваешь, пристально смотреть тебе в глаза. Если даже ты твердо знаешь, что этот человек не гипнотизер, не какой-нибудь сраный экстрасенс, которого следует опасаться, на всякий случай, что глаз у него не дурной, даже, может быть, легкий, все равно никогда не следует разрешать разговаривающим с тобой людям пристально смотреть тебе в глаза, потому что по человеческим глазам можно много чего такого ненужного узнать. Если закинуть железную «кошку» в колодец, злился и негодовал Чирик, можно и не зная, что в колодце было когда-то утоплено, доискаться и поднять на поверхность множество интересных и занятных вещей.
Так и с глазами.
Никогда не следует позволять людям, которые активно или даже пусть только тайно настроены против тебя, пристально смотреть тебе в глаза.
И тем людям, которые ненавидит тебя или боятся.
Если бы придурок в ночном «Икарусе» под Орлом, вспомнил Чирик, не поднял голову, если бы он с таким страхом, но при этом так пристально и ненавидяще не уставился мне в глаза, никто бы его не тронул. Ну, отобрали бы у придурка деньги, может, какие вещи, ну дали бы ему разок по дурным рогам, чтобы не озирался и не приглядывался к незнакомым людям, но никому бы в голову не пришло стрелять в него.
А придурок уставился. Чирик шел по проходу автобуса прямо на придурка, а тот никак не отворачивал бледное лицо, не отводил от Чирика пристальных, расширенных страхом глаз, заворожено смотрел прямо на Чирика. Смотрел прямо в его глаза – пристально, ненавидяще, правда, с каким-то ужасным предчувствием. И, подходя к придурку, Чирик заранее знал, что теперь-то уж непременно выстрелит ему в лоб. Когда человек смотрит на тебя так заворожено, так пристально, с такой ненавистью, с таким ужасом и испугом, это означает только одно: сам того не осознавая, этот человек тщательно впитывает всего тебя, он детально срисовывает тебя, фотографирует, он, сам того не осознавая, запоминает твою походку, твое лицо, твой каждый жест, каждое твое движение, каждую деталь. Если такого человека оставить в живых, он и через двадцать лет будет все помнить о тебе в точности, во всех подробностях.
Чирик выстрелил.
Другое дело девки. После того как девка завизжала, с удовольствием подумал Чирик, с нею можно делать все, что захочешь. Никакого отказа. Завизжав, девка как бы срывает какой-то внутренний тормоз, ей сразу и полностью отказывают логика и память. Если даже каким-то чудом такая вдруг завизжавшая от ужаса девка и вырвется из твоих рук, сбежит, смоется, ей все равно нечего будет сказать ментам и следователям, потому что по-настоящему ну никак нельзя запомнить обижающего тебя человека, если в голос визжишь от страха.
Ну никак. Доказано опытом.
Впрочем, к девкам Чирик относился без особого интереса.
Какая разница, девка или мужик, если и с той и с другого одинаково верно можно слупить деньги?
Никакой разницы.
А вот денег Чирику всегда надо было много.
Правда, он не был формалистом. Взять разом сто миллионов или взять те же сто миллионов за несколько присестов, это ему было все равно. Лишь бы взять. Деньги, считал Чирик, всегда деньги.
Особенно взятые.
То есть, у кого-то отобранные.
Когда, слюня палец, такие взятые деньги неторопливо пересчитываешь, то в общем начинаешь понимать, зачем древние изобрели деньги. При этом начинаешь понимать, что не по глупости. И начинаешь понимать, что умные люди, такие, например, как он, Чирик, что бы там по этому поводу ни говорили всякие задранные умники, созданы природой или еще там кем-то, вовсе не для того, чтобы всю свою жизнь горбатить на чужого дядю на коммунистической стройке или в цеху какого-нибудь капиталистического завода.
А девки…
А девки пускай визжат.
Моментом в море, как говорили древние.
Пейджер затренькал, когда Чирик принимал душ.
Чирик не сразу понял, что там так негромко, даже приятно затренькало в комнате? Телефон, что ли?
Только выключив шумную воду, Чирик понял, что негромкое, даже приятное треньканье доносится из кармана джинсовой куртки, висящей в шкафу.
Вот, оказывается, каков голосок у черной поясной игрушки с крошечным экранчиком, которую страшный человек в Москве сунул мне в карман, как-то отстранено подумал Чирик.
И вспомнил.
«Ни на секунду не расставайся с этой штуковиной, гражданин Чирик, – предупредил в Москве страшный человек. – Пусть эта штуковина всегда будет при тебе, понял? Нигде ее не оставляй. Вообще нигде. Ни на минуту. Даже если пойдешь в сортир, не оставляй ее, таскай пейджер с собой… И жди… Внимательно жди… Сообщение тебе сбросят…».
Непонятного, но обещанного сообщения Чирик томительно ждал с самого первого утра, когда под именем Сковородина Григория Павловича заселился в стандартный однокомнатный номер гостиницы «Обь».
Ни у кого в гостинице, ни у портье, ни у горничных, ни у администрации какой-то бородач Сковородин не вызвал никакого интереса.
И хорошо. И ладно. Так оно и должно быть.
Чирик не покупал и не читал газет. Практически он не выходил из номера. Он почти не включал телевизор. Он просто часами лежал на диване одетый и томительно ждал, когда же, черт побери, на его пейджер сбросят какое-то сообщение? Страшный человек в Москве сломал его волю. Страшный человек в Москве убедил Чирика, что главное теперь в его жизни – это дождаться некоего сообщения.
Слинять? Спрятаться? Исчезнуть?
После Москвы, после того страшного человека Чирику это в голову не приходило. Уж слишком убедительно расправился страшный человек с его иллюзиями. Он ведь действительно звонил Чирику и, самое нехорошее, действительно сразу сообщал, где именно Чирик находится. А когда, выпив, Чирик в каком-то баре на Никитина перестал обращать внимание на сотовый, минут через двадцать рядом с ним опустился на высокий табурет неприятный тип. Очень круглый, с каким-то бабьим лицом, но сразу видно, накачанный. «Ты, Чирик, пить-то пей, – негромко, но вызывающе сказал человек с бабьим лицом, – но на звонки отвечай, придурок». И, выпив свои сто граммов, ушел, окончательно доломав Чирика.
