И как ей это удается? - Пирсон Эллисон (книги без регистрации .TXT) 📗
Пока его мама возится с чашками, Стивен, симпатичный ребенок с неуклюжим телом подростка, скачет ко мне здороваться.
Новость о разрыве с мужем я привезла своей сестре как дар, как знак примирения. Она донашивала мою одежду, она слушала, как учителя сравнивают ее со старшей сестрой — той, что поступила в Кембридж, она за всю жизнь не имела ничего лучшего, чем у меня. Теперь все изменилось. Старшая сестра не сумела удержать при себе мужчину — а значит, проиграла в древнейшем из состязаний.
— Со свободным местом напряженка. — Джулия не извиняется, а лишь констатирует факт, смахивая с дивана журналы и откидывая к двери футбольные причиндалы Стивена.
Меня она усаживает в кресло поближе к газовому камину.
— Ну, выкладывай. Что стряслось?
— Ричард меня бросил.
Я плачу в первый раз с той минуты, когда Пола прочитала по телефону записку. Когда я объясняла Эмили, что ее папочка немножко поживет не с нами, слез не было. Не могла же я делить горе с шестилетним ребенком, чье представление о мужчинах зиждется на образе принца из «Спящей красавицы». Слез не было и во время нашего весьма цивилизованного общения с Ричардом на пороге дома, когда мы договаривались, как быть с детьми. Мы вечно договаривались, как быть с детьми, но все переговоры заканчивались тем, что я в спешке вылетала за дверь. В этот раз за дверью скрылся Ричард, перебросив через плечо мой подарок на позапрошлый день рождения — серый свитер, который я подбирала к его глазам.
— Вот ничтожество! Ты волчком вертишься, а он слинял. — Опустившись на колени перед креслом, Джулия притягивает меня к себе.
— Я сама виновата.
— Черта с два.
— Нет-нет, только я! Он оставил записку.
— Записку? Ну, класс! Вот мужичье чертово. Или чересчур умны для благодарности, или, как наш Нейл, чересчур тупы, чтобы выговорить это слово.
— Нейл вовсе не тупой.
Джулия смеется, и я вновь вижу ту девочку, с которой выросла, веселую и беззаботную.
— Пожалуй, нет. Но если честно, из хомяка проще вытянуть слово, чем из Нейла. Так он что, другую нашел, твой Ричард?
Мне такое и в голову не приходило.
— Нет… Вряд ли. Думаю, это я стала другой. Той женщины, на которой он женился, больше нет. Он сказал, что не может до меня достучаться, что я его не слышу.
Джулия гладит меня по голове.
— Что ж… Ты ведь работаешь день-деньской, тебе некогда с ним лясы точить.
— Он прекрасный архитектор.
— Угу, но чеки и все такое оплачиваешь ты.
— Ему тоже нелегко, Джули.
— Н-да? Если б мы обращали внимание на все, что для мужиков нелегко, до сих пор пояса верности таскали бы. Тебе с сахаром?
Нет. — Да.
Чуть позже мы с Джулией решаем прогуляться до детской площадки на вершине холма. Заросшая папоротником тропинка перегорожена остовом сгоревшей машины. Скамейку напротив качелей оккупировали две школьного возраста мамаши. Ранняя беременность здесь заменяет хобби. Девчонки ничем не отличаются от себе подобных: бледно-восковые от усталости, наштукатуренные, они выглядят сидячими трупами рядом с жестокой энергией их неугомонных чад.
Джулия рассказывает, что одышка и боли в груди начались у мамы несколько месяцев назад, после визита кредиторов отца. Мама пыталась объяснить, что Джозеф Редди тут больше не живет, — собственно, уж много лет как не появляется, — но незваные гости тем не менее зашли в дом и все осмотрели: мебель, часы, серебряные рамки, которые я подарила ей для детских снимков.
Не обремененная отчаянным желанием старшего отпрыска быть достойным родителей, Джулия сумела устоять против убийственных чар отца и, сколько я ее помню, оценивала его хладнокровно, без опаски за последствия. Узнав, как он заявился ко мне в офис, она кипит от возмущения:
— С него станется, черт побери! Начхать ему на то, как ты перед начальством будешь выглядеть. Чего он еще задумал?
— Изобрел какие-то там биоподгузники.
— Подгузники? Да он в жизни не видел детскую задницу!
Мы покатываемся со смеху, мы фыркаем и гогочем, пока слезы на начинают катиться по щекам. Я вытаскиваю забытый в кармане пальто, далеко не первой свежести платок. Джулия достает такой же, но в бурых пятнах крови.
— Рождественский концерт Эмили.
— Футбольный матч Стивена.
Обернувшись, мы смотрим вниз, на город, уродливые очертания которого сейчас накрыты курьезно живописным закатом в стиле Вивьен Вествуд: сплошь бесстыдно розовые и скандально пурпурные мазки. На горизонте частокол труб, в большинстве своем мертвых; те, в которых еще теплится жизнь, пыхтят редко, конфузливо, как виноватые курильщики.
— Надеюсь, он от тебя ни шиша не получил, — говорит Джулия и добавляет, не дождавшись ответа: — О черт! Уж больно ты мягкотелая, Кэт.
— Снежная королева из Сити! — возражаю я голосом радиокомментатора.
— Угу. Снежная королева! Дыхни — и растает, — рявкает сестра. — Может, хватит уже на него молиться? Не стоит он того. А что такого? Кругом полно паршивых отцов, не мы одни такие. Вспомни, как он тебя посылал открывать дверь, когда люди за деньгами приходили. Помнишь, нет?
— Нет.
— Еще как помнишь. По-твоему, это нормально? По-твоему, можно заставлять ребенка врать? А еще он бил маму, если что не по-его было.
— Нет!
— Нет? А кто побежал на кухню его отвлекать, когда он руки распустил? Катариной звали девочку. Припоминаешь?
— Джули, как назывались те леденцы, на которых еще цифры были нарисованы?
— Не фига вилять!
— Нет, правда. Как они назывались, не помнишь?
— Само собой, помню. Классные штуки. Только ты все равно никогда их не покупала. Копила денежки на шоколадки. Тебе с пеленок нужно было все самое лучшее. Так мама говорит. «Лучше капля шампанского, чем кружка пива, — в этом вся наша Кэти». Вот ты и добилась шампанского, верно, Кэт?
— А толку? — Я опускаю взгляд на обручальное кольцо.
— Что, пузырьки в нос бьют? — Джулия смотрит на меня так, будто и впрямь ждет ответа.
Как объяснить сестре, что деньги улучшили мою жизнь, но не сделали ее ни содержательней, ни легче?
— Ну-у… Получается, что деньги уходят в основном на то, чтобы купить себе время для работы, которая принесет тебе деньги, которыми ты расплатишься за все то, что тебе вроде бы нужно, раз уж у тебя есть деньги.
— Может быть. Но это лучше, чем… — Джулия машет в сторону юных мамаш на другом конце площадки. И повторяет, жестко, но как благословение: — Должно быть лучше, солнышко.
По округе каждый день раскатывал фургон мороженщика, возвещая о своем прибытии шарманным дребезжанием народной песенки. Однажды во время летних каникул, пока Аннетт и Колин Джоунс покупали мороженое, их котенок забился под заднее колесо фургона. Мы вопили во все горло, но шофер нас не услышал и тронулся с места. Жара, помню, стояла адская, дорога истекала липкими и черными, как заячий помет, слезами. Я помню, как завизжала Аннетт, помню бренчание песенки, помню ощущение чего-то очень нежного, гибнущего у нас на глазах.
Джоунсы жили через два дома от нас. Кэрол Джоунс была единственной работающей матерью, других мы не знали. Начала она с подработки в баре ради «мелочи на шпильки», но очень скоро устроилась на полноценную работу в бухгалтерии железнодорожного депо. Судача о соседках за вторым завтраком, мама и Фрида Дэвис вынесли вердикт, что Кэрол свой заработок швыряет на парикмахеров и прочие «развлечения». Восторгам их не было конца, когда Аннетт провалила экзамены за начальную школу. Ясное дело, чего еще ожидать от ребенка, которому никто вовремя не подаст обед?
Мне же Кэрол запомнилась с яркими губами, хохочущей и молодой — гораздо моложе моей мамы, с которой родилась в один день.
Когда произошла трагедия с котенком, мама выбежала на наши крики и увела всех в дом. Котенок остался на дороге вместе с моими рассыпанными шоколадными конфетами. Кажется, убирать пришлось мороженщику. Мама успокоила Аннетт, налила всем оранжаду, нашла пластырь для Колина (он не поранился, но без пластыря никак не мог обойтись) и накормила всех, пока мы ждали возвращения их мамы с работы.
